Часть 1. Глава 12. Куль-Тамак

29 января 2022 20:06

171

0

Книги о Белорецке и р-не Могусюмка и Гурьяныч

Главный редактор

   Богатые говорили про Могусюмку, что он граби­тель, конокрад. Баи толковали про него, что он награбил и скрыл в горах сказочные клады. А бедные знали, что Могусюм помогает им. При всей той силе, которая заклю­чалась в одном его имени, Могусюм жил скромно, прене­брегая богатствами, что попадали ему в руки.

   Ему отрадней избавить человека от беды, чем прита­щить в дом что-нибудь, разжиться, разбогатеть.

   Бывая во многих местах, Могусюм всюду примечал что-нибудь полезное. Он пахал, как самые хорошие зем­ледельцы.

   На заводе железо куют, делают ножи, топоры, закалку производят — Могусюмка умел не хуже заводских отко­вать сошники для плуга, нож, мог сварить в яме железо из руды.

   Он подолгу отлучался из дому, где хозяйничала род­ственница старуха.

   Так вот и получается: хозяин он хороший, а скот пасут соседи. Он приедет, покормит, поласкает телят малых, жеребушек подержит в руках — вот и все; дом стоит на­чат, хорош, но не достроен.

   Едет теперь Могусюм домой в маленькое селение в глу­бине лесов, в горах. Называется это селение Куль-Тамак. Там все его богатство. Там пашня, скот, кони. Там его невеста, дочь старика Ирназара.

   ...Ночевал Могусюм в урмане, утром слушал пение птиц и сам высвистывал их мотивы, перекликался с ними, перелетающими с дерева на дерево совсем близко, так что достать можно. Стал туман рассеиваться, птицы распе­лись, раскричались.

   Башлык вскочил, нашел своего стреноженного жеребца, оседлал и вихрем промчался по берегу над обрывом речки, у которой ночевал. Спустился вниз, перебрел ее; в два прыжка Кара-Батыр вскочил на обрыв. И помчался ЛАогусюм туда, где над лесом высились каменные хребты Уральского гребня. Когда ближе подъехали, солнце заслонилось ими, и огненными столбами вырывался его свет из-за громадных, стоймя стоявших камней.

   Могусюм давно не видел Зейнап. С тех пор, как свадьба решена, она стала беседовать с ним открыто. Нет теперь охоты гарцевать в других селах. Только в Куль-Тамаке любит он промчаться шайтаном мимо окон Зей­нап и осадить коня у самых ворот.

   Его тревожил Гейниатка. Он, конечно, может при­вести казаков.

   До сих пор в Куль-Тамаке среди девственных лесов у Могусюмки было надежное убежище. Всеведающий кантонный начальник и юртовой старшина, зная про Куль-Тамак, ничего не сообщали начальству. Старик Ирназар, считавшийся старшим в поселье, откупался от стар­шины богатой взяткой, так что до сих пор жители Куль- 'Гамака государственных налогов не платят, а обходятся тем, что ежегодно отправляют старшине подарки, или, как они называют, ясак.

   На карте губернии нет этого селения. Башкиры-соседи, конечно, о нем знают. Девушки-соседки собираются на свадьбу в Куль-Тамак.

   Скоро, скоро свадьба! Скоро веселые свадебные игры...

   «Привезу Ирназару калым, — думает Могусюм.— Старик не неволит меня, но я сам знаю, что нельзя без калыма».

   Окрестные леса изобилуют зверьми, дичью, пчелами. Культамакцы охотничают, пашут, разводят скот. Зимой живут в бревенчатых домах, на лето перебираются в вой­лочные юрты, разбивая их тут же, поблизости. Могусюмка первейший неутомимый охотник. Урман — его клад, бо­гатство. Верно люди говорят, что у него есть клад!

   Изба Ирназара стоит на берегу реки. Под утесом стремится чистейший поток. Изба с двухскатной крышей.

   Вместо обычных сходней старик приладил крылечко. По крыше над входом и на коньке укрепил черепа съеденных лошадей.

   Могусюмку ждали, и вот нагрянул он с товарищами. В зимней избе Ирназара собрался табын — круг гостей.

   Горит печь. Трещат, искрятся дрова. В полутьме на карах, крытых яркими войлочными коврами, угощает Могусюма смуглолицая красавица Зейнап. Она делает все серьезно, старается выглядеть, как настоящая хозяйка. На лице выражение строгости. Только изредка, когда Могусюмка или дедушка Шамсутдин скажут что-нибудь очень смешное, она улыбнется по-детски, но тут же спохватится, обведет взором гостей, как бы опасаясь, что заметили её улыбку, опять станет построже, губы сложит бантиком, брови нахмурит, потом опять забудется и то смотрит на же­ниха косо и настороженно, то с любопытством слушает его, осматривает лицо украдкой. Засмотрится и опять улыб­нется.

