Книга: Могусюмка и Гурьяныч - Часть 1. Завод. Глава 5. Гурьян
Над рекой, над обрывом старый барский дом с фронтоном и колоннадой, оградка, сад. Ржаво-желтые кремнистые утесы падают от его изгороди прямо к воде. А дальше по берегу сосновая роща, потом березник. Река как бы опоясывает тут всю гору с Верхним поселком, с барским домом и с березовыми и сосновыми рощами. Внизу плотина и рядом с ней мост, по которому рабочие ходят на завод. А на той стороне видны доменные печи, сараи, склады, груды руды.
Слышится пение рабочих, тянут «Дубинушку». У моста забивают сваи.
Кипят водопады у плотины на сливном мосту, а дальше река несется вся в пене, бушуя и волнуясь, как на камнях.
Правей огромный синий пруд, а за ним Нижний поселок — целое море сухого почерневшего дерева, дощатых и бревенчатых крыш и заплотов.
А за поселком темно-зеленые горы в густых сосняках, а дальше — горы синие, а еще дальше — голубые.
Настя знает, что река Белая вытекает из тех хребтов, что там дремучие леса и в них курени. Там жгут уголь. В горных долинах — луга. Скоро на покос ехать. Захар и Настя сами косят. Фекла и Санка поедут с ними. Там углежоги томят в кучах уголь для заводских печен, и когда едешь на покос, то навстречу попадаются длинные обозы. Черномазые рабочие везут уголь на завод в коробах или прямо на широких телегах.
На заводе все нравится Настасье.
Росла она у отца на степной заимке, носилась по ковыльному полю на диких конях, пахала, жала, ходила за скотом. Никогда не видала она завода, а на синие горы за степью смотрела, бывало, только издали. Чуть виднелись они слабыми полосками, как восходящая туча.
Настя с детства слышала от отца про железные заводы. Бывало, с уважением толковал он про людей, умевших отковать и плуг, и нож, и оружие.
На заводе жила ее тетка. Однажды летом собралась к ней Настя погостить — и зажилась. Отец не неволил любимую дочь. «Коль нравится, пусть погостит у тебя»,— передавал он сестре с попутчиками.
Настя живо познакомилась на заводе с девушками. В березовой роще у ограды господского почти пустого дома собирались они летними вечерами, пели старые песни. Новые, мещанские, городские еще не дошли до глухого завода.
Бывало, стоит Настя над обрывом и подолгу смотрит на зубчатые горы, на широкий пруд, слушает звон и лязг, несущиеся с той стороны реки из-под широких черных заводских навесов на столбах.
«А у нас в эту пору все солнцем пожжет, степь пожелтеет»,— вспоминает она, и сердце нет-нет, да и затоскует по скудной, но милой и родной сторонке. А с завода уехать не хочется.
Запоют девушки плясовую, и выступит Настя, выйдет в круг, разведет концы платка, и уж все взоры на ней.
Заводским парням понравилась Настасья. Они приносили ей гостинцы, звали погулять. Настасья гостинцев не брала, от подруг не отходила. Парни играли ей на балалайках, выбирали в хороводах.
— Ты еще на заводе поживешь, тебе от наших парней отбою не будет,— насмешливо говорили ей подружки.
— У нас женихов отбиваешь, лучше поезжай к себе в степь,— полушутя говорила маленькая, пухленькая Олюшка Залавина.
— А что это звенит?— вдруг насторожившись, спрашивала Настя.
— Это кричный молот бьет. Да разве ты не знаешь?
— Да тот раз будто не так бил.
— Тогда мастер не тот работал. Каждый по-своему! Это Гурьян Гурьяныч робит.
— Посмотреть бы!..
— Эка невидаль!
— В заводе дым, копоть, окалина.
— Я в степи жила, кроме киргизов и верблюдов, ничего не видела.
— Хочешь, так ступай на завод робить. У нас есть девки- коногоны.
— В заводе не робила, так любо тебе. А ты бы по-нашему — с тачкой... Мы гоняли!
— Слава богу, что вырвались!
— При крепостном бы век скоротали в этом заводе.
В пруду поднимали воду. Плотину закрыли. От сливного моста Белая текла слабым ручьем. Из-под воды выступили камни.
Под вечер, в праздник, под скалами, у самой дороги, рассевшись на траве и на камнях, парни играли на бандурках и горланили песню.
— Ах, как тонко Мишутка выводит!— восхищалась Оленька.— Он у нас в церкви поет.
— Пойдемте к нам, девушки,— звали парни. У них наверху составился свой хор.
— А Мишка нравится тебе?—спрашивала Оля у Настасьи.
— Нет!
— И все ей не нравятся!
Подруги пошли вниз к мосту.
— Так не люб тебе Мишка?—допытывалась Олюшка.
