Глава 1. Гр. Белорецкий (Г.П. Ларионов)

03 февраля 2021 03:26

437

0

Книги о Белорецке и р-не Избранное

Главный редактор

   В русской литературе, наряду с писателями-классиками, выступало немало литераторов, создавших незаурядные, а подчас и довольно крупные произведе­ния, но чье творчество, к сожалению, сравнительно мало известно широкому читателю. В произведениях этих писателей нередко были отражены острые во­просы действительности, верно подмечены живые черты в жизни парода, обозначены новые характеры, новые образы. Находясь в гуще самой жизни, им удавалось нарисовать волнующие картины, создать произведе­ния, написанные не холодными чернилами, а кровью сердца своего, имеющие большое познавательное зна­чение и для нашего советского читателя.

   Среди большой группы литераторов, чьи произве- дения должны быть извлечены из забвения и должны войти в библиотеки наших читателей, мы считаем не­обходимым назвать одним из первых имя писателя Григория Белорецкого (Г. П. Ларионова), ряд лет ак­тивно сотрудничавшего в газетах «Россия», «Ураль­ская жизнь», в журнале «Русское богатство», близко связанного с В. Г. Короленко. Его очерки и рассказы из жизни уральских рабочих и крестьян, рассказы и очерки о русско-японской войне неизменно встречали положительные отзывы прогрессивных деятелей печа­ти и передовых критиков. В 1906 г., более пятидесяти лет тому назад, в Петербурге вышла его книга расска­зов «Без идеи», уничтоженная царской цензурой. После довольно успешных выступлений в столичной печати имя Белорецкого вдруг исчезает со страниц, журналов. Коротким был его литературный путь. Как писатель, он много еще не успел сделать, но то, что было опуб­ликовано, свидетельствовало о больших возможно­стях Гр. Белорецкого, как растущего художника слова.

   Гр. Белорецкий известен в нашей литературе как один из первых собирателей заводского рабочего фольклора. Литературовед А. Дымшиц в статье «Из истории рабочего фольклора дооктябрьской эпохи»¹ (март 1936 г.) довольно подробно охарактеризовал очерк Гр. Белорецкого «Заводская поэзия», указав на его большое познавательное и для своего времени но­ваторское значение. В дополненном и доработанном виде статья А. Дымшица под названием «Устно-поэти­ческое творчество фабрично-заводских рабочих» во­шла в сборник «Русское народное поэтическое творчество» (пособие для вузов).

   Материалы Гр. Белорецкого использованы в кни­гах академика Ю. М. Соколова «Русский фольклор» (1941 г., стр. 446—447), в хрестоматии, составленной проф. Н. Н. Андреевым, «Русский фольклор» (1938 г., сгр. 161 и др.), выдержавшей два издания, в сборнике «Русская частушка», вышедшем под редакцией А. Сур­кова (1941 г., стр. 23—30, 142 и др.). В Московском журнале «Индустрия социализма» мной была опубли­кована статья «Забытый певец Урала», посвященная творчеству Гр. Белорецкого, и перепечатаны два его произведения: очерк «Заводская поэзия» и рассказ «Химера» (1939 г., № 11, стр. 32—47).

   В 1949 г. Свердловское областное государственное издательство выпустило био-библиографический спра­вочник «Писатели Урала», составленный А. С. Ла- дейщиковым. Раздел «Дореволюционные писатели Урала» открывается краткой справкой о Г. П. Белорецком (Ларионове). Здесь же приводятся данные о публикации его произведений в журналах, сведения о его книге очерков и рассказов, материалы о его творчестве. Некоторые данные о Гр. Белорецком и его ран­нем творчестве имеются в книге Р. Алферова «Проч­нее стали», изданной в Уфе Башкирским книжным издательством (1954 г., стр. 101—104). Положитель­ную оценку разысканиям Гр. Белорецкого в области рабочего фольклора дает проф. В. И. Чичеров в своей статье «Песни и стихи пролетариата в период массо­вого революционного движения» (1890—1907 гг.). Однако творчество Гр. Белорецкого, как прозаика, не изучается, его интересные рассказы и повести остаются пока неизвестными советскому читателю.

   Григорий Прокофьевич Белорецкий (Ларионов) родился 19 января 1879 года в зажиточной семье в за­водском поселке Белорецкого металлургического заво­да на Южном Урале. Племянник писателя — Г. В. Ла­рионов — писал из Белорецка автору этой статьи (письмо от 8 июня 1939 г.): Григорий Ларионов в детстве обнаружил большие способности: четырех лет читал и писал. Восьми лет он поступил для обучения в приходскую школу, которую кончил на год раньше товарищей, с похвальной грамотой.

   Отец и старший брат его Василий решили отпра­вить Григория учиться в Уфимскую гимназию, несмот­ря на материальные трудности. За каждый класс гим­назии он получает наградные книги, а по окончании — золотую медаль. Последняя дала возможность ему поступить в Военно-медицинскую академию в Петер­бурге. Таким образом он стал первым студентом Белорецкого завода.

   Будучи студентом-медиком, он еще на первом курсе завязывает тесную связь с В. Г. Короленко, с газетами и журналом «Русское богатство». К этому времени и относится появление в печати его первых произведений.

   Первые очерки и рассказы Гр. Белорецкого посвя­щены родному Уралу, жизни и быту крестьянства и рабочего класса Оренбургской губернии. Молодой ав­тор, собственно ничего не сочинял», он старался понять и описать жизнь такою, какая она была. На примере родного Белорецкого завода, на примере деревень, за­терянных в горах Южного Урала, он видел положение и тяжкую долю народа. В большинстве случаев его произведения написаны от первого лица — от лица автора, отдающего на суд читателю свою записную книжку. В нее занесены яркие картины народного быта, сомнения и тяжелые раздумья, горести и страдания чут­кого сердца.

   Насколько нам известно, первым крупным печат­ным произведением Гр. Белорецкого был его очерк «Заводская частушка», опубликованный за подписью— Г. Л-онов в конце 1901 г. в умеренно-либеральной газе­те «Россия», выходившей в Петербурге. В этом очерке уже имеются основные положения, разви­тые автором несколько позднее в очерке «Заводская поэзия», помещенном в журнале «Русское богатство». Характерно, что «Заводская частушка» получила боль­шие отклики и была перепечатана во многих провин­циальных газетах России. Перепечатала ее и газета «Уральская жизнь», издающаяся в Екатеринбурге. В этой же газете Гр. Белорецкий печатает статью «Несколько слов о заводской частушке», в которой анализирует книгу «Новые вея­ния народной поэзии - Л. Зеленина.

   В «Уральской жизни» печатаются два рассказа Гр. Белорецкого под общим названием «Педагоги» — это «Страдалец» и «Юбилей». В первом рассказе обличи­тельными красками нарисован образ преподавателя ла­тинского языка — Вячеслава Ивановича. Он и учащие­ся взаимно ненавидят друг друга. Ученики встречают его на уроках мычанием, криками, мстят ему, издевают­ся над ним. Во втором рассказе дан образ народного учителя — Ивана Николаевича Петрова, проработав­шего много лет в заводском поселке — Князевке. Иван Николаевич показан человеком мыслящим, чутким. Он много думает о судьбе детей, о народе. Его чуткое сердце болит и разрывается от тех повседневных кар­тин, которые он наблюдает в жизни рабочих. Рассказ кончается такими замечательными словами «Тоска... Даже не различить, тоска это или физическая боль в груди... Сердце болит...» Не исключено, что оба расска­за, особенно первый, сложились у автора в результате наблюдений над некоторыми отрицательными явле­ниями в Уфимской гимназии.

   Гр. Белорецкий, еще юношей в 22:—23 года, уже серьезно задумывался над положением народа, над его жизнью. В сентябре 1902 г. он публикует в «Ураль­ской жизни» большую статью «Один из назревших вопросов (о ненормально высокой смертности в Рос­сии вообще и в Приуральских губерниях в частности)». Статья печатается в трех номерах газеты. Автор собрал большой фактический материал, привлек все доступные ему статистические данные и нарисовал убедительную картину тяжелого положения простого народа. Он, на­пример, приводит данные, что па каждую тысячу чело­век ежегодно умирает в Швеции — 15 чел., в других странах Европы — 18 —20 чел., в России — 32, в Приуралье — 45. Причинами высокой смертности в Рос­сии автор считает алкоголь, болезни, «хроническое не­доедание русского крестьянства», «каторжный труд на заводе». Он горячо и взволнованно пишет о детях, о настоятельной необходимости начать самую активную борьбу за жизнь ребенка. Он ставит вопрос о необходи­мости сохранить миллионы жизней. Вся статья про­никнута высоким гуманистическим пафосом. Автор еще не знает всех классовых причин тяжелого положе­ния народа и высокой смертности в России, но видна и бесспорна его горячая любовь к простому человеку, его страстное желание помочь народу, работать для его блага.

   Любовь к Родине становится руководящим принци­пом его деятельности. В статье «О выставке художника Денисова» Гр. Белорецкий написал об этом ярко и убе­дительно. Он приводит выдержку из книги Денисова, поясняющую его идейно-эстетическую позицию: «Го­рячо любя родной Урал, я пожелал быть ему полезным в той области, которая для меня доступна». К этим высказываниям целиком присоединяется Гр. Белорец­кий, он пишет о любви к родине, к родному Уралу, особо подчеркивает: «...сам, родившийся и выросший в Уральских горах и волею судеб заброшенный в далекий Петербург, не мог смотреть без волнения на серию род­ных видов». Оценивая положительно выставку, особен­но понравившиеся ему картины «Лесной пожар» и «Лунная ночь», автор делает такой знаменательный вы­вод: «Конечно, только благодаря этой любви к своей родине, Уралу, г. Денисов и мог так благополучно за­вершить свои далеко нелегкий труд». Кстати заметим, что картины Денисова-Уральского «Лесной пожар» и «Лунная ночь» получили признание передовой обще­ственности н являются ценным вкладом художника в русскую живопись.

   В опубликованном в «Русском богатстве» очерке «Сказитель-гусляр в Уральском крае» Гр. Белорецкий создает выразительный образ деревни. В конце XIX и в начале XX вв. картины русской деревни были очень популярны. Образ, созданный Гр. Белорецким, несет в себе некоторые традиционные черты: он изображает деревню отсталой, забитой, темной, как это и делали многие литераторы того времени. Но в его образе есть иные мотивы, иные черты. Очерк начинается такой картиной: Белорецкий рисует привлекательный образ героя очерка, который во многом автобиографичен, но содержит в себе обобщенные черты молодых людей, связанных с народом, не только думающих о его луч­шей доле, но и вступивших в борьбу против темноты и невежества, ищущих в народе опоры и поддержки. Его герой «близко познакомился с той невыносимой нуждой, с тем безысходным горем, которые скрывают­ся в неуклюжих крестьянских домишках...», сердце его полно горечи «от сознания своего бессилия бороться с этим горем», ему иногда хочется уйти, убежать, скрыться. В мрачных тонах нарисован пейзаж, подчер­кивающий тяжесть борьбы: «Было холодно, шел мел­кий дождь, серые облака нависли низко, низко. Плака­ло небо, плакали мокрые избенки». Кажется герою, что нет ни тепла, ни привета, что сама природа навсег­да, навеки стала угрюмой и жестокой. И в этой обстановке он задавал себе вопрос: можно ли победить судьбу, можно ли сделать жизнь радостной и счастливой или нельзя? Как часто в те далекие тяжелые годы задавали себе этот мучительный вопрос передовые люди своего времени. Надежда и приливы бодрости сменялись в их душе сомнениями и порой отчаянием: «Мы победим судьбу, мы общими усилиями просветим темное царство, мы не падем духом», старался я под­бодрить себя, а в глубине души вставали грозные при­зраки темных препон для борьбы с мрачным насле­дием веков, и борьба казалась далеко превосходящей наши силы...»

   Темное царство — так называлось самодержавие, заклейменное в бессмертной публицистике великих ре­волюционных демократов — Чернышевского и Добро­любова, которая была хорошо знакома студенту Г. Ла­рионову. И жарких спорах, в кружках, на студенческих сходках, на диспутах молодежь его поколения не раз нападала на это темное царство и спрашивала: «Когда же придет настоящий день?».