   Коралловый тяжелый нагрудник, как красный панцирь, плотно облегает грудь. Как красный чешуйчатый шлем, на голове ее кашмау из кораллов. Дорогие серьги, янтари, монисты с дымчато-палевыми камнями в червленых сере­бряных оправах надела она сегодня. В этом панцире из драгоценностей невольно хочется быть поосанистей и по­строже. У Зейнап тяжелые светлые косы. Когда она распускает волосы, то целые потоки льются ей на плечи. Она все старается придать выражение бесстрастности своему широкому, ярко-румяному лицу с густыми черными бровями, но не удается. Так и брызжет огонь из ее при­щуренных глаз, ждет она плясовой. Хочет выказать удаль... Скоро, скоро свадьба, начнутся шутливые драки девушек- подружек с женихом и его дружками из-за невесты.

   По избе, укрыв колени вышитыми полотенцами, рассе­лись гости. На скатертях поставлены напитки, яства: водка в бутылках, кумыс в бочатах, брага в кожаных турсуках, топленое масло и сметана, жареный ячмень, сыр, мед в остроголовых посудинах, пресные лепешки.

   Могусюмка играет на курае, заливается, как соловей. Плавно струится мелодия, словно родник журчит по камням.

Богатырь Салават молодой,

Камчатная шапка на твоей голове, —

печально затянул однообразный напев старик Ирназар.

В степном Урале пал прошел,

Стоит горелая трава.

В руках горячего коня не удержать, —

высоко выводил он своим старческим, дрожащим голосом.

Смелый батыр Салават

На боярские усадьбы

Палы пускал...

   Песнь оборвалась. Женщины внесли котел с вареной бараниной.

   — Эй, куллама, куллама готова!

   — Биш-бармак, биш-бармак! — засмеялся Могусюм.

   Лапшу и вареное мясо разложили в чашки. Кулламу ели руками, за что и прорвали её биш-бармак — «пять паль­цев». Ирназар повел сказ про старину.

   — Жил на реке Симе в горах Юлай старик, баш­кирский старшина.

   Тихо заиграл курай. Печальный напев сливался с пе­чальным рассказом Ирназара.

   — Заводчик Твердышев узнал, что в земле его же­леза много. Пришли на Сим солдаты, погнали Юлая с земли. Не хотел уходить Юлай-ага. Собрал он своих башкир и стал воевать с заводчиками. Юлаевых джигитов побили и выгнали с Сима. Ушел старик на новое место и стал горевать. Но был у него сын Салаватка. Малый умел складывать песни и красиво играл на курае. «Не го­рюй, атый, — сказал он. — Вот я подрасту и прогоню Твердышева, тогда мы вернемся в родной урман и зажи­вем в горах на реке Симе...» Пятнадцати лет от роду Салаватка батырем стал. Когда в степи Пугач собирал народ с горных заводов, звал с собой башкир. Послал гонцов к Салавату...

   Старик рассказал, как Салават с войском пришел на помощь к Пугачу, как вместе они сражались, как погиб Пугач, как Салавата в лесу окружили. Долго сражался он, обломал палицу, так много врагов зарубил, что совсем иступилась шашка. Остался Салават без оружия, за­брали его, заковали в кандалы и увезли в Уфу. И сидел он там за решеткой в колокольне, пел песни. Башкиры ездили в город—слыхали.

   Снова запел старик:

С ружьем ходил к Миассу-озеру,

Да врагов было много, побить не удалось.

Хоть и не мог я неприятеля уничтожить,

Но живой пока надеждой живу.

   Тут дедушка Шамсутдин, тощий, худенький стари­чишка, с седой бороденкой, с единственным зубом, торчав­шим сбоку из его оскаленного рта, спросил:

   — А знаешь ли, как у башкир для самого первого завода землю купили? Один раз приехал купец. С ним вместе девка молодая, красивая приехала. Этот купец хитрый был человек. «Подари мне земли», — попросил он башкирского родоначальника. «Скажи, сколько же тебе надо земли и зачем?» — спросил тот. «Да совсем немно­го». — «Зачем тебе?» — «Девку мне надо замуж выдать, и жених у нее есть, да по нашему закону нельзя свадьбу на чужой земле справлять. Я бы на малом клочке молодых повенчал». Родоначальник подумал и сказал: «Чтобы жениться, немного земли надо». — «Конечно, — ответил купец, — я много не прошу. Дай мне столько земли, сколько прикроет лошадиная шкура».