— Нет, не люб,— отвечала Настя.— А вот это кто идет?
— Это с кричных...
— Твой жених идет!—с насмешкой крикнула Ольга, и девушки бросились врассыпную.
— Берегись его! Это Гурьян Гурьяныч, сейчас забалует... — закричали они Насте.
С моста в гору брел черный от копоти темно-русый лохматый мужик богатырского вида, в рваной, прожженной одежде.
Настя не побежала. Она искоса улыбнулась, глядя на заводского мастера. Тот раскрыл глаза широко, сверля ее взором, а она, закрывшись краешком платочка, вдруг прыснула со смеху. Лохматый молодой богатырь, пройдя несколько шагов, остановился и оглянулся назад.
— Настя, беги!— кричали рассыпавшиеся по скалам девушки.
Но Настя не уходила. Чуть не целую минуту стояли они, безмолвно глядя друг на друга. Настя — стройная, с лицом бело-розовым, тугим, что называется кровь с молоком, с кораллами на белой шее, с деланно наивным, озорным взглядом голубых нежных глаз. И Гурьяныч — лохматая и темная громадина, словно куском черного железа выкатившийся от всех этих гремящих за рекой печей, из-под навесов.
Настасья прошла мимо, не глядя на Гурьяныча. И тот, как бы удивившись чему-то, покачал головой и пошел своей дорогой.
— Так что же его бояться?— все с той же наивностью спросила подружек Настя.— Он совсем не страшный.
— Вот так «не страшный»! Это тебе обошлось! Погоди, он забалует в другой раз, сажей измажет. Ты не гляди, что у него борода, он еще молоденький, только лохматый, как медведь, из него волос лезет, как из зверя.
— Видишь, его прозвали Гурьяныч, как мужика, хоть ему еще и с парнями можно на улице водиться.
Девушки рассказали, что Гурьян в самом деле молод, ему еще нет и тридцати, и что жил он со старухой, дальней родственницей, да та померла.
— У них вся семья перемерла. Сам он из староверов, но с башкирами якшит — дружит, по-нашему. Свою старую веру позабыл, только за бороду еще держится.
Настя уже слыхала, что староверы с башкирами сходятся; для них что никониане, что мусульмане — один черт.
— Ох, он и здоровый! На ярмарке медведя поборол.
— На пруд купаться ходит. Люди видели, сказывают, как медведь, смотреть страшно,— рассказывала Олюшка.
— Ах, стыд какой!—завизжали девки.
— Этот Гурьяныч, по прозванию Сиволобов,— первый мастер на заводе и всех старых превысил.
— Он не вдовый?—спросила Настя.
— Нет, холостой... А тебе что?
— Да просто так,— не смущаясь, ответила Настя.
— Нет, уж, видно, тебе понравился.
Тут Настя покраснела.
— Как, не боишься?
— Да он, видать, смирный.
— А погляди, как он на башкирских праздниках бушует. Начнет на сабантуе бороться, кидает людей о землю.
— Ты не видала, как башкиры на празднике с завязанными глазами палками бьют горшки? Это у них разные игры такие. Башкиры орут, обвяжут ему лицо — смотреть страшно: все боятся, что он подглядывает. Все равно Гурьян как дубиной размахнется — черепки летят.
— Что же тут худого?
— А ты что заступаешься?
— Да просто так.
— Вот смотри, скажем ему...
— На гулянку придет — половицы ходуном ходят. У Залавиных на свадьбе топнул—-доски в подполье продавил.
На другой день Гурьяныч, умытый, в новой рубахе, пришел, сел на камень на лужайке и стал смотреть на девушек.
— Ты только не балуй,— говорили ему.
Он смешно почесал бороду.
— Жениться будешь?— подсела к нему Олюшка.— Возьми меня. Нравлюсь?
— Все хороши...
— Эх, Гурьян, что я знаю... Хочешь, тебе скажу? Только смотри, молчи, не подавай виду.— Олюшка прыснула.
Лицо Гурьяна обмякло.
— Ну, скажи, скажи, чего давишься?
— Кудиновых племянница в тебя влюбилась... Настька! Ей-богу!
Олюшка лукаво взглянула на мастера.
— А тебе нравится она?
Гурьяныч нахмурился и вдруг, подняв лицо и почесав нос кулаком, подмигнул.
— Еще не знаю! Надо приглядеться.
Однако заметно было, что он сильно смущен.
Девушки обступили его.
Ольга вдруг схватила Настю и подтолкнула ее вперед.
— Ну вот, посиди с ним.
Девушки быстро переглянулись и вдруг со смехом разбежались во все стороны. Даже обычно смирная Катюша Запевкина, сидевшая напротив Гурьяныча на другом камне, сорвалась с места и умчалась на скалы, как горная коза.
Посидите вдвоем!— радостно крикнула она сверху.