   Находясь в заброшенной оренбургской деревеньке Каратаевке, Гр. Белорецкий с особой силой испытывал это мучительное раздумье. Оглядываясь на прошлое и думая о настоящем, его герой говорит: «Я нахожусь в темном царстве». В это время «как бы в ответ на мои думы, за перегородкой, отделяющей проезжающую от помещения хозяев, раздался звенящий, тоскливый звук.

   Как будто кто-то взял аккорд на струнном инструменте.

   Я прислушался. Прозвучал новый аккорд, сильнее и увереннее. Звуки напоминали звуки цитры, но были гораздо мягче, певучее и как-то роднее...»

   Это прохожий гусляр-сказитель заиграл па гуслях. . «Как бы в ответ на мои думы», т. е. на думы о борьбе с темным царством, за светлый настоящий день. Писа­тель слышит родные мотивы народной музыки, народ- ^ ные песни. Народ поет. И в темном царстве нет сил, чтобы задушить его. Автору очерка как бы хочется ска­зать, что в народе таятся могучие, неисчерпаемые силы протеста, гнева и борьбы за лучшую долю.

   «А мелодия становилась все грустней и грустней. Еще жалобнее лепетали на непонятном языке детские голоса дискантовых струн, еще страстнее отвечали на их жалобы тихим, как будто сдерживаемым ропотом басы. В этом ропоте звучали не одни только жалобы, но как будто прорывался и с трудом сдерживаемый гнев. И вдруг нежная медлительная мелодия сменилась бурными и гневными протестующими аккордами. Пе­реполнилась чаша и нет сил больше терпеть — и нет места кротким жалобам, когда делается последняя от­чаянная попытка добыть себе счастье...»

   В лице бродячего гусляра-сказителя воскресал пе­ред Гр. Белорецким старинный тип русского народного ненца. «Эта фигура, казалось мне, была ярким доказа­тельством в пользу того, что, несмотря на все ухищре­ния злодейки-судьбы, народ еще не угасил духа...»

   Понятно, почему гусляр со своими древними сказа­ниями и былинами взволновал Гр. Белорецкого. Жад­ными устами припадал он к неиссякаемому роднику на­родного творчества. Во время своих поездок по орен­бургским деревням и селам его записная книжка на­полняется интересными материалами. Народ-творец, труженик и поэт, угнетенный и порабощенный, но не погасивший вековечного стремления к свободной жиз­ни, таким предстает он в песнях и легендах, в своей поэзии.

   В самом названии деревни Каратаевка, как нам ка­жется, чувствуется мотив полемики против «каратаевского» понимания и изображения деревни, будто бы утратившей стремление к протесту, к борьбе. Ведь именно в Каратаевке встречает писатель гусляра-сказителя, именно здесь, в условиях самых мрачных кар­тин разгулявшегося ненастья, герой очерка мысленно произносит нерушимую клятву — бороться за светлое будущее, бороться и победить. В этом очерке автора привлекают образы крестьян и образ просвещенного пе­редового интеллигента, вышедшего из народа, живуще­го и работающего для парода.

   В очерке «Заводская поэзия» мы снова видим образ героя — передового интеллигента — находящегося в среде уральских рабочих. Не случаен, а вполне законо­мерен его приход к рабочим, на завод, в заводской по­селок. Среди рабочих, или, как тогда писали и говори­ли, работных заводских людей, наиболее ярко было выражено чувство классовой ненависти к угнетателям,

   Все это и нашло свое отражение в очерке «Заводская поэзия». Он обладает большими научными достоинст­вами, злободневностью, политической остротой. Г. Белорецкий глубоко и внимательно рассматривает различные стороны заводского быта, кратко объясняет возникновение и происхождение заводской поэзии. Он пользуется выводами Гл. Успенского, ссылается на ого авторитет, на исследования Зеленина «Новые вея­ния в народной поэзии», Штакельберга «Новое вре­мя — новые песни». Все, о чем он пишет, он слышал и видел сам. Гр. Белоредкий собрал несколько сот частушек, по которым «можно составить очень верное п — главное — живое представление о некоторых сто­ронах жизни заводского крестьянина».

   Следует отметить, что газета «Уральская жизнь» поместила специальный отклик на очерк Гр. Белорецкого «Заводская поэзия». В № 44 от 13 февраля 1903 г. в разделе «Указатель литературы об Урале» говорит­ся о «Заводской поэзии»: «Настоящая работа молодого автора, знакомого нашим читателям по статьям, печа­тавшимся в нашей газете, является результатом изуче­ния заводской песни в 1901—1902 гг. на заводах Юж­ного Урала». В заключение газета подчеркивает, что «отмечаемая работа г. Белорецкого заслуживает глу­бокого внимания и читается с большим интересом».

   Пятьсот частушек были собраны и записаны Гр. Бе- лорецким на трех заводах Южного Урала, входивших ранее в Оренбургскую губернию: на Белорецком ме­таллургическом, да гвоздильном заводе в Каге и на листопрокатном в Тирляне. Весь собранный им мате­риал писатель подразделяет на два основных отдела: один — это частушки заводские (фабричные, как их называет Белорецкий), другой — бытовые.

   Гр. Белорецкий правильно почувствовал и понял направление заводской поэзии, смысл этих песен, говоривших о невыносимых тяготах заводской жиз­ни. «Мотив «жить тяжело»,— писал он,— звучит одинаково сильно в фабричных частушках всех трех заводов, на которых я успел побывать, и везде вы­ражается почти в одних и тех же формах. То же самое отношение к «распроклятому заводу», то же глубокое недовольство «распостылым трудом», та же ненависть к «немцу-управителю», те же горькие жалобы на по­стигшие на время работы несчастья».

   Автор наглядно показывает, что картина жизни фабричных, которую дают нам песни, нарисована одни­ми темными красками,— светлых тонов в ней нет.

   «Эти песенки могли бы служить хорошей иллюстра­цией к мысли, не помню уж кем высказанной,— пишет Гр. Белорецкий,- что положение рабочих на уральских заводах мало чем отличается от крепостной зависимо­сти».

   Собранные им частушки Гр. Белорецкий считал ха­рактерными для «наших заводских нравов», как они сложились на пореформенном Урале в девятисотые го­ды. Впрочем, писатель сам понимал, что речь идет не только о заводах, что уральский завод — это скорее всего яркий и типичный пример,* характеризовавший вообще народную жизнь того времени. В этом смысле он, анализируя народную песню, устанавливал «её пол­ное соответствие с современным складом народной жизни...»

   В дореволюционной большевистской газете «Прав­да», выходившей под названием «Путь Правды», 6 ап­реля 1914 г. па первой странице была помещена инте­ресная статья под названием: «Рабочая поэзия». Почти вся вторая половина ее посвящена материалам Гр. Белорецкого, собранным на белорецких заводах. «Прав­да» писала:

   «В этом очерке мы поведем речь не о стихотворе­ниях, вылившихся из-под пера того или иного поэта- рабочего, а о тех поэтических произведениях, которые явились продуктом коллективного творчества рабочих масс. Мы будем говорить здесь о песнях, стихотворе­ниях и частушках, сложенных сообща неизвестными ав­торами... эти записи, помимо художественного интере­са, служат весьма ценным материалом для характе­ристики настроения масс и их отношения к различным вопросам окружающей жизни».

    Очень правильно и метко определив характер на­родного творчества, «Правда» раскрывала его содер­жание, как отражение настроений масс, именно — ра­бочих масс. Она подчеркивала, что «жгучие противо­речия капиталистического строя, жестокие несправед­ливости хозяйского и начальнического произвола, все тягости рабочего бытия — все это нашло здесь весьма выпуклое изображение».

   Дальше «Правда» приводит частушки, известные по записям Белорецкого: «Распроклятый наш завод...», «Управитель наш подлец», «Ах, ты, маменька роди­ма...», «Заперты мы на заводе», «Инженеру(имя рек)» и другие. «Правда» указывает, что в этих песнях «ра­бочий активно и резко протестует против чудовища- вампира, калечащего и убивающего людей», т. е. про­тив капитализма.

   Народному творчеству не свойственны уныние, пес­симизм. В нем не только раскрываются картины жесто­кой эксплуатации, но и указываются перспективы борь­бы. «Во многих коллективных стихотворениях и пес­нях,— писала «Правда»,— громко звучат призывы к созданию, известными способами, светлой жизни на но­вых началах». Трудно выразиться яснее: почти все читатели понимали, что в данном случае речь идет о революционной борьбе и пролетарской революции.

   Материалы Гр. Белорецкого были умело использо­ваны нашей «Правдой» для революционной пропаган­ды. Революционный заряд, содержащийся в этих произведениях, «Правда» глубоко раскрыла и сделала его достоянием многих тысяч читателеК моменту опубликования статьи Гр. Белорецкого, передовые рабочие активно втягивались в революцион­ное движение. На Урале, и в том числе в Белорецке, Тирляне и других местах, уже проводились первые не­легальные маевки. Однако в силу цензурных условий, революционные песни не нашли отражения в очерке Гр. Белорецкого. Вероятно, они были известны Гр. Белорецкому, но опубликовать их тогда в легальной пе­чати не представлялось возможным.

   К очеркам об уральской жизни тематически примы­кают два рассказа Гр. Белорецкого: «Поздней осенью» и «Летней ночью», опубликованные под общим назва­нием «Уральские этюды» в «Вестнике Европы» в 1904 году. Можно предположить, что эти рассказы являлись частью задуманного писателем цикла, посвященного временам года Наряду с рассказами, в которых дейст­вие происходит летом и осенью, очевидно, были написаны произведения, связанные с весной и зимой. Не­которое подтверждение нашей мысли мы нашли в за­писях В. Г. Короленко в его редакторских книгах. В книге № II записано: «Весной» Григ. Белорецкого. Вто­ром раз. Автор сократил вторую часть. Первая — выпя­тилась вперед и осталась без центра. Некоторые живые страницы не вознаграждают читателя за необходи­мость так долго следить за тусклой и унылой фигурой».

   Эта запись сделана в январе 1904 г., рассказы «Позд­ней осенью» и «Летней ночью» напечатаны в апреле 1904 г. и были написаны не ранее конца 1903 г. или на­чала 1904 г., то есть почти одновременно с рассказом «Весной», который, как мы видели, был дважды прочи­тан В. Г. Короленко. Насколько нам известно, весь цикл не был опубликован. Между тем, следует отметить, что «Уральские этюды», «Поздней осенью» и «Летней ночью» знаменуют собой новый, более зрелый этап в развитии творчества Гр. Белорецкого, показывают со­вершенствование его художественного мастерства.

   В рассказе «Поздней осенью» писатель нарисовал яркие колоритные картины жизни и быта углежогов, картины их тягчайшего труда. Здесь действуют четыре углежога: дядя Аким, его племянник Семен Косых с женой Марьей и нанятый на сезон — работник башкир Хайридип. Они живут в сырой, холодной и дымной землянке, спят и отдыхают урывками. И день и ночь они трудятся около углевыжигательных ям.

   Главный мотив рассказа — недовольство тяжелой жизнью, тоска по лучшей доле, по хорошей жизни. Тре­вожное настроение создают и картины осеннего пейза­жа, нарисованные писателем. Пейзаж используется ав­тором как один из способов более глубокого раскрытия характеров и настроения персонажей рассказа. В самом способе обрисовки пейзажа видна также авторская оценка условий жизни, его мечта о человеческом сча­стье, его тоска о хороших человеческих отношениях простых людей.

   Постепенно, от страницы к странице, вырастает об­раз башкира Хайридина. Поздно вечером, среди нена­стья, усталые и измученные люди слышат его курай, его песни. Хайридин вспоминает прошедшую жизнь. И через его воспоминания писатель рассказывает о том, как «обманом отняли у башкир землю и лес...», как ка­питалисты и помещики, царские чиновники приезжали в башкирские деревни на тройках, щедро угощали ста­рост, поили их вином, дарили сладости и мелкие деньги, а затем ласково просили подписать какие-то бумаги... Башкиры «ходили жаловаться к начальникам, к ца­рю... но начальники держали руку богатых «бояр», а до царя ходоки не дошли... То было страшное время: из; города приходили солдаты и стреляли в башкир...»

