Книга: Могусюмка и Гурьяныч - Часть 1. Завод. Глава 4. Настасья
— Ну, рассказывай, чего тут у тебя?— спросил Захар.
Настасья присела рядом.
— Мы с Феклушей тревожились: на дороге-то, сказывают, шалят.
Захар улыбнулся счастливо, оттого что жена за него беспокоилась.
— Ты не бойся,— сказал он гордо.— Я ведь не один, да и с оружием. А я тебе гостинцев привез!
Булавин вытащил зеленую атласную коробочку. Щелкнул замком. Крышка отскочила, и внутри на черном бархате зазолотилась пара сережек, украшенных алыми камнями.
— Получай!
Настасья бережно взяла коробку и стала рассматривать подарок.
— Камешки-то красные, самоцветы, горят на свету. Играют...— И подумала: «Оголихинские бабы теперь изведутся с зависти».
Захар достал из сумки азиатский платок, затканный золотыми птицами и голубыми цветами.
— А сахару-то привез?—спросила Настя, не желая выказывать ни особою интереса, ни восторгаться подарками.— Я тут с бабами все по ягоды ходила.
— Мешки идут в обозе.
— У меня-то есть еще, а бабы досаждают со всех сторон. Новые-то богачки! Оголихина все сахару да сахару просит. Хочет варенья наварить на всю зиму, сладкое-то любит. Раздобрела, как корова.
— A вот в хребет-то ты напрасно ходила. Слыхала про людей недобрых, а поостеречься не догадалась.
— Да, слышь, у нас под заводом только Могусюмка ходит. А он заводских не трогает. А еще говорят — с Гурьяном побратались они.
— С Гурьяном? — спросил Захар, и глаза его блеснули.
Настасья заметила это и чуть-чуть покраснела.
— Мало ли что говорят, — сказал муж.—А вдруг позарится на русских баб, как раз и украдут. Увезут в степь да продадут.
— Бойки у нас бабы-то, — лукаво улыбнулась Настасья, как бы не решаясь что-то рассказать мужу.
— И то не беда. Пусть их! Дома-то строгость!
— Как же! Дома все смирны. Грозен тятенька, а муж еще грозней! — держа в руке подарки, но не глядя на них и смеясь из-за плеча, сказала Настасья.
— Как же, — отозвался Захар,—так и надо.
— А Гурьян-то,— продолжала Настасья,— все под окнами у нас ходит... Глядит — того и смотри, что глазами бревна прожжет...
— На наш дом глядит?—встрепенулся Захар.
— А в лесу-то встретились с Гурьяном, — продолжала жена. — Так мы уж сторонкой, сторонкой, да поскорей и убрались.
— Так он и в лесу вас встретил?—ревниво спросил Захар. Сильно он вас испугал?
— Ах, да что ты! Чем же он напугает? Он такой смирный, он никогда слова худого не скажет! Он смешной...
Захар стал рассказывать, как башкиры догнали его дороге и отдали долг.
Вошла Фекла, жена приказчика Санки.
— Здравствуй, Захар Андреич! С приездом! Как мой-то там? Жив или его уже в лесу зашибли?
— Жив, здоров. Он с обозом отстал, скоро будет.
Феклуша - женщина молодая, но изможденная работой и постоянными родами.
После бани и обеда Захар сходил в лавку.
По случаю его возвращения собрались знакомые, мастера, торговцы, лабазники. Расспрашивали про ярмарку, про цены на шерсть и железо, про волнения в киргизской степи
— Это все Хива мутит. Смущает этих мусульман,— говорил Терентий Запевкин, зажиточный заводской мастер, узколицый, лысый, с окладистой бородой, которой заросло все его лицо, только виден острый и кривой горбатый нос да узкие глаза.
— Есть знак и на Хиву и на турок,— говорил Захар.— Мне сами же азиаты рассказывали, что из Турции святые выпущены, чтобы смущать мусульман против русских.
— Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит,— молвил густым басом Прокоп Собакин, тучный бородатый мужик: с обрюзгшим, багровым лицом.
— Змея укусит,— подтвердил Запевкин.
— Ай, ай, худой человек!—заговорил татарин-торговец Рахим Галимов.— Худой человек...
— Зашел я в городе в азиатскую харчевню,— рассказывал Захар,— с товарищем, с киргизом. Смотрим, сидят татары, киргизы. Какой-то человек, похожий на хивинца, глаза, как у ястреба, что-то рассказывает. Я киргиза спросил: «Что он говорит?» А этот киргиз, старый мой знакомый, еще отцу коней продавал, он мне перевел, что, мол, говорит, как на стене кафтан висит, так, мол, все русские висеть будут.
— Ну, а ты что?— с чувством спросил худой заводской мужик Кузьма Залавин, сидевший у порога на корточках.
— Ай, ай, худой человек!—восклицал Галимов.— Такой человек хватать надо, тюрьма сажать.
— Я подозвал хивинца к себе и спрашиваю: «Что, мол, ты сейчас говорил?» Он сразу струсил, согнулся. Мы с киргизом посмеялись и пошли прочь.
— У меня бы не ушел,— заметил Прокоп.
— Турция мутит,— сказал Запевкин.
— Только башкиры-то не подымутся против русских,— отозвался с порога Кузьма.
— Москвичи говорят, что война с турками будет,— подхватил Захар.
— Ну, а что в степи? Что слыхать? Хан-то киргизский...
Пошли разговоры про пограничные новости. Захар рассказал, что будто бы собираются отправлять войска на Хиву.
— Это ведь уж двадцать лет все говорят: мол, на Хиву, на Хиву — да никак не соберутся,— отозвался Собакин.
Потом разговорились про заводские непорядки: шел слух, что скоро будет новый хозяин, что льгота, данная на землю, кончается и больше ее не продлят.
Вечерело.
Мимо проехали ребятишки на конях, подняли пыль, и она стояла облаком в воздухе. Вдали синели низкие волны хребта.
Люди толковали о делах, ждали каких-то событий. Жилось скучно и однообразно, и ум хватался за всякую новость. С самого дня отмены крепостного права все чего-то ждали: кто лучшего, кто худшего. Богатые заводили оружие и замки покрепче и старались вот в такие вечера держаться дружней, хотя в иное время сами готовы были перегрызть друг другу глотки.
Вечером Захар пил чай со свежим вареньем. Слышались глухие удары кричных молотов на заводском дворе. Настя и Феклуша разбирали огромную кучу ягод, ссыпанных из опустевших, докрасна измазанных соком корзин.
А утром, когда Захар ушел, к Настасье собрались бабы.
Настя, коренастая, с широким белым веснушчатым лбом, с румянцем на тугих щеках, со светло-русой, по-девичьи тяжелой косой чуть не до полу, вертелась у зеркала, прикладывая его к груди, то к плечам, то к коленям цветастые материи, привезенные Захаром. Без мужа держалась она куда смелей, смеялась и шутила.
Накинув на плечи кусок шелка, пробежалась по избе мелкими шажками, шлепая босыми ногами по полу, поджимая губы, закатывая глаза и фыркая то направо, то налево.
— Ах, оставьте меня, пожалуйста! Я не заводска, не деревенска, а слободска, городска, оренбургска! Ах, не щиплите меня, не троньте, не щекотите! — взвизгивала она, а бабы покатывались со смеху.
Все они с удовольствием смотрели, как ловко Настя и изображает городскую щеголиху.
Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.
Отзывы