Настя, нимало не стыдясь, что осталась вдвоем с Гурьяном, присела с ним рядом.
Скоро уж плотину откроют, вода пойдет,— сказал Гурьян.
Разговор с плотины перешел на завод, потом на доменную печь. Стал Гурьян рассказывать. Откуда только взялись слова!.. А Насте любо слушать. В разгар беседы вернулись подружки, и у Гурьяна вдруг язык отнялся.
— Ну, я пошел! До свиданьице!— поклонился он, снявши картуз.
Девушки диву дались.
— Он уж из-за тебя и кланяться научился,— изумленно сказала Олюшка.
На Ивана Купалу стояла жара. Девушки бегали друг за другом с ведрами, обливаясь.
Настя заметила, что из-под обрыва в конце улицы появился Гурьян. Он опять брел с завода.
— Погодите-ка, подружки,— сказала она и побежала к колодцу. Набрала ведро воды и притаилась за воротами.
Девушки играли у забора как ни в чем не бывало. Настя смотрела в щелку. Когда в просвете мелькнула русая борода, она толкнула калитку, в два прыжка догнала Гурьяна.
— Что, Гурьян Гурьяныч, жарко?—воскликнула она и обкатила его с головы до ног.
Мокрый Гурьян погнался за ней. Настя весело пустилась наутек. Оглянувшись, увидела она, что мужик догоняет. Настя кинулась в переулок.
Тут место глухое. Слева шел высокий забор, справа — огороды, вдали чернела чья-то баня.
— Не смей трогать,— с оттенком каприза сказала девушка, останавливаясь,—Смотри!..— добавила она строго и серьезно.
Гурьян вдруг обхватил ее своими тяжелыми руками, прижал к себе и крепко поцеловал в губы.
— Да ты с ума сошел! Ах ты!..
Стыд вдруг охватил девушку. Она ударила его кулаком в грудь и вырвалась. Перескочила поскотину и, забравшись в зелень овощей, остановилась.
— Гляди, как окатила меня,— сказал Гурьян.
Грязная вода капала с его рубахи на жерди изгороди.
— Пропусти, а то поссоримся,—сказала она.— Отойди подальше, а я пойду домой.
Мастер обтер лицо сухим подолом рубахи.
— Смотри, в другой раз утащу и выкупаю в пруду!— сказал он, но отошел покорно в сторону.
Она вылезла из огорода и побежала обратно. У перекрестка остановилась. Он был далеко. Ей стало обидно, что он ушел, не попрощавшись и даже не взглянув на нее.
— Гурьян! — махнула она платком, а когда он оглянулся, скрылась за угол.
Вскоре все заметили перемену в Гурьяне. Он остриг бороду покороче, купил новые сапоги.
— Тебя степная Настя заворожила. Мы знаем: ты для нее стараешься,— говорили ему девушки, когда он приходил посмотреть их хороводы.
— Верно говорят — слово не стрела, а хуже стрелы,— смущали его девицы.
С Настей он помирился. Иногда они разговаривали.
— Ну, расскажи мне еще что-нибудь про завод...— говорила она, садясь на траву.— Ты, сказывают, тайное слово на железо знаешь?
— Это врут. Не слушай. Никакого тайного слова не знаю. Его и нет. Вот я тебе кедровых орехов в тайге набил. На-ка!
— Ты что, лохматый, шепчешь ей тут?— подходя, спрашивали Настины подружки.
— Ну, наговорились?
— Еще ни о чем не говорили,—отвечал Гурьян.
Он звал Настю вниз, под обрыв.
Однажды Гурьян нарвал цветов и принес Насте.
— Кому это?— спросила она, как бы удивившись.
— Тебе. Помни, как на Белой прохаживались. В степь-то вернешься...
Настя понимала, что жизнь Гурьяна мрачна, полна тяжелого труда и что лишь изредка бывали у него радости. Что никакой он не безобразник, а просто ему скучно, вот и балует он, как малое дитя. И ей приятно было видеть, как этот большой и сильный человек, буйный, видно, по натуре, становится кротким.
В воскресенье Гурьян удивил весь завод, явившись на пруд в новых сапогах. Эти были не самодельные, а городские, какие-то особенные.
— Гляди, дивные эти сапоги,— толковали парни.— Разные! Диво! Правый от левого отличается. Как ноги! Есть правый, а есть левый. Не похожи друг на друга, как у господ!
— Вот, видать, его проняло! Какие сапоги себе достал!..
Гурьян заметил девушек, среди них была Настасья.
Вдруг он ушел на плотину, которую в тот год поправляли. В праздник работы там не было, и чугунная баба для забивки свай стояла на мосту. Бабу эту во время работы с трудом поднимали четверо сильных мужиков. Гурьян подошел к ней, постоял, подумал и вдруг, взявшись за рожки, поднял на глазах у всего завода эту бабу и несколько раз до отскока ударил по незабитой до конца свае. И затем, как ни в чем не бывало, поставил ее на место.