   Образ Хайридина занимает в рассказе важное ме­сто. Писателю удалось изобразить забитого и обездо­ленного, темного человека, но одновременно с этим по­казать его сердечным и чутким, добрым и отзывчивым, трудолюбивым. Хайридин па своем опыте хорошо знает, что простой рабочий русский человек — его друг м товарищ в жизни и работе. Он делает с ними одно общее дело: они вместе работают, вместе добывают тяжелым и изнурительным трудом кусок хлеба и чест­но делят его. И башкира и русского рабочего «оби­жают»,— как думает Хайридин,— а точнее сказать, угнетают богатые «бояр» — заводчики, капиталисты, помещики. Наряду с этим писатель показывает, что у Семена, Хайридина и, в особенности, у Акима есть и некоторые предрассудки.

   В рассказе «Летней ночью» запоминается образ бат­рака Касьяна, безземельного крестьянина, пришедшего па Урал, или, как он выражается, в «Сибирь-матушку», чтобы заработать себе хоть немного денег на пропитание, Рассказ построен как беседа Касьяна сначала за ужином с хозяйской женой Еленой, затем с заводским сторожем и, наконец, с пьяным и буйным хозяином — Спиридоном Леваниным. Беседа дважды перебивается воспоминаниями о прошлой жизни в  «Рассе» и эпизодом, как пьяный Спиридон смертным боем бьет жену Елену. Такое построение рассказа позволило автору показать разные стороны жизни и быта в заводском поселке и затем крепко связать их в единую впечатляющую картину — картину не толь­ко тяжелых, но. и страшных условий жизни. В конце рассказа явственно звучит трагический мотив, харак­терный почти для всех произведений Гр. Белорецкого.

   Снова и снова в рассказах Гр. Белорецкого настой­чиво и резко звучит мотив осуждения тяжелой подне­вольной жизни, слышатся проклятия темноте, неве­жеству и бесправию. В «Уральских этюдах» нашли свое дальнейшее идейное и художественное воплощение основные мотивы первых произведений Гр. Белорецкого, особенно его очерка «Заводская поэзия». Заводская каторга, бесправное, подневольное положение женщин, «горькая судьбина» подрастающего поколе­ния,— все это глубоко волнует писателя, больно и тяжело ранит его чуткое сердце.

   Образы Хайридина и Касьяна — большая удача автора. Они пластичны, объемны: их видишь со всех сторон. В их лице — безземельных и обездоленных кре­стьян - автор показал типичный путь формирования основных кадров рабочего класса на уральских заводах, как эти кадры начали складываться в конце XIX и в на­чале XX веков. Хайридин и Касьян еще не работают непосредственно на заводе. Но они уже вошли в среду заводских рабочих, они живут и работают бок о бок с коренными уральскими рабочими, еще сохранившими ⁴ многое от крестьянской жизни: зимой они целиком за­няты «огненной работой» на домне, на мартене, а в другое время они работают на заводской земле: он на севе и уборке, на покосе и пашне. У Хайридина и Кась­яна нет другого пути, как только на завод: такова же­лезная логика самой жизни. В «Уральских этюдах» Гр. Белорецкий коснулся важных вопросов жизни трудового народа. Художественно ярко и убедительно нарисовал он и картины родной уральской природы, и дела, и думы простых людей.

***

   В повести «В сумасшедшем доме» Гр. Белорецкий с большой любовью и вниманием описывает маленькие степные деревеньки, разбросанные по широко раски­нувшемуся оренбургскому краю. В его описаниях не трудно узнать живописный ландшафт, отображенный в произведениях С. Т. Аксакова и других певцов этого края. Гр. Белорецкий рассказывает о посещении «губер­нии», то есть губернского города и осмотре психиатри­ческой больницы, расположенной неподалеку от него. V Возможно, что здесь речь идет об Оренбурге и его окре­стностях. Некоторое подтверждение этому мы нашли в газете «Уральская жизнь», опубликовавшей 31 ок­тября 1901 г. в № 295 корреспонденцию под названием «Палата № 6 в Оренбурге». Эта публикация была сде­лана примерно за полтора года до появления в печати повести Гр. Белорецкого «В сумасшедшем доме». В кор­респонденции говорилось: «Кто не знает потрясающего душу произведения А. П. Чехова, под назва­нием «Палата № 6»? Нечто подобное этой ужасной па­лате существует, оказывается, в Оренбурге». Дальше рассказывается об Александровской больнице, больше известной под именем — Мещанской. В ней система­тически избивали и истязали больных. Однажды истя­зания дошли до того, что в ней был убит больной Ка­лашников. В результате были произведены аресты виновных. Нс исключено, что эти материалы были из­вестны Гр. Белорецкому. Но главное, понятно, в том, что он нарисовал обобщающие картины жизни в цар­ской России, заклеймил царизм и его реакционные силы.

   Эпиграфом к своей повести Гр. Белорецкий избрал слова пушкинского Пимена из «Бориса Годунова» — «Привел меня бог видеть злое дело...» Эти слова, пол­ные глубокого трагического смысла, особым светом освещают идейно-художественный замысел повести. И случай с больным в деревне, и положение в губернской больнице все что предстает перед читателем, именно как «злое дело», как преступление против народа.

   В повести Гр. Белорецкого нарисована мрачная картина страшной действительности царской России. Ее герой, молодой студент-медик, приехавший на практику в глухую деревню, полон сил и веры в избранный им путь. Деятельность врача он считает благородным по­двигом, которому стоит посвятить всю жизнь без остатка.

   Повесть построена на контрастных сопоставлениях н противопоставлениях. Молодому герою, с горячим сердцем и пылкими мечтами противостоит старый док­тор, несколько разочарованный, охладевший и к делу, п к самой жизни. Намечающийся острый жизненно- важный конфликт обретает свою наибольшую остроту не в столкновении этих двух разных характеров, даже больше того, двух мировоззрений, а в столкновении гуманизма и косности, человеколюбия и бесчеловеч­ности. Картины природы написаны художником в мяг­ких, лирических тонах, но описание не убаюкивает, а настораживает. В этой обычной обыденной жизни происходит необычное и страшное. Писатель стремит­ся показать, что несчастья человека порождаются общественными, социальными условиями.

   В начале повести мы видим картину наступления летней ночи в степной деревне. «Широкая равнина, оку­танная вечерней мглой, засыпала тихо и мирно...», за­жигались кроткие и грустные звезды. Доктор и его по­мощник практикант-студент Иванов, от лица которого и ведется повествование, мирно беседуют, тихо говорят о любви и призвании, о смысле жизни. Надвигалась ночь: темнее становилась степь, все ярче разгорались звезды. И чем дальше идет беседа, тем сильней начи­нает звучать мотив грусти, тоски, неудовлетворенности жизнью. Тихая жалоба готова прорваться, вспыхнуть и на высоких нотах прозвенеть, как крик боли и отчаяния.

   В это время раздается странный и страшный, дикий крик сумасшедшего. Описано, как бежит по степи го­лый больной человек, вырвавшийся из темного и гряз­ного хлева. Дальше в повести показана деревня, ее го­рести, тяжкие муки и страдания. С документальной убедительностью нарисованы картины деревенской жиз­ни, выразительно и точно охарактеризовано состояние больного. Больной умирает, но его смерть показана как гибель человека в результате темноты и невежества, в результате тяжелых социальных условий деревенской жизни. Высоким чувством гуманизма и сердечного со­страдания проникнуты эти страницы повести.

   Трагедия больного и его семьи рассказана до кон­ца. Но писателю мало этого. Он ведет читателя еще дальше. Он хочет вскрыть некоторые реальные причи­ны того, что произошло в этой деревне. Герой повести  вспоминает почти аналогичные факты и в других ме­стах России.

   От частного случая писатель приходит к вопросу о положении душевнобольных в России. Так он делает естественный, логически оправданный переход ко вто­рой части произведения, посвященного описанию пси­хиатрической больницы, так называемого сумасшед­шего дома. В этой части автор дает ответ на вопросы доктора, поставленные в самом начале повествования, буквально на ее первых страницах — о призвании вра­ча о его долге и т. п. Иван Тихоныч Штерн — это ярко написанный образ разочарованного врача, замор­дованного бесчеловечными условиями жизни настоль­ко, что он по существу теряет веру и в людей, и в жизнь.

   Гр. Белорецкий описывает «сумасшедший дом», куда попадают единицы из большого количества больных и душевно искалеченных людей. В этом «сумасшедшем доме» смешались бред и сон и живая жизнь. Надо­рванный непосильной работой, измученный адскими условиями, нередко врачебный и обслуживающий пер­сонал не выдерживает, бросает работу и люди бегут куда глаза глядят, подальше от этого места. А бывает и так, что занимают место рядом со своими бывшими пациентами, сами сходят с ума. «Мне приходилось видеть эти дома,— говорит один из героев повести,— они все так переполнены, что о каком-нибудь лечении в них не может быть и речи, так что из больниц они превращаются в дома заключения, а из врачей полу­чаются тюремщики.

   Внешне спокойно, сдержанно показывает писатель одну за другой картины сумасшедшего дома. Он ведет читателя  из одного корпуса в другой, из палаты в палату, показывает людей разных возрастов, различных социальных групп: крестьян, чиновников, дворян. И в каждой картине, нарисованной писателем, видны на­кипевшие, готовые прорваться слезы, горечь и сердеч­ная боль за судьбу человека, за все доброе и прекрас­ное, просто человеческое, что погибло — уже погиб­ло — в этих людях.

   И все же повесть по существу оптимистична. На про­тяжении ее постепенно вырастает в глазах читателя об­рат студента Иванова, будущего врача, которого не ис­пугали страшные картины, а, наоборот, еще больше за­калили его волю к жизни и борьбе. По всему видно, что он не остановится на полдороге, не свернет в сторону с избранного тяжелого пути. Он идет вперед навстречу трудностям, невзгодам и, может быть, даже своей ги­бели. Он рано встретился с силами «темного царства», он ясно видит их страшное звериное обличье, хорошо знает, что он не один: много таких же порывистых и пылких юношей выходят на дорогу борьбы. Будущее принадлежит им — сильным, смелым, просвещенным, вооруженным материалистическими взглядами на че­ловека. Они победят мрак и темноту; переделают жизнь. Л ее надо обязательно изменить и перестроить.

   По время учебы Г. П. Ларионова в Военно-медицинской академии кафедру физиологии в академии воз­главлял — уже несколько лет, с 1895 г. — знаменитый физиолог И. П. Павлов, чьи материалистические идеи нашли своеобразное отражение в повести «В су­масшедшем доме». Видно, что молодому автору хорошо известны передовые идеи И. М. Сеченова и И. П. Пав­лова, рассматривающие психику человека с материа­листических позиции, И противовес физиологам-идеалистам, считавшим, что психическая жизнь человека определяется его душой — божественным творением — и наука по существу бессильна понять эту душу, И. М. Сеченов в своей знаменитой книге «Рефлексы головного мозга» еще в 1863 г. писал: «Для нас, как для физиологов, достаточно и того, что мозг есть орган души, т. е. такой механизм, который будучи приведен какими ни на есть причинами в движение, дает в окон­чательном результате тот ряд внешних явлений, кото­рыми характеризуется психическая деятельность».

   В 1904 г. в одной из речей И. П. Павлов резко под­черкнул вопрос о механизме психической деятельности. «В сущности нас интересует в жизни только одно — наше психическое содержание, его механизм, однако, и был и сейчас еще окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека: искусство, религия, литература, фи­лософия и исторические науки — все это объединилось, чтобы пролить свет в эту тьму. Но в распоряжении че­ловека есть еще один могучий ресурс — естествознание с его строго объективными методами».

   В повести «В сумасшедшем доме» есть эпизод, как внезапно торопливо и невнятно заговорил психический больной. «Неприятное зрелище,— сказал, глядя на больного, доктор.— Сломалась драгоценная и сложная машина, где-то в глубине механизма выпал винтик, или покривилось колесо, а движущая сила все еще рабо­тает... И колеса вертятся, машина работает, но бестол­ково, нескладно, нелепо... А поврежденное колесо все более и более выходит из нормального положения, тя­нет за собой другие части механизма — и машина ра­ботает все бестолковее, пока, наконец, не встанет...» В этом настойчивом сопоставлении деятельности мозга с механизмом и машиной видна полемика с идеалиста­ми, с мистицизмом, видно стремление утвердить про­грессивный материалистический взгляд на человека и по психику. Выражая взгляды автора, доктор говорит о больном, что «...Если бы его вовремя правильно ле­чить, можно достичь очень хороших результатов», т. е. он знает и видит силу науки, признает практическую возможность успешного лечения психических заболева­ний человека. Автор показывает в повести, что религия, молитва не только не помогают чем-либо человеку, но в тяжелых условиях его жизни содействуют развитию вредных предрассудков, объективно способствуют гибели больных.