   Родоначальник согласился. Убил купец лошадь, осве­жевал ее и разрезал шкуру на тонкие ремни, а потом связал их и обвел огромный круг. «А теперь эта земля наша», — объявил он и велел уходить старым жителям.

   — Это сказка!

   — Часто я такие рассказы слыхал, — с печальной насмешкой сказал Могусюмка, — каждый по-своему рас­сказывает. Кто говорит, что шкуру медведя разрезали, а еще я слыхал, будто так землю татарский хан в свое время отнял.

   Старики стали спорить с ним.

   Могусюм запел тонко и протяжно:

Вырубаются наши леса,

Только на Куль-Тамаке тихо,

Не звучит топор.

Неужели и сюда дойдут лесорубы?

Жаль, сердцу больно...

Но настанет время, и снова будут великие

леса на Урале,

Зашумят сосны...

А пока будем веселиться.

Пока еще далек от нас враг-топор,

откованный на заводе...

   Заиграл курай, ударил барабан, зажурчала плясовая. Могусюмка играет на дудке и сам гудит, подыгрывает гор­лом в такт песни.

Шауря, Шауря, Шауря — сноха,

Приду ночью к тебе целоваться, —

грянули хором джигиты. Весь табын хлопает в ладоши. И вот красавица Зейнап вышла, и видно: она маленькая, стройная, легкая. Развела руками, как бы говорит: «А ну, посмотрите на меня», — легко, дробно застучали каблучки татарских сапожек, и засверкал взор ее.

   В разгар веселья двери распахнулись. Светало...

   — Полиция! Казак!—дико закричал, вбегая, моло­дой парень в меховой шапке.

   — Как полиция? — яростно воскликнул Могусюм.

   Он с ночи поставил караульных на двух тропах. От­куда взялась полиция, он не знал. Где-то поблизости в са­мом деле грянул выстрел.

* * *

   Из губернского города на поимку Могусюма было послано два конных взвода. Один — из башкирских каза­ков, которые могли быть очень полезны в глухих лесах, другой — из уральских казаков. Станичники-уральцы тоже знали леса, умели читать следы, проходить по глухим чащам.

   Гейниатка взялся провести отряд глухими тропами там, где нет башкирских кочевок, чтобы люди не предупре­дили Могусюмку. Идти пришлось без карты.

   На третьи сутки отряд, перевалив хребет, затаился в долине, густо заросшей чернолесьем.

   Внизу за вершинами деревьев поблескивал огонек. Гейниатка уверял офицеров, что это и есть убежище Могусюмкиной шайки.

   Чуть забрезжил рассвет. Полицейский офицер и ка­зачий есаул решили послать разведчиков вместе с Гейниаткой.

   — Востриков!— позвал есаул Медведев.

   — Слушаю, ваше высокородие, — вытянулся шуст­рый полицейский урядник.

   — Пойдешь в разведку. Возьми с собой Любахина. Осмотрите подъезды.

   Полицейский и казак стали собираться. Сняли шашки, лошадей оставили коноводам.

   — Выгляжу нынче апайку... — потихоньку бала­гурил Любахин, тучный чубатый казак с сережкой в ухе.

   Казаки засмеялись.

   — Эй, там... подбежал молодой хорунжий Санфутдинов. — Я вот вас!..

   С разведкой пошла собака Вострикова.

   Казаки разбрелись по высокой траве, рассаживались на замшелых каменных плитах. Ложиться и спать не дозволялось.

   Все были настороже. О Могусюмке известно было, что этот разбойник неуловим и отважен.

   Между тем разведчики напоролись на караульного. Едва собака учуяла его, как Востриков провалился в ка­кую-то яму, прямо на спавшего башкирина. Началась драка. Караульный закричал по-башкирски. Другой караульный, сидевший на другой тропе, ближе к селению, услыхав крики, вскочил на коня и помчался к дому Ирназара. Тем временем казакам что-то померещилось. Они выстрелили несколько раз. Тотчас же поднялась вся полу­сотня.

   — На коней! — скомандовал есаул.

   Казаки выскакивали из травы и, позвякивая стреме­нами, прыгали в седла.

   Гуськом на рысях они промчались узкой тропой. В го­лове, пригнувшись к гриве и полузакрывая лицо локтем, гнал жеребца через колючую хвою есаул Медведев.