Однако тут же все наблюдавшие эту картину заметили, что Гурьян озабоченно нагнулся.
Люди догадались, что хвастовство Гурьяну не обошлось даром, что у его новых городских господских сапог от необычайной тяжести бабы осели подборы.
— Куда ты? Эй, стой!— кричали ему, когда Гурьян быстро пошел с моста, направляясь в поселок.
Парни догнали его и схватили, но он развел руками, и все повалились.
— Некогда, ребята, надо скорей пойти каблуки подбить, прифорситься!
— Эй, каблуки испортил!
— Это он из-за тебя, перед тобой отличиться хотел,— нашептывала Олюшка своей подружке.
А на другой день Гурьян промчался по улице на диком коне, и уж все знали, что, значит, у него в гостях друзья башкиры.
— Он, как степняк, на конях скачет,— говорили про мастера,— а свистнет, как Соловей Разбойник, хоть ставни прикрывай.
У дома, где жила Настасьина тетка, Гурьян на всем скаку поднял коня на дыбы, хлестнул нагайкой, еще раз хлестнул и стал гарцевать, потом пустил его в мах, вихрем перелетел через чью-то распряженную телегу, стоявшую посреди улицы.
Он загоготал, как леший, и конь в безумном страхе умчал его вдаль.
— Кто это?— выходя за ворота, спрашивали люди.
— С кричных!—толковал какой-то старик.
— Ишь, вспылил улицу...
— Шайтан! Чисто шайтан!..
Гурьян снова примчался.
— Что ты, нечистый дух, делаешь?— подымаясь из-за забора, окликнула его Олюшка.
— Конь горячий! Не слажу... Здравствуй, свет,— поклонился Гурьяныч Насте.
— Здравствуй...— отвечала та, стоя рядом с подругой на бревнах выше забора.
Гурьян подъехал вплотную и протянул ей через забор руку.
А в завод вернулся из поездки молодой торгаш Захар Булавин. Настя про него слыхала и все как-то тайно ждала, каков окажется этот Булавин.
Захар сразу понравился Насте. Он человек обходительный, бывал в разных местах: на ярмарках, в городах. С ним интересно поговорить. Он рассказывал много любопытного, и про завод говорил складней Гурьяна. И был он силен; все говорили, что тоже богатырь...
Настин интерес к Гурьяну, казалось, исчез так же быстро, как и появился. А тут еще родные стали говорить, что Булавин станет ее сватать, что лучшего мужа ей желать не надо, и понемногу она свыклась с мыслью, что это ее судьба и ее счастье на всю жизнь.
Осенью Настя уехала домой в степь, и вскоре Захар действительно прислал сватов.
А весной Настасья приехала на завод и стала сама хозяйкой.
Стала она жить за бревнами пятистенного дома и за спиной мужа, как за каменным хребтом, в собственном доме, где чисто, уютно и все есть.
Но первое время часто скучала молодая жена. У Захара близкой родни нет на заводе. Сам он больше в разъездах, и Настя все одна. Знакомые у Захара люди уж немолодые, все толкуют про дела, про товар, а жены их о том, что еще в богатом доме завести надо, что к богатству прибавить.
Подружки Настасьи повыходили замуж. Некоторые заискивали перед ней, и это было неприятно. Другие держались просто, но были заняты семьей и хозяйством.
Один раз, вернувшись из далекой поездки, сказал Захар жене:
— Давай, Настя, я буду тебя грамоте учить. Все веселее будет.
Прошел год. Настя научилась читать и писать. Захар стал привозить ей книжки.
Иногда встречала она Гурьяна. Он всегда ходил по их улице на завод и обратно. Теперь уж она знала все о его работе. Муж водил Настю на завод, показывал и домны, и кричные молоты и сам хвалил Гурьяна, называл его наипервейшим мастером.
— Ну как, купчиха?—бывало, спросит Гурьян весело, а у самого глаза глядят грустно.
И вспомнит Настя, как перед отъездом на заимку виделась она с Гурьяном и как спросил он ее глухо и грустно: «Ты теперь за Булавина выйдешь?»
С тех пор как Настя вышла замуж, над Гурьяном подсмеивались, что хотел урвать не свое: «кусок не по рылу».
Жаль было Насте этого могучего человека. Стал он еще угрюмее, чудаковатей.
Но ни разу Настасья не пожалела о своем замужестве. Да и как жалеть... Муж у нее молодой, разумный, пригожий. Ей нравилось будто невзначай напомнить про Гурьяна: видела она, что муж немного ревнует, огорчается, а после, кажется, горячей любит.
Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.
Отзывы