   Обозреватель журнала «Русская мысль» по поводу этой повести писал: «В III книге «Русского богатства» напечатаны  очерки г. Гр. Белорецкого «В сумасшедшем доме». Характерным эпиграфом для них автор избрал слова: Привел меня бог видеть злое дело». Это злое дело состояло в том, что крестьяне одной деревни, вер­ные своей психиатрической традиции, держали на привязи в  хлеву помешанного мужика. Сначала они лечили его, г. е. выгоняли беса, и произвели над ним «кровяное г.решение о, т. е. выжгли крест на измученной коже боль­ного. Все это г. Белорецкий рассказал хорошо, в виде иллюстрации к тезису, что «народу нужна не микстура, а хлеб и знания» .

   Обозреватель отмечает вторую часть очерков, где описывается сама больница. «Здесь реальное перепле­тется с сочиненным: «здесь много ужасов...» Он сравнивает «В сумасшедшем доме» с чеховской «Пала­той № 6». Действительно сопоставление этих произве­дений напрашивается само собой. Белорецкому удалось ярко отобразить тюремную атмосферу описываемого «лечебного» заведения, приобретавшего значение зло­вещего символа для выражения злой и тупой силы самодержавия.

   В повести «В сумасшедшем доме» Белорецкий дает яркие зарисовки людей. Как живые проходят перед читателем больные — обитатели больницы: девочка из Повиковки, невеста, ждущая жениха, дряхлые старухи- просительницы, господин Птицын и другие. В повести нарисован образ сумасшедшего философа Петра Загор­ского, последователя философии Ницше и Шопенгау­эра. В сумасшедшем доме, как показывает Гр. Белорецкий, звучат бредовые человеконенавистнические идейки, получившие тогда довольно широкое распро­странение и в периодической печати, и в ряде так называемых «научных» исследований. Образ сума­сшедшего философа — это злое обличение реакцион­ных философов, начавших особенно шумно выступать в печати в конце XIX века, в начале XX века.

   Автор и его герой видят здесь «ужасное издеватель­ство над человеческим достоинством, над всем, что есть человеческого в человеке...».

   Белорецкий вслед за Чеховым запечатлел больнично-тюремную атмосферу удушливости и обреченности. Известно впечатление, которое произвела чеховская повесть на молодого В. И. Ленина. Своей сестре Анне Ильиничне он рассказывал: «Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У ме­ня было такое ощущение, точно и я заперт в «Палате № 6».

   Неслучайно эта повесть считается одним из самых ярких произведений Чехова, направленных против деспотизма и тирании. В. Ермилов пишет про Чехова, что «Вся тогдашняя русская действительность казалась ему жизнью в четырех стенах, с тюремными надзирате­лями, с решетками — жизнь без политики, без общест­венности».

   Повесть «В сумасшедшем доме» Гр. Белорецкого с большой обличительной силой била по царизму почти накануне революции 1905—1907 гг., призывала лучших людей из народа к борьбе против существовавшего тог­да самодержавного общественного строя.

Тяжелая доля народа открывалась перед Гр. Белорецким во всей своей страшной определенности. Со­циальные условия обрекали трудовой народ на голод, нищету и болезни. Писатель-врач ясно видел и понимал всю тяжесть избранного им пути. Но то, что ему вскоре пришлось увидеть во время русско-японской войны, на полях далекой Маньчжурии — все это значительно превзошло его впечатления от тяжелой горно-заводской и крестьянской жизни Башкирии и Оренбургского края.

***

   Русско-японская война привлекала и до сих пор привлекает внимание писателей. Об этой войне писали М. Горький, К. Переспей, II. Гарин-Михайловский, Л. Андреев и другие; издано немало мемуарной литературы - записок участников, воспоминаний. В наше время вышли книги Л. Новикова-Прибоя «Цусима», Н. Степанова «Порт-Лртур», двухтомный роман П. Далецкого «На сопках Маньчжурии» и другие.

   Несмотря на препятствия, чинимые самодержавием и его приспешниками, русские солдаты и передовые офицеры проявили в этой войне высокие образцы воин­ами о искусства, показали свои боевые качества—выносливость,  дисциплинированность, отвагу, презрение к смерти. На весь мир прогремела слава героев «Варяга» и «Корейца», доблестных защитников Порт-Артура.

   В числе произведений о русско-японской войне свое место занимают повесть и рассказы Гр. Белорецкого. Основной герой этих произведений — передовой, про­свещенный, демократически-революционно настроенный человек, который отчетливо видит гнилость и продаж­ность реакционного царского офицерства, сердечно лю­бит простого русского человека, солдата, понимает его. Герой Белорецкого много и мучительно думает, раз­мышляет по поводу того, что он видит на войне. Ему не ясны причины п истоки этой войны, кое-что он воспри­нимает излишне односторонне или иногда даже не­сколько пессимистически. Его герой не находит выхода из тяжелого положения, созданного войной.

   Обо всем этом Гр. Белорецкий просто и хорошо рассказал в своем большом произведении «На войне», опубликованном в двух книжках «Русского богатства» (за февраль и марч 1905 года). Это документальная очерковая повесть, написанная по горячим следам рус­ски японской войны, как бы записная книжка умного и вдумчивого наблюдателя-очевидца, по достоинству, надо полагать, была оценена редактором журнала «Русское богатство» В. Г. Короленко. Не случайно в этих двух книгах журнал представил повесть «На вой­не», как ведущее произведение, как один из основных материалов журнала. Между прочим, следует указать, что журнал «Русское богатство», кроме повести Г. Бе­лорецкого, не поместил больше в 1905 г. ни одного ху­дожественного произведения, посвященного русско- японской войне.

   Известно, что В. Г. Короленко отрицательно отно­сился к русско-японской войне. В письме от 8 июля 1904 г. в редакцию газеты «Биржевые ведомости» он писал: «Вы желаете знать, какое впечатление произво­дит на меня настоящая война. Вопрос имеет огромное значение... настоящая война есть огромное несчастие й огромная ошибка... Итак — страшная, кровопролитная и разорительная борьба из-за настоящей цели... Исто­рическая ошибка, уже поглотившая и продолжающая поглощать тысячи человеческих жизней,— вот что та­кое настоящая война на мой взгляд» . В конце письма В. Г. Короленко сформулировал свое горячее желание «...прекращения этой ненужной войны и скорого ми­ра...».

   Повесть «На войне» появилась в журнале изуродо­ванная царской цензурой. Многочисленные многоточия внутри глав остались, как немые, но красноречивые признаки того, что здесь расправился с живым словом карандаш свирепого цензора. Только в дни революции 1905 года удалось Гр. Белорецкому издать свои записки о войне, но уже под другим названием. В 1906 году в Петербурге, в издании журнала «Русское богатство», вышла из печати книга Григория Белорец- кого под названием «Без идеи» из рассказов о русско- японской войне.

   Петербургская печать быстро откликнулась на по­весть Гр. Белорецкого «На войне». В мае журнал «Рус­ская мысль» в своем обозрении уделил ей большое вни­мание: «Во II и III книгах «Русского богатства»,— пи­шет обозреватель журнала,— г. Гр. Белорецкий, один из второстепенных участников войны, описывает все, что он видел и слышал в Маньчжурии,— впрочем, не все длинные ряды точек порою заменяют выпущенную главы, отдельные эпизоды, и они занавешивают на­ги, и,n пенной нелепою то, что, по видимому, достигает самых пределов ужаса и неправды. Но и то, что увиде­ло свет из очерков г. Белорецкого, производит очень дивное впечатление: кровавою чередою проходят все эти раненые, умирающие, страдающие и те, кто спорит о перевязке, требуя ее не в очередь для своих легких ран в ущерб терпеливым солдатам с поражениями ужасными, с «зияющими отвратительными, круглыми дырами» на измученном теле».

   И статье подчеркивается, что ужасы войны, глупость и тупость некоторых царских генералов ярко показаны Белорецким Вообще, очерки г. Белорецкого,— отме­чает журнал,- полные интересных эпизодов, читаются с неслабеющим вниманием; выразительные фигуры офицеров, врачей и солдат выписаны немногими, неглубокими, но верными штрихами, и ужас войны,, хотя автор и не сгущает красок, выступает во всей своей кровавой яркости».

   Основной вопрос, который неоднократно задавал себе герой очерков и рассказов Гр. Белорецкого— это во имя чего идет эта война, во имя чего, во имя какой идеи уничтожаются и калечатся сотни и тысячи людей.

   Все симпатии писателя на стороне народа, простого солдата. «...Зачем приехали сюда эти люди? — спра­шивает один молодой и пылкий офицер.— Сегодня мне попался нумер газеты... На первой странице статья «Идея пашей войны»... Какая там к черту идея! Здесь о пей смешно говорить. Здесь каждый генерал пресле­дует лишь свои личные цели. Генералу надо стяжать славу и деньги, офицеру — отличиться и получить ор­ден, солдату — чтобы скорее отпустили домой... Идея? Но, если нет идеи, значит есть какая-то другая темная и гнусная сила, судьба, что ли, согнавшая сюда этих людей. Маленьких, жалких, ничтожных, слепых». Между прочим, приведенную нами выдержку царская цензура вырезала из журнала, и эти слова были позд­нее восстановлены в книге «Без идеи».

   Голос Гр. Белорецкого, прозвучавший в то время в его книге «Без идеи», не был одиноким. И в других произведениях, посвященных русско-японской войне, писалось об этом. Участник этой войны, известный пи­сатель-врач В. Вересаев также ярко показывает ана­логичные настроения. В своих записках «На японской войне» он передает такой характерный разговор среди офицерства:

   «...Ведь идеи у пас никакой нет в этой войне, вот в чем главный ужас! За что мы деремся, за что льем ₁ кровь? Ни я не понимаю, ни вы, ни тем более солдат. Как же при этом можно переносить все то, что солдат переносит?..

   - Кто побеждает в бою? — продолжал подполков­ник.— Господа, ведь это азбука: побеждают сплоченные между собою люди, зажженные идеей. Идеи у нас нет и не может быть. А правительство с своей стороны сделало все, чтоб уничтожить и сплоченность» .

   В рассказе М. Горького «Жалобы» выводится офи­цер — участник русско-японской войны, дважды ранен­ный в боях. Он вспоминает, как на вопрос, обращенный к богатырю-солдату, хочет ли он победы, солдат отве­тил: «Нам, говорит, не то что победа, а хоть бы и сов­сем не воевать». После многочисленных бесед с сол­датами, которых везли на фронт, офицер этот приходит к выводу: «...мне вскоре стало совершенно ясно, что я еду драться с людьми, которые не понимают, зачем нужно драться. Я должен внушить им боевой дух... должен! Они же не верят ни единому слову моему, и как будто в глубине души каждого живет убеждение, что эта война — мною начата, мне нужна, а больше — никому».

   «Весной и летом 1904 г.,— пишет Гр. Белорецкий,— я ездил по горам Маньчжурии с казачьей дивизией ге­нерала У., составлявшей крайний левый фланг русской армии и имевшей свою базу сначала в маленьком нич­тожном городишке Сайфуцзы, потом в городишке побольше Аймыне». Не раз, глядя на маньчжурские горы, он грустил об Урале и тепло вспоминал «наши станицы, наши горы, наше небо».