   За пихтачом началась гарь. В завалах стволов и ко­ряг, оплетенных молодой порослью, тропа пропала. Всад­ники сбились толпами. Спотыкаясь и сбивая лодыги, казачьи лошади лезли целиной. Чуть занялась заря. Впе­реди на западе небо наливалось сиренью, лес и сопки — багрянцем. Миновали гарь. Спустились на равнину.

   — Хлеб зреет у этих разбойников! — удивился Мед­ведев.— Порядочные пашни.

   Вдали белело озерцо. Разведчики вскочили на своих, подведенных товарищами, коней. Казаки на всем скаку вспенили неглубокий, но стремительный поток, лязгая мок­рыми подковами по гальке, поднялись на другой берег.

   Напротив на холме, у подножья крутой сопки чернели поодаль друг от друга три бездворые башкирские избенки. Это и был Куль-Тамак. Липняк в ложбине, каменная россыпь по косогору.

   — Братцы, — крикнул есаул, — окружай деревню!

   Полусотня стала растягиваться. Сайфутдинов вытянул жеребца плетью и поскакал вперед. Припав к лукам седел, казаки разогнали коней, залихватский свист разнесся по долине, и отряд с гиканьем и воем ворвался на холм.

   Гребни гор, обступивших котловину, покраснели. Было совсем светло.

   Могусюм, Хибет, Усман, Муса, Ирназар, Шамсутдин встретили врагов кто па коне, кто пеший. Могусюм хотел поймать коня, но не успел. На поселье налетел целый вихрь. Могусюмка выстрелил. Полицейский задыбил ска­куна и грохнулся о землю. Казак кинул аркан. Казаки кинулись к башлыку Это были сильные, ловкие люди, сидевшие в седле не хуже башкир и киргизов и привыкшие и отбиваться, и совершать самые отчаянные налеты. Могу­сюм вскочил и могучими руками разорвал кожаную петлю. Один из башкир в форме уцепился за его ружье. Востри­ков и Любахин кинулись на помощь башкирским казакам.

   — Сам! Сам! — заорал один из них, рослый и пле­чистый, хватая башлыка за руки.

   Востриков уцепился за башлыка. Дула уставились на Могусюма, но он озверел, глаза его безумно блуждали, и он, обезоруженный, но могучий и страшный, стал бить Вострикова.

   Могусюма с трудом связали.

   Подъехали офицеры.

   — Пымали, ваше высокородие... — сказал, еле дыша, Любахин.

   — Покажи-ка!

   — Вот, в полном виде! — вытянулся бледный Востри­ков. — Еле словили!

   — Он ли?

   — Он! Он!—отозвались казаки.

   Офицер тронул повод, подъехал ближе.

   Могусюм смотрел пустым взором, как бы ничего не соображая, что случилось, или не веря, что в жизни его могла произойти такая перемена.

   — Держать крепко! — велел Медведев.

   Он слез с коня и подошел к Могусюмке.

   Медведев попытался заговорить с ним.

   Могусюмка, казалось, не видел, что казаки ловят его любимых жеребушек, теленка, которого ласкал он и берег, надеялся вырастить могучего быка. И любил его за па­мятливость, ласковость, разум в глазах, за то, как языком лизал он руку Могусюмки, что знал его, был предан. Но сейчас не жаль ни телят, ни жеребушек. «Зейнап, Зейнап! Что с ней, что с ее отцом?» — думал он и поэтому задро­жал, и сквозь веревки пытались рваться его стальные руки. В уме ожили все рассказы про ужасы и пытки, которым подвергали в старину повстанцев. Не за себя он боялся. Он страшился бесчестья невесты.

   Казаки рыскали по дворам. Они искали клады спря­танных богатств, но всюду видели бедность.

   Старик Ирназар вошел в дом.

   — Не смей выходить! — велел он дочери и схватил со стены двухзарядный пистолет.

   — Куда ты? в ужасе спросила Зейнап. — Куда ты, отец?

   Старик снял с себя кинжал и отдал дочери.

   — Храни его... И не выходи!

   Он подозвал бабушку Гильмнннсу и что-то сказал ей. Спрятав пистолет под халатом и согнувшись, старик, ста­раясь казаться слабым, быстро вышел и направился к толпе казаков. Те обступили пленных. Гейниатка заговорил с Могусюмом.

   — Вот теперь ты знаешь, как меня обижать... Теперь ты связанный в тюрьму попадешь...

   Рябой, веселый и наглый, он смеялся в глаза Могусюмке В этот миг Ирназар подошел к Гейниатке, прило­жил пистолет. Грохнуло два выстрела.

