Часть 2. Глава 20. У Абкадыра

27 января 2022 04:29

164

0

Книги о Белорецке и р-не Могусюмка