   Писатель внимательно наблюдал солдатскую жизнь и правдиво рассказывал о ней. Он рисует, например, такую картину. Кончается бой и передышка восприни­мается как иллюзия полного мирного отдыха, как умиротворение... Кажется кругом мир, тишина и спо­койствие. Казачий бивак шумел мягко и заглушенно. Около костров варили кашу, отдыхали. И как всегда маячили, точно статуи, казачьи фигуры — казаки, поставленные в наказанье под ружья. Завтра в поход. «Всякий раз, когда мы получали извещение о походе на завтра, мной овладевало какое-то странно-жуткое, тя­желое беспокойство. Это извещение переводилось мной так: завтра опять несколько человек будет «исключено из списков»... И эта близость неизбежной, неотврати­мой гибели нескольких человек, варящих себе сейчас кашу где-то возле меня и болтающих о житейских де­лишках, была непонятной, необъяснимей и потому страшной».

   Гр. Белорецкому тяжело было видеть страдания людей. Вместе с передовыми людьми своего времени он поднимает голос протеста против изуверств, чинимых некоторыми царскими генералами. В книге «Без идеи» есть страшная картина расправы генерала над местны­ми жителями («В чужом пиру»). С душевной болью описывает Гр. Белорецкий эти события

   В связи с опубликованием рассказа «В чужом пиру» критика того времени отмечала, что Белорецкий про­должает свою страшную повесть о минувшей русско- японской войне. «Г. Белорецкий в одной из прежних книг «Русского богатства»... не смог досказать своей повести о том, как по приказанию бывшего в хорошем настроении русского генерала не повесили, а только до полусмерти, а может быть и до смерти,— исхлестали нагайками двух китайцев (один йз них был глубокий помешанный старик)... Теперь он воспроизводит перед нами эту сцену...».

   Большой рассказ Г. Белорецкого «На чужой сторо­не» (из недавних воспоминаний) был опубликован уже после окончания русско-японской войны. В нем Бело­рецкий дает яркую картину смерти солдата Ильи Гусы­ни, его похорон. Как живой встает перед нами коман­дир полка — полковник. Его небольшая речь, насыщен пая пошлыми выражениями, убедительно раскрывает мам его отрицательные качества. Резкими штрихами рисует писатель его облик.

   Один из обозревателей журнала писал: «Русско- японской трагедии посвящены в последних книгах жур­налов рассказы Г. Белорецкого... Эти отголоски вой­ны,— все равно, какова бы ни была степень их эстети­ческой звучности — конечно, производят впечатления ужаса. Но кошмар войны уже побледнел теперь перед «мирным» временем,— надо ли воображением перено­ситься па поля Маньчжурии, когда здесь, около вас, на улицах русских городов, среди братьев, разыгрывается такая вакханалия убийства и мучительства, от которой должно померкнуть, кажется, самое солнце? И все- таки с кровавых нолей Маньчжурии к нам доносится, например, в воспроизведении г. Белорецкого, речь пол­ковника на могиле солдата, на одной из бесчисленных солдатских могил. Он не красноречив этот полковник, и он не умен, и речь его — какая-то пошлая профана­ция великой смерти».

   В своем рассказе «Химера» Гр. Белорецкий показы­вает публичную казнь, на которую приехал царский сатрап генерал, как на интересное зрелище'. Писатель дает очень яркую портретную характеристику этого ге­нерала. Он показывает, что, когда палач, взмахивая окровавленной шашкой, рубил головы приговоренным, генерал весь загорелся, и, сопя, судорожно выхватывал наполовину шашку из ножен, одолеваемый страстным желанием рубануть, отхватить приговоренному голову. Нельзя было без отвращения и внутреннего содрога­ния смотреть на эту страшную фигуру дородного, кро­вожадного зверя-генерала. В его образе писатель ви­дит весь облик войны. «Иногда даже само слово «война» ассоциируется в моем мозгу с этой дородной и пошлой фигурой, грязно-желтым пятном выступаю­щей на фоне трупов, крови и языков пламени...» Известно, что химера в древнегреческой мифологии — это огнедышащее чудовище с львиной головой, козь­им туловищем и змеиным хвостом. Давая такое назва­ние своему рассказу, писатель сразу называл царского генерала, изображенного в этом рассказе отврати­тельным и страшным чудовищем.

   Характеризуя этот рассказ, один из критиков пи­сал: «...бесчеловечен... кавалерийский генерал, велико­лепно изображенный в рассказе Г. Белорецкого «Химе­ра», с его «странно-добродушными фарфоровыми голу­быми глазами», его зверскими расправами, его зверской невинностью и его несложными «идеями»: «у не­го... с войной связывались лишь две идеи, две задачи,— сделать карьеру и сколотить деньгу. И то и другое ему удалось: на его погонах появилась новая звездоч­ка, а на грязно-желтой рубахе новый, красного цвета, точно налитый кровью, крестик. О деньгах можно и не упоминать: он продовольствовал свой отряд реквизи­циями».

   Журнал «Русская мысль» особо выделяет рассказ Г. Белорецкого «Химера». «Автор, уже много страш­ного поведавший нам о русско-японской войне,— заяв­ляет журнал,— и на этот раз возводит на самые вер­шины ужаса. Теряется граница между человеком и зве­рем, и даже так, что зверь выходит человечнее чело­века. Вот дородная и пошлая фигура генерала: у него неподвижные, большие, слегка навыкате, отчетливо ­голубые глаза, похожие на фарфоровые».

   Изложив кратко содержание рассказа, журнал от­мечает облик генерала, выведенного в рассказе. «И в эти минуты,— стало ясно, что генерал не полководец, не воин, а только палач».

   В книгу «Без идеи» вошли четыре произведения, напечатанные раньше в журнале Русское богатство». По­весть «На войне», занимающая почти половину книги, была помещена под другим заглавием — «Без идеи» (июнь, 1904 г.), давшем название всей книге. Причем в повести было восстановлено около тридцати цензор­ских вырезок, размером — от одного абзаца до стра­ницы и даже — отдельной главы. Дальше в книге идет рассказ «На чужой стороне», под новым названием — «Без настроения». Затем помещен большой рассказ «В чужом пиру». Следует отметить, что на обложке журнала № 10 «Русского богатства» (1905 г.), в кото­ром был опубликован этот рассказ, было напечатано: «Согласно постановлению «Союза для защиты свобо­ды печати» этот № не был представлен в цензурный комитет». Заканчивается книга рассказом «Химера».

   Книга «Без идеи» — первый и последний сборник про­изведений Гр. Белорецкого, вышедший при его жизни.

   Самым привлекательным образом повести «Без идеи», а также и всей книги,— является образ пере­дового врача, горячо любящего свой народ, свою стра­ну. Он видит произвол и насилие, которые творятся в армии, страстно желает уничтожения всей неправды, жаждет добра и мира для всех простых людей и преж­де всего желает этого солдатам и мирному китайскому населению.

   В повести запоминаются обличительные образы есаула Зудилина и доктора Эрдмана — начальника санитарного отряда. Офицер Зудилин «...толстый и вы­сокий господни, бывший до войны исправником где-то в сибирском уездном городке. Был он балагур, охот­ник до пикантных анекдотов и, конечно, пьяница. Офицеры его сотни называли его «папкой». Настрое­ние и психология этого Зудилина хорошо раскрыты автором в его пьяном монологе о «законных» доходах на войне. Зудилину противостоит, как пишет автор, «единственный симпатичный мне во всем отряде мо­лодой офицер Унтерберг» из петербургских доброволь­цев. В его уста автор вкладывает многозначительные слова об идее этой войны, вернее, об ее безидейности, описывает его в таких событиях,  которые определяют лейтмотив книги.

   Доктор Эрдман показан, как человек малодеятель­ный, бессовестный обманщик и крикун, трус и шкурник, прикрывающий свои отрицательные качества громкими словами и пышными фразами о долге, о гуманизме и т. п. Его характер особенно раскрывается в эпизоде с легкораненым офицером, который нагло требовал, чтобы врачи немедленно оставили тяжелораненых солдат и занялись им, и только им. В журнальной пуб­ликации цензура буквально искромсала эту главу, сделав ее по существу мало понятной  для читателя. И только в книге «Без идеи» были восстановлены стра­ницы, в которых показывается, как самодур-офицер поднял скандал, пришел в ярость, выхватил шашку и закричал, что здесь, среди врачей, измена, приготовился с оружием в руках «ликвидировать крамолу». В это время, как из-под земли, показался доктор Эрдман, трусливо прятавшийся во время боя и теперь выказы­вающий себя храбрецом. «На войне нет места вольно­думию,— оборвал меня Эрдман и стал перевязывать офицера». Доктор Эрдман — законченный тип карьери­ста. Не случайно его постоянным и задушевным собе­седником становится есаул Зудилин.

   С особой тщательностью выписывает Гр. Белорецкий групповые сцены, в которых основное место занимали солдаты, главным образом — раненые. Писатель - врач, естественно, лучше всего видел и наблюдал все тяготы войны именно среди раненых, разбитых, обессиленных и поэтому подчас беспомощных людей, расплачивающихся своей кровью за ошибки и бездар­ное и, командования, за всю политику гнилого самодер­жавия. Описания страданий раненых и искалеченных складываются в страшную и впечатляющую картину, потрясающую читателя не только самой тяжестью этих страданий, по и их неоправданностью, нелепостью, не­нужностью. Отличительной чертой Гр. Белорецкого является его стремление глубоко раскрыть психологию человека, пострадавшего на войне. Пожалуй, он выле­пился мим hi всех писавших тогда с русско-японской войне никто не сумел написать об этом так ярко и выразительно, так трагично, как это сделал Гр. Белорецкий в своей книге «Без идеи».

   Люди, перенесшие такие страдания, не должны, вер­нее, уже не могут и не будут жить по-старому. В их стонах и криках, сурово сдержанных, затаенных или открыто громких писатель по-своему слышит прибли­жение п нарастание народного возмущения, нарастание могучих волн и бури всенародного гнева. В этом основ­ной пафос честной и умной книги «Без идеи». В ней есть недостатки, кое-какие выводы автора и его ге­роев сформулированы поспешно и поэтому опрометчи­во По в ней пет равнодушия к судьбе народа, простого человека. В ней крик души и сердца, в котором смеша­ли к горячие страдания к униженным и оскорбленным и гнев в страстная ненависть к поработителям и угнетателям. Может быть, сам автор и не всегда отчетливо понимал это своим разумом, но он догадывался об этом своим сердцем, своей чуткой и отзывчивой душой, убедительно нарисовал волнующие картины живой жизни.

   Пейзаж в произведениях Белорецкого органически входит в повествование, дает не только общий фон об­становки, действия, но и способствует раскрытию внут­реннего мира действующих лиц. В первом очерке «Сказитель-гусляр в Уральском крае», как мы помним, имеется довольно образное описание того, как шел мелкий дождь, «серые облака нависли низко, низко. Плакало небо, плакали деревья, плакали мокрые из­бенки». Этот «плачущий» пейзаж писатель умело про­нес почти через все свои очерки и рассказы. Особенно подробно описан дождь, дождливая погода в рассказе «На чужой стороне». В дождь и слякоть несут и везут раненых, под дождем умирают люди. Этот мрачный колорит еще больше подчеркивает тяжесть условий тогдашней жизни.

   Рассказы Гр. Белорецкого написаны простым, яс­ным, хорошим языком. Кратко, немногими, но яркими словами писатель умеет создать запоминающуюся кар­тину обстановки. Вот, например: «Вдруг, где-то сбоку, раздавался далекий и странный звук, точно кто-то бы­стро, одним усилием разорвал кусок твердой ткани. В ответ этому звуку на противоположной горе в лесу что-то прошумело неясно, неопределенно — так шумит внезапно вспорхнувшая с дерева стая птиц.

   Это залп... Началось...»

   Писатель заостряет характеристику людей и обстоятельств. Он старается рисовать картины рез­кими, крупными мазками. В рассказах Гр. Белорец­кого мало света, мало простора и приволья. Такова бы­ла жизнь! Его герои живут тесно, много страдают, видят мрачные, тяжелые сны. «Мне снилось что-то тя­желое, низкое, как те тучи, под которыми мы ехали днем»,— это в рассказе «На чужой стороне». А вот в повести «Без идеи»: «Эту ночь мне снились страшные сны. То я видел, что мы обойдены, окружены со всех сторон и стоим кучей в котловане и ждем...

   ...Раненых стоит кругом целое полчище, и все они, кровавые, тянут меня к себе, кричат, и изо всех льется кровь и, ручьями журча, бежит по земле под ногами. И мои ноги скользят в грязи, и сам я весь мокрый от крови...»