   — Бра-атцы... — изумился ражий звероватый казак с белесыми усами, когда Ирназара крепко схватили за руки. — Ведь это тот самый, что из Магнитной маток угнал!

   — Сыми-ка малахай-то... Он. Ей-ей, он!

   — Мотри-ка, куды метал!

   — Старый ворюга... Давненько тебя ищут!

   — У-у... пропасть!

   — Сказывай, где кони с Магнитной?

   — Тут все они! Вот где конокрадская пристань! И смеет убивать честного бащкирина!

   — Говори! — замахнулся на него ражий казак.

   — Ничего не знаем, — смиренно отвечал старик, по­блескивая из-под седых бровей черными глазами.

   — Под Магнитной был? — подскочил Востриков.

   — Бельмэем!—упорствовал Ирназар.

   — Врешь, все понимаешь, зверина, — схватил стари­ка за грудь казак.— Ты по-русски не хуже меня говоришь.

   — Разворошить все гнездо!

   Казак ударил старика кулаком наотмашь. Тот пова­лился на землю.

   — Бей, бей! — закричали и русские, и башкиры.

   — Говори, где клад? Где все спрятано?

   Началось избиение.

   — За коней тебе! — Ражий казак поднял ногу и с силой ударил старика каблуком в лицо.

   — Бей его! — кричал молодой татарин. — Конокрад!

   Каждый хозяин боялся и смертельно ненавидел коно­крадов. Многие из тех, что били старика, и татары, и рус­ские, и башкиры, имели большие табуны и были землевла­дельцами, держали батраков. У них свои счеты с лесной вольницей.

   — Прекратить самосуд! — заорал Медведев, зама­хиваясь на своих казаков нагайкой.

   Он вошел в дом, где лежала Зейнап. Девушка неко­торое время была как в безумии, но вдруг, схватив кинжал, кинулась на Медведева. Любахин, бывший здесь же, ударил ее изо всей силы по руке. Кинжал выпал. Казак схватил башкирку, но она вырвалась и кинулась бежать.

   — Ах ты, язва! — ругался Любахин, которого она царапнула все же кинжалом по руке.

   Востриков, стоявший у крыльца и видавший все это, сдернул с плеча ружье и уже было прицелился.

   — Ты что это? — выходя из юрты, спросил Мед­ведев.

   — Дозвольте, ваше высокоблагородие, — ухмыльнул­ся казак, кивая на убегавшую в лес. башкирку.

   — По бабе-то?

   — Так точно.

   — Я тебя... сукин сын!.. — пригрозил есаул, прижимая руку к царапине. Далеко не убежит...

   Вокруг Могусюмки стояла толпа.

   — Где клад? Где богатство? — спрашивали казаки.

   — Где спрятал, спроси, — подбивал их Любахин, сам не знавший по-башкирски.

   — Не богат он, нет у него ничего!

   — Нищета, — заметил кто-то.

   Казаки дивились удальцу, который рисковал жизнью, а сам жил, как бедный мужик. Ночью часовые услыхали, как Могусюмка запел.

   Он пел, что скучает, жалеет, любит Зейнап, что ее скроют родные леса. Потом запел, что леса гибнут, но настанет время, снова будут великие леса на Урале, зашу­мят вековые сосны.

   Видишь, как поет, — говорил Востриков, подходя к часовым. — Что он поет? — обратился он к казаку Михрюкову, понимавшему по-башкирски.

   — Так, пустяк... — ответил Михрюков, хотя его сильно волновало пение удалого башкирина.

   — Нет, это не пустяк, — усомнился Востриков.

   Не спали и башкирские казаки и, не говоря друг другу ни слова, слушали Могусюмку. И вдруг где-то наверху, на огромной скале, что стеной стояла сразу за потоком, послышался женский голос. Он прозвучал во тьме, как с неба. Могусюмка стих, вслушиваясь.

   — Могусюм, — кричала женщина, — убеги!..

   Часовые всполошились. Подложили дров в костер.

   Огонь вспыхнул ярче. Из тьмы вверху проступила скала. Внизу виднелась пена потока.

   Могусюмка что-то закричал.

   — Молчать! — заорал на него один из казаков.

   — Завяжи ему рот! — велел есаул.

   Через час слышно было, как женский голос что-то тихо пел вверху.

   На другой день пойманных повезли. Когда въехали в лес, Могусюмка вдруг воскликнул, обращаясь к казакам и показывая на лес вокруг:

   — Вот мой клад! Смотрите, держите меня крепче, все . равно убегу...

Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.