   Сотни и тысячи страдающих людей прошли через заботливые руки военного врача Гр. Ларионова и его товарищей. Буквально под огнем проходила тяжелая самоотверженная работа врачей. Легко раненые, по­лучившие первую помощь, спешили быстрее отойти подальше от перевязочного пункта, где опасность грозила ежеминутно. «От усталости и волнения у меня дрожали руки, и мне казалось, что я перевязываю очень скверно. Некоторые раны были до того ужасны, что я нс знал, как к ним приступиться. Я видел раненых, пробитых семью, восемью, даже десятью пулями,— и эти зияющие, отвратительные круглые дыры заставляли меня еще более волноваться, и мои руки тряслись сильнее...

   ... А раненые молчали, вздыхали и плакали, если я причинял им особенно острую боль... Ах, о чем они ду­мают! Понимают ли они, за что так страдают?..»

   Эти эпизоды, несомненно, имеют автобиографический характер. Гр. Бслорсцкий ярко описывает обстановку, в которой приходилось действовать врачам. «Мы работали, и земля вокруг нас была покрыта кровавыми обрывками белья и бинтов, шариками ваты, напитан­ными кровью. И руки наши тоже были в крови, засох­шей выше кистей и еще липкой на пальцах, и мы не могли найти свободной минуты их вымыть». Во время одного из таких боев Григорий Прокофьевич, находив­шийся на перевязочном пункте, упал, обливаясь кровью. Он  был тяжело ранен японской пулей.

   В числе отзывов на книгу Г. Белорецкого «Без идеи» особого внимания заслуживает статья А. Горнфельда под таким же названием «Без идеи»! «Это заглавие,— пишет А. Горнфельд,- взято у одной из... книг, кото­рым посвящена настоящая беседа. «Без идеи» г. Григория Белорецкого принадлежит к лучшему, что дали литературе впечатления и настроения минувшей войны». Критик указывает на шумный успех таких произ­ведений, как «Красный смех» Л. Андреева, но Л. Анд­реев не был непосредственным участником войны, он наблюдал ее издали. «Белорецкий сам проделал эту печальную войну и не на высотах теоретической мысли, а в низах непосредственных переживаний нашел ту формулу, которая так подходит к нашей минувшей вой­не, так полно охватывает ее ужасы и ее безумие».

   Судя по приведенному отзыву, книга Гр. Белорецкого «Без идеи» вызвала бы горячие положительные отклики всей прогрессивной журналистики. Но этому не суждено было осуществиться. В конце августа — в начале сентября 1900 года книга появилась в свет и сразу же была конфискована. В «Книжном вестнике» № ,40, 12 сентября 1906 г. в разделе «Книжные аресты и конфискации» было опубликовано официальное сооб­щение, что Петербургским комитетом по делам печати конфискован ряд изданий, в том числе: «Григорий Бе­лорецкий «Без идеи». Издание «Русского богатства» . Надо иметь в виду, что Комитетами по делам печати стали тогда именоваться цензурные комитеты, цензоров спешно переименовали в инспекторов по делам печати. Об этих переименованиях специально говорилось в указе правительствующему сенату, подписанном царем. В этом же указе отмечалось, что комитет или инспектор по делам печати, наложившие арест на издание, «...должны передать вопрос об аресте неповременного издания на решение судебного управления и возбу­дить, в надлежащих случаях, против виновных уголов­ное преследование».

   Таким образом царские власти делали вид, что арест, накладываемый цензурным комитетов, будто бы является предварительным и должен получить еще свое окончательное утверждение в судебных инстан­циях. А на самом деле такой порядок давал возмож­ность властям быстрее осудить автора и издателя в су­дебном порядке, привлечь их к уголовной ответствен­ности.

   Известны отдельные случаи, когда принятие этого так называемого окончательного решения несколько затягивалось. Но с книгой Гр. Белорецкого этого не произошло. В «Книжном вестнике» № 39 от 3 октября уже было опубликовано сообщение о том, что согласно определению так называлось постановление — Петербургской судебной палаты утвержден арест и «конфискована изданная редакцией «Русского богатства», книга «Без идеи» (из рассказов о войне) Г. Белорецкого»  Через неделю в этом же журнале № 40 было опубликовано сообщение, что наложен арест на кни­ги «Пролетарий в современной борьбе», «Что такое со­циализм» и дальше — в третий раз — «Григорий Белорецкий, «Без идеи», издание «Русского богатства». Тяжело пережил этот удар писатель Гр. Белорецкий.

   В Центральном государственном историческом ар­хиве в Ленинграде хранится дело Петербургского коми- тега по делам печати, как обозначено на его обложке «По книге «Григорий Белорецкий. Без идеи» (из рас­сказов о войне). Издание редакции журнала «Русское богатство», «типография Н. Н. Клобукова». (См. фонд 777, он, 7, дело № 2-1 Г>, 1900 г.) Начало этому делу послужило запиской, верное сказать, доносом, написанным 10 октябри каким-то генерал-лейтенантом. Фамилию его разобрать почти невозможно: явственно читаются только первые три буквы «Дур...», а дальше идут за­корючки, не поддающиеся расшифровке.

   Приведя полное название книги и перечислив про­изведения, составляющие ее, генерал-доносчик пишет: «Содержание всех четырех рассказов — впечатления очевидца, врача при отряде Красного Креста, находя­щегося при одном из русских отрядов, действовавших в Маньчжурии в последнюю нашу войну с японцами. Изложение автора-очевидца вполне тенденциозное, а  тон рассказов местами явно оскорбительный по отноше­нию к вашим войскам. В строках, отмеченных мною красным карандашом, на стр. 20—21 усматриваются признаки преступления, преследуемого п. 5, ст. 129. «Угол, улож.», а па страницах 137, 139, 141, 142, 143, 183, 185 и 189 — ст. 6 отд. VIII, именного высочайше­го] ук[аза] от 24 ноября 1905 г.».

   Обратимся непосредственно к страницам книги, что­бы лучше понять и увидеть, в чем же усматривает «преступление» писателя Гр. Белорецкого этот гене­рал-доносчик. Оказывается, он отметил сначала в по­вести «Без идеи» страницы, где автор пишет, что сол­даты не понимают, за что они воюют, считают, что война им чужда и не нужна. Затем — показаны места, где даны описания страданий мирного китайского на­селения, и, наконец, выделены страницы рассказа «Химера», где дается обличительный портрет генерала с выразительной кличкой — российского Держиморды.

   После этого доноса бюрократическая канцелярия наработала довольно быстро. В тот же день — 10 октяб­ря — Петербургский комитет по делам печати напра­вил отношение за № 2530 Петербургскому губернатору, в котором сообщалось, что «Петербургский комитет по делам печати, усмотрев в отпечатанной в колич. 3000 экз. в брошюре «Издание ред. ж. «Русское богат­ство» Без идеи (из рассказов о войне) П. 1906 г.- признаки преступления, постановил: наложить арест, на основании ст. 3 отд. IV именного высочайшего указа правительствующему сенату, от 26 апреля 1906 г. Сооб­щая о вышеизложенном, Петербургский комитет по де­лам печати имеет честь покорнейше просить ваше превосходительство сделать соответствующее распоря­жение».

   12 октября посылается отношение прокурору Петер­бургской судебной палаты, в котором приводятся краткие данные о книге «Без идеи», затем указывается, что Комитет по делам печати постановил: «1) при­влечь к законной ответственности, по силе приведен­ных узаконений, виновных в напечатании книги и 2) наложить на нее арест... Сообщая о вышеизложен­ном, Комитет... покорнейше просит ваше превосходи­тельство возбудить судебное дело против автора кни­ги Григория Белорецкого (отчество, звание и место­жительство его комитету неизвестно), а равно и про­тив других лиц, могущих оказаться виновными по этому же делу». Сообщалось, что одновременно с отношением препровождается экземпляр книги «Без идеи». К сожалению, в архивном деле этого экзем­пляра не оказалось. Таким образом книга была запре­щена, продажа се прекращена и началось уничтоже­ние ее тиража.

   4 декабря 1900 г. Петербургская судебная палата по 2-му уголовному департаменту рассмотрела вопрос о книге «Вез идеи» па специальном распорядительном заседании под председательством — председателя Ф. П. Гродинсра, при участии товарища прокурора Л. Л. Горемыкина, при секретаре Л. В. Зиверт. Рас­смотрев отношение прокурора судебной палаты и от­ношение Петербургского комитета по делам печати, «а равно приложенную к ним брошюру под заглавием «Без идеи», ... и не усматривая в напечатании сей брошюры признаков преступного деяния...», судебная палата постановила «отменить постановление Петер­бургского комитета по делам печати на вышеозначен­ную брошюру, о чем уведомить прокурора судебной палаты передачею к делам его копии сего определе­ния».

   Напуганные подъемом революционного движения царские  чиновники вынуждены были отменить неко­торые постановления о запрещении ряда книг и жур­налов. В это число попала и книга Гр. Белорецкого «Без идеи».

   Характерно, что постановление об отмене ареста на книгу было принято, как мы видели, 4 декабря, а сооб­щение об этом послано только 30 декабря. В свою очередь Главное управление по делам печати Министер­ши внутренних дел сообщило об этом Петербургскому комитету но делам печати только 2 января 1907 г. В Данном случае правительственная канцелярия действо­вала очень медленно, явно не -тропилась. Таким обра­зом, книга «Без идеи» находилась под арестом и за­претом с 12 сентября 1906 года по 2 января 1907 года, то есть почти четыре месяца. Этого времени было впол­не достаточно, чтобы ликвидировать основную часть тиража, что и было сделано. Официальная отмена за­прещения книги уже ничего не могла дать, цель достиг­нута. Царская цензура сделала свое дело: книга фак­тически была уничтожена.

   В 1939 г. во время работы над статьей о Г. П. Белорецком «Забытый певец Урала» автор этих строк спрашивал писателя В. В. Вересаева, что ему известно о книге «Без идеи» писателя-врача Гр. Белорецкого- Ларионова. В. В. Вересаев ответил, что «В свое время, вскоре после окончания русско-японской войны, я мно­го слышал о книге «Без идеи» Г. Белорецкого, о ней много и одобрительно говорили, особенно в среде вра­чей — участников войны, но книгу увидеть и прочитать мне не пришлось: она не дошла до читателя, ее уничто­жила царская цензура».

   После окончания русско-японской войны вышло много книг, посвященных некоторым вопросам этой кампании или! чаще всего, характеристике особенно­стей этой войны и отрицательному отношению к ней со стороны парода. Здесь в первую очередь следует на­звать такие произведения: В. Вересаев, «На японской войне» и рассказы о русско-японской войне, Н. Гарин-Михайловский, «Дневник во время войны», а также: Д. Сулержицкий, «Путь». Сборник товарищества «Зна­ние», кн. IX, 1906 г.; Н. Веревкин («Артурский обыва­тель»), «Странички из дневника». Очерки из жизни осажденного Артура. 1905 г.; Г. Эрастов, «Отступле­ние». Сборник товарищества «Знание», кн. XIII, 1906 г.; Г. Белорецкий, «Без идеи» (йз рассказов о войне); А. Затертый («Бывший матрос»), «Безумцы и бесплодные жертвы», рассказ из Цусимского боя,; Вл. Семенов. «Расплата». «Бой при Цусиме». «Цена крови». 1907—1910 гг.; Вл. Станюкович. «Пере­житое». Воспоминания зрителя войны. 1907 г.

   Один из современных исследователей — П. С. Вы­ходцев — в статье «Русско-японская война в литерату­ре 1905—1907 годов» особо отмечает, что «Наряду с художественной литературой в 1905—1907 годах воз­никла значительная по количеству, а в ряде случаев и по силе обличения публицистическая и мемуарная ли­тература участников войны. Это были «очерки», «днев­ники», «путевые заметки», «записки». Среди книг из­вестных писателей — В. В. Вересаева, Н. Г. Гарина, Вас. И. Немировича-Данченко — читатель находил произведения менее известных и тогда еще совсем не­известных литераторов — Л. Сулержицкого, Н. Верев­кина. Г. Эрастова, Г. Белорецкого, А. Затертого (А. Новикова-Прибоя) —и даже книги нелитераторов — например, трилогия Вл. Семенова, воспомина­ния В. Станюковича». Среди многочисленных произведений, охарактеризованных в этой статье, П. С. Вы­ходцев особо выделяет «...произведения В. Вересаева, Н. Гарина, Г. Эрастова, Г. Белорецкого, А. Новикова-Прибоя, имеющие несомненный историко-литературный интерес Говоря о Гр. Белорецком, П. С. Выходцев ссылается на его книгу «Без идеи», на его произведения о русско-японской войне, опубликованные в журнале «Русское богатство» в 1905 и 1906 годах.

   Совершенно правомерно П. С. Выходцев сближает по своему характеру произведения В. В. Вересаева и Гр. Белорецкого: «Несмотря на то, что эти очерки так­же написаны по следам свежих впечатлений, авторы их, не ограничиваясь простыми дневниковыми запися­ми, стремились нарисовать широкую, обобщенную картину событий. Это достигалось как связностью всего повествования, так и четкостью авторских оценок.

   Смысл войны для этих писателей был ясен с самого начала, поэтому между первыми и последними стра­ницами их записок нет противоречий...

   Неслучайно именно против этих книг царская цен­зура возбуждала преследования» .

   Гуманистический характер книги Гр. Белорецкого правильно отмечает в своей статье и П. С. Выходцев.

   Он пишет: «Книге Вересаева близки по своей идейной направленности и по материалу очерки Г. Белорецкого, Г Эрастова, Л. Сулержицкого, особенно А. С. Новико­ва-Прибоя.Как и вся демократическая литература о русско- японской войне, эти очерки проникнуты идеей гуманиз­ма, чувством глубокой любви к эксплуатируемому на­роду родной страны п к угнетенным народам востока».

   В своем отряде Г. Белорецкий слыл передовым че­ловеком, вольнодумцем. В числе передовых людей свое­го времени выступает он и как врач, и как писатель. Его книга «Без идеи» — одно из серьезных литератур­ных документальных произведений о русско-японской войне, о миролюбии и стойкости простого русского солдата. Действительные пружины сложного механиз­ма империалистической войны 1904—1905 гг. не были поняты и вскрыты Гр. Белорецким. Он метался в пои­сках правильного ответа, по нс нашел его. Но то, что он сумел запечатлен, внимательным взглядом наблюдате­ля и пером писателя, дает нам важный и интересный материал.

***

   Почти во всех своих произведениях, посвященных русско-японской войне, Г. Белорецкий пишет о китай­цах, о китайском народе. В рассказах «В чужом пиру», «Химера» и в других он с любовью описывает жизнь и быт простого китайского народа, восхищается его обы­чаями, его гостеприимством, почетом и уважением к старшим, трогательной любовью к детям. Он неодно­кратно подчеркивает трудолюбие китайского народа, его любовь к жизни, его симпатии к простому русско­му человеку, главным образом — к солдату. Он пишет о том, как китайские крестьяне оказывали помощь нашим раненым и больным солдатам, укрывали в своих фанзах и помогали нашим разведчикам. Он видел и описал ужасающую бедность и тяжкие усло­вия материальной жизни китайского крестьянина, которому война принесла новые лишения и невзгоды, принесла горе и разрушение.

   Вопиющая бедность и обездоленность китайского крестьянина особенно выразительно запечатлена писа­телем в картине пашни, когда вместо животных в ог­лобли были впряжены люди. Глядя на эту тяжелую картину, один из казаков, сам крестьянин и пахарь, хо­рошо понимающим страшную тяжесть этого труда, уг­рюмо и мрачно сказал: «Теперь во всей округе скотины ни звания... Помирать народу приходит...»

   Война принесли народу неслыханные страдания и разорение. В рассказах и очерках Гр. Белорецкого есть немало волнующих, с болью в сердце написанных картин, показывающих бедствия войны. Он пишет, что во всем округе, где находились войска, был голод. Царское правительство не обеспечивало войска продоволь­ствием и фуражом и армейские интенданты отбирали у местного населения скот, муку, кукурузу — все, что годилось в пищу. По мере того, как развертывалась война, уходили, а затем снова возвращались армей­ские части, передвигались войска «...картина китайско­го разорения становилась все страшнее и страшнее...»

   В рассказе создан образ китайца Липинлина, хо­зяйство которого было разорено войной, его семья оста­лась без хлеба и несколько диен голодала.

   Липинлину дают хлеба и мяса, чтобы он накормил своих маленьких детей, жену и престарелого отца.

   «Слушайте, Григорий Петрович,— строго сказал мне на это начальник нашего отряда доктор Эрдман.— Мы не имеем права раздавать припасы голодным китай­цам. Вы читали нашу инструкцию?.. Там все сказано отлично, какие ваши обязанности... И поэтому выдавать еще этому китайцу наши запасы я не позволю...

   Доктор Эрдман не допускал ни малейших отклоне­ний от инструкции, и в следующие дни я, чтобы накор­мить голодных Липинлиновых китайчат, крал из на­ших запасов... Что же мне было делать? Иначе я не мог решить дилеммы: или я буду воровать, или китайцы умрут с голоду... Так посильно помогали китаййскому населению многие передовые русские солдаты и офицеры. Среди казаков и солдат часто слышны были разговоры о тяжелом положении китайцев. «Голод ведь... Жрать нечего, земли нет...» Угрюмый казак, од­ну из реплик которого мы уже приводили, и на этот раз верно и метко замечает: «...Земли бы им поболь­ше, да никто бы их не трогал». Простому русскому крестьянину, одетому в серую солдатскую шинель, близки и понятны сокровенные мечты китайского кре­стьянина — получить землю, хлеб и мирную жизнь.

   Гр. Белорецкий нередко рисует образ генерала-палача в своих очерках и рассказах. Таков, например, ге­нерал с деревянным выражением лица и скрипучим голосом, которого солдаты прозвали генерал Дергачев. Вот еще более выразительно написанный образ гене­рала в рассказе «Химера», у которого глаза были не­подвижные, слегка навыкате, отчетливо голубые, фарфоровые. «Глаза выражали неприятное, глупое и совершенно безжизненное, кукольное добродушие... А над ними нависли густые воинственные брови, ниже их сидел тоже воинственный, багровый, с синими жилка­ми нос, потом - уже совсем геройские усы-бакенбар­ды, выпяченные вперед губы и бритый щетинистый подбородок. И все эти так хорошо знакомые, почти родные аксессуары физиономии нашего российского Держиморды получили от безжизненных и странно­добродушных голубых фарфоровых глаз новый коло­рит, безнадежный и жуткий...» Рассказ кончается многозначительными словами: «Недавно я прочел в газетах, что «генералу NN — поручено водворить спо­койствие» в двух больших округах...

   Над кем повис этот неотвратимый, неизбежный при­говор судьбы с жестоко-добродушными фарфоровыми глазами?..» Этот генерал с выразительной кличкой — Держиморда — нарисован как заклятый враг и рус­ского и китайского народов.

   Вполне естественно, что пас заинтересовал вопрос: кого же именно из царских генералов называл Гр. Белорецкий и «химерой», и российским Держимордой; кто воевал очень плохо, бездарно, но отличился при усми­рении восставшего народа? Кто был прототипом этого отвратительного и страшного образа? Да и был ли та­кой прототип?

   Напомним, что писатель Гр. Белорецкий указывал, что он участвовал в русско-японской войне весной и ле­том 1904 г. в составе казачьей дивизии генерала У., на крайнем левом фланге русской армии, находившейся сначала в маленьком городке Сай-фу-цзы, а затем — другом таком же городке Ай-мыне. В подробном списке всех генералов, участников русско-японской войны, опубликованном в работах военно-исторической ко­миссии— Русско-японская война 1904—1905 гг.— в двенадцати книгах 1910 г.,— мы не нашли ни одной генеральской фамилии, начинавшейся на У. Можно предположит!., что по обозначение — вымышленное.

   В работах военно-исторической комиссии дано описание военных действий почти за каждый день, показано расположение наших частей до боя, в ходе боевых операций, после боя. Пользуясь этими сведениями, путем сопоставлений мы смогли кое-что узнать и по интересующим нас вопросам. В рассказе «Химера», в са­мом начале его, характеризуется генерал, командующий довольно значительной группой войск или, как тогда называли — отрядом. В описаниях военно-исторической комиссии показано, что на крайнем левом фланге рус­ской армии длительное время командовал крупным от­рядом генерал П. К. Ренненкампф. Здесь же иногда упоминаются фактически подчиненные ему,— генералы Келлер (убит 18 июля 1904 г.) и Грачев (командир бригады), но о них говорится сравнительно мало. Больше всего и чаще всего пишется о Ренненкампфе. Группа войск, которой он командовал, в историческом описании называется иногда — Восточным отрядом, в котором особо выделяется конница Ренненкампфа. Так, например, подробно описывается «Паника в тылу Во­сточного отряда». (См. «Русско-японская война 1904—1905 гг.», том 2, часть первая, стр. 190 и др.).

   Во торой половине мая 1904 г. дано описание бое­вых действий этого отряда в районе Саймацзы и Айянямыня. (См. стр. 386—390, 404—411 и др.). По нашему мнению Саймацзы и Айянямынь — это и есть описанные  Гр. Белорецким Сай-фу-цзы и Ай-мынь. В историческом описании указывается, что войска гене­рала Ренненкампфа несколько раз покидали эти насе­ленные пункты и снова возвращались в них, причем, в некоторых случаях делались бесполезные изнуритель­ные переходы по горам. Фактически без дорог, иногда в плохую погоду под проливным дождем шли по пять­десят верст в сутки, двигались непрерывно по девятна­дцать часов. Аналогичные факты нашли свое отраже­ние и в книге «Без идеи».

   Деятельность отряда генерала Ренненкампфа пока­зана в разделах: «Действия с 3 по 8 июня», «Наступ­ление Ренненкампфа и дело при Айянямыне 9 июня» и в других. В сообщении от 9 июня говорится: «К 9 ч. вечера отряд вытянулся по дороге в Саймацзы; дви­жение продолжалось всю ночь... вообще отряду в течение суток пришлось совершить 50 верст». (См.. «Русско-японская война», том 2, книга вторая, стр. 216 и др.). Фактические материалы показывают, что образ «Химеры», как страшного чудовища, относится, преж­де всего, к генералу Ренненкампфу. Именно о нем мог так гневно писать Гр. Белорецкий, что «...иногда даже самое слово «война» ассоциируется в моем мозгу с этой дородной и пошлой фигурой, грязно-желтым пят­ном выступающей на фоне трупов, крови, языков пламени...»

   В конце этого рассказа писатель приводит такое очень важное сообщение: в газетах пишут, что этому генералу «поручено водворить спокойствие» в двух больших округах. Известно, что газеты того времени много писали о карательной экспедиции генерала-палача П. К. Ренненкампфа, зверски расправлявшегося с революционными рабочими и трудящимися на Ки­тайско-Восточной, Забайкальской и Сибирской желез­ных дорогах. По приказу Ренненкампфа были расстреляны пять членов Иркутского большевист­ского комитета, в том числе известный революционер- рабочий, ученик и соратник В. И. Ленина — Иван Васильевич Бабушкин. «Бабушкин пал жертвой звер­ской расправы царского опричника...», — писал В. И. Ленин. Немало кровавых злодеяний совершил Ренненкампф — этот генерал-опричник, палач и душе­губ.

   В первую мировую войну генерал Ренненкампф своими преступными, предательскими действиями спо­собствовал ряду поражений русской армии, за что был отстранен от командования и уволен в отставку. В начале 1918 г. Ренненкампф был расстрелян органами советской власти в г. Таганроге. По всему видно, что именно этого генерала-палача, российского Держимор­ду, и изображал в своих обличительных произведениях Гр. Белорецкий.

   Известно, что Великая революция сначала в России, а затем, позднее, и в Китае произнесла над Дер­жимордой свой справедливый и беспощадный при­говор. Писатель не дожил до этих дней справедливого возмездия и не увидел ни гибели Держиморды, ни тор­жеств и победы пародов России, а затем, позднее, и Китая, ни их могучего и сердечного товарищества. О дружбе людей разных национальностей и их мирной жизни тосковал герой произведений Гр. Белорецкого, к ней он стремился всей душой, всем своим горячим сердцем.

   Писатель решительно и гневно протестует против реакционного царского генералитета, пытавшегося осуществить в Маньчжурии тактику «выжженной зем­ли...». Боль и возмущение автора чувствуется букваль­но на каждой странице его очерков и рассказов. К со­жалению, писатель иногда ошибочно характеризовал японскую армию, нс показывал, какие зверские поряд­ки устанавливал хищный японский империализм на захваченной им территории Китая. Такая односторон­ность изображения событий особенно видна в рассказе «В чужом пиру». Известно, что в «Чужом пиру», т. е. в кровавом столкновении именно двух империалистиче­ских хищников — пришлось тяжело страдать миролю­бивому китайскому населению.

   Основной герой рассказов и очерков Гр. Белорецкого, от лица которого ведется повествование — это пе­редовой человек, проникнутый чувством высокого ува­жения к великому китайскому народу.

***

   Одновременно с удачными и интересными произведениями о русско-японской войне Гр. Белорецкий пытается выступить с рассказами о мирной жизни, черпая наблюдения из своей практики земского врача. Это был сложный и мучительный период в жизни Гр. Белорецкого. После войны, едва оправившись от тяже­лого ранения, он стремится на Урал, усиленно хлопо­чет о предоставлении ему места врача на Белорецком металлургическом заводе. Писатель рвется в родные места. Однако заводское начальство, осведомленное о том, что Гр. Белорецкий связан с литературными кругами, что его книга арестована цензурой и т. п., от­казывает ему. Он вынужден ехать в г. Скопин Рязан­ской губернии и занять там место врача.

   Много переживший и пострадавший, он иногда начинает впадать и разочарование жизнью, своей врачеб­ной деятельностью. Он ищет ответа на вопрос: где взять силы, где найти смысл жизни?

   Гр. Белорецкий пишет рассказ «У целебного ис­точника». Рассказ этот не был напечатан. Рукопись его в архивах «Русского богатства» обнаружить не уда­лось. В редакторской книге Короленко записан такой отзыв об этом произведении на полях книги:

«Через Н. К. Михайловского. Написано Ник. Кон —чу: нужна сильная передел­ка второй половины».

   И дальше в тексте:

    «У целебного источника». Г. П. Ларионова («Г. Белорецкий»— псевдоним). Сергей Петрович, врач, тос­кует: он врач не по призванию и ведет дело плохо. А вот  приезжает Марья Павловна, женщина-врач по призванию. Сергей Петрович изображен несколько вя­ло, но недурно. Марья Павловна — собрание врачеб­
ных добродетелей, противоположных врачебным поро­кам Сергея Петровича. Наивно-феминистская тенден­ция: женщины-врачи лучше врачей мужчин».

   Почти аналогичный отзыв о рассказе «У целебно­го источника» дает В. Г. Короленко в своем письме к П. Ф. Якубовичу. Он пишет, что Гр. Белорецкий «...присылал нам один рассказ, в котором довольно жи­во был описан один негодный земский врач, кото­рый делал все очень плохо. А приехала женщина-врач и стала делать все наоборот, то есть очень хорошо. И так против всякого плохого приема врача-мужчины был поставлен па соответствующее место превосходный прием врача-женщины. Несмотря на живость изложе­ния— все это отзывалось надуманностию и искусственностию».

   Как видно из письма Короленко, другой свой рас­сказ «Кризис» Белорецкий дал П. Ф. Якубовичу, ко­торый, в свою очередь, передал его В. Г. Короленко, как редактору литературного отдела журнала. В ре­дакторской книге № 3, где записана рукопись Г. Белорецкого «Кризис»,.имеется о ней следующая пометка В. Г. Короленко: «(еще в Петербурге от П. Ф. Якуб (овича)». Кстати, следует сказать, что Петр Филиппо­вич Якубович (псевдоним — Л. Мельшин) (1860 — 1911 гг.) революционер-народоволец в свое время поль­зовался большой популярностью среди передовой де­мократической молодежи. Разносторонне образован­ный человек, он выступал как поэт, беллетрист и кри­тик. Его литературная деятельность, начавшаяся в 1878 году, была оборвана царской тюрьмой и катор­гой. Первый сборник стихов П. Ф. Якубовича был из­дан журналом «Русское богатство», когда автор на­ходился еще в ссылке. В его гражданской поэзии были отражены настроения революционного народничества. Как беллетрист, он приобрел известность своими очер­ками «В мире отверженных»,— из жизни царской ка­торги. Вот к этому человеку и обратился со своим рассказом «Кризис» Гр. Белорецкий.

   В редакторской книге, после замечания о получе­нии рукописи Белорецкого от П. Ф. Якубовича, запи­сано мнение Короленко об этом рассказе, как отзыв из письма к П. Ф. Якубовичу. На полях книги синим карандашом помечено: Nota bene. Дальше написано: «Характерно для целого течения вновь возникающего. Написать при случае рец.». Как видим, В. Г. Коро­ленко считан вопрос, поднятый Гр. Белорецким, важным и собирался выступить со статьей на эту те­му, но, очевидно, не успел выполнить свое намерение рецензия написана не была.

    О рассказе Белорецкого «Кризис» Короленко писал:

   «Кризис» Г. П. Белорецкого. Земский врач предает­ся рефлексиям. Отзыв из письма к П. Ф. Як. «Все это сочинение на заданную тему: культурная работа вооб­ще вздор и приносит лишь вред... По мнению Белорец­кого, вредна и земская медицина, а земские врачи — просто-таки воры». «И во имя чего же такой суд? — спрашивает Короленко и, отвечая на этот вопрос, при­водит то место из рассказа, где герой его говорит о куль­турной работе, о земской медицине, о работе врача: «Какие пустяки, какая безнадежная мелочь в сравне­нии с тем переворотом, какой необходим, настоятель­но, нестерпимо необходим, чтобы можно было жить» ².

   Существующий царский строй должен быть сменен. Переворот нужен «настоятельно, нестерпимо необхо­дим, чтобы можно было жить»,— пишет Гр. Белорец­кий. Зачем тратить свои силы на мелочи, когда не ре­шен главный вопрос — о перевороте, когда не создано нормальных общественных условий всему трудовому пароду, когда можно было бы действительно жить по- настоящему, а не прозябать,— вот о чем мечтает герой рассказа Белорецкого. Но этого нет и в данных со­циальных условиях и быть не может. Что же делать? Как нужно жить? Эти настроения растерянности перед жизнью Короленко определил, как настроения «тоскую­щего интеллигента».

   Кончая письмо к Якубовичу, Короленко пишет о рассказе «Кризис». «Итак,— я бы этот рассказ, не взи­рая на большую живость изложения — не печатал. Ра­зумеется, готов подчинить свое решение большинству товарищей, хотя и после того останусь при своем мне­нии». В результате рассказы «Кризис» и «У целебного источника» напечатаны не были.

   Общие мотивы, отмеченные в рассказах Гр. Белорецкого, находили свое отражение в литературе и рань­ше. Следует напомнить образ художника из рассказа Чехова «Дом с мезонином» (1896 г.). В ответ на призыв собеседницы организовывать медицинские пункты, биб­лиотеки, школы художник говорит: «По-моему, меди­цинские пункты, школы, библиотеки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению. Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой це­ни, а лишь прибавляете новые звенья — вот вам мое убеждение» '. Художник заявляет далее, что мужицкая грамотность, книжки с жалкими наставлениями и при­баутками и медицинские пункты не могут уменьшить ни невежества, ни смертности. Он резко говорит о своем недовольстве жизнью: «При таких условиях жизнь ху­дожника не имеет смысла, и чем талантливее, тем страннее и непонятнее его роль, так как на поверку вы­ходит, что работает он для забавы хищного нечисто­плотного животного, поддерживая существующий по­рядок».

   Герои Белорецкого, как и герои Чехова, по-своему верно отражают неудовлетворенность жизнью. Они пытливо ищут, но не находят ответа на свои вопросы о том, как нужно перестроить и улучшить жизнь. Они ошибались в своем пренебрежении к школам и боль­ницам: и просвещение, и медицина нужны людям. Они могут облегчить жизнь народа, но для коренного из­менения всей жизни нужна была революция. Очевид­но, об этом начинал догадываться герой рассказов Гр. Белорецкого.

   Белорецкий, как писатель-реалист и демократ, внимательно прислушивался к советам Короленко и кое в чем старался следовать им. Кстати, отметим, что Белорецкий начал выступать в журнале как корреспондент, описывающий то, что он видел и слышал. Эту манеру письма он сохранил почти за все время своей недолго­временной литературной деятельности. И здесь он как бы шел по стопам  Короленко, который свою писатель­скую деятельность начинал как журналист, как корреспондент ряда провинциальных и столичных изданий.

   Судя по характеру творчества Г. Белорецкого, его учителями являются А. Чехов и В. Гаршин. Белорецкий начал разрабатывать и продолжать в литературе твор­ческую линию этих писателей, что вполне соответство­вало его демократическим устремлениям. Он стремился идти по их дороге. Чехов особенно импонировал ему.

   В личной жизни и литературной, писательской судь­бе Гр. Белорецкого есть немало сходного с судьбой Гаршина. И тот и другой — в разное время активные участники военных действий. В писательской манере обоих увлечение записками, дневниками. Оба пока­зали войну через призму переживаний героя-интеллигента. И повести Белорецкого «В сумасшедшем доме» есть сходные мотивы с рассказом В. Гаршина «Крас­ный цветок». Оба писателя прожили недолгую жизнь, полную мучительных тревог и лишений, и трагически закончили ее.

   Гаршин — яркий, крупный, талантливый писатель, реалист по основному направлению творчества. Своими сильными сторонами творчества — демократизмом и реализмом — Гр. Белорецкий примыкает к Гаршину. Следует попутно заметить, что в кругу, где вращался Белорецкий, имя Гаршина было необычайно популярно.

   Если Гаршин справедливо считается мастером социально-психологического рассказа, то Белорецкого можно назвать талантливым создателем социально- психологического очерка, перерастающего в рассказ и лаже в повесть. Его произведение «В сумасшедшем до­ме- имеет подзаголовок — очерки, но это, скорее, социально-психологическая повесть. «Без идеи» — в журнальной публикации называлась «На войне» — по своему жанру является документальной повестью. Идейно-художественный замысел писателя определял жанровое своеобразие произведений, их стилевые осо­бенности.

   Во всех произведениях Белорецкого на первом пла­не находятся душевные переживания его лирического героя, его беспокойное сердце, наполненное скорбью и болью за страдания и горести людей. Он чутко-болез­ненно реагирует на социальную несправедливость. Не зная и не видя близких и реальных путей для тор­жества человеческой справедливости, переживает тра­гедию, иногда впадает в разочарование жизнью. Таков в основе своей и герой произведений Белорецкого.

   В условиях царской России не нашел себе места писатель Гр. Белорецкий. В 1913 году в г. Скопине, на тридцать пятом году жизни наступил его конец. Он покончил жизнь самоубийством в день пышного празд­нования трехсотлетия дома Романовых — 6 марта (21 февраля ст. ст.). Надломленный моральной физически, он ушел из жизни именно в день этого праздника. В' письме от 8 июня 1939 г. племянник писателя Г. В. Ла­рионов писал: «Литературная деятельность Григория Ларионова вызвала гонение на него, книга его была арестована и уничтожена, его желание работать в род­ном городе не сбылось, ему было отказано в просьбе дать место работы в г. Белорецке. Поселившись в г. Скопине, он тяжело переживал свои невзгоды. И однажды соседка по квартире обратила внимание, что Григорий Прокофьевич два дня не выходил из своей комнаты, решила постучать. Дверь была заперта изнут­ри, ответа не последовало. Затем решено было взло­мать дверь. Григорий Ларионов сидел в кресле мертвым, рядом стоял пузырек из-под морфия». Так оборвалась жизнь этого даровитого писателя.

   Творческая деятельность Г. П. Белорецкого (Ларионова) напоминает о десятках и сотнях литераторов, загубленных бесчеловечным строем капитализма. Их мо­гилы пропали в неизвестности на заросших бурьяном кладбищах городов и сел старой царской России. Но мы сейчас с любовью вспоминаем имена этих замеча­тельных людей, их произведения.

  А. Прямков

Избранное. Гр. Белорецкий. 1958 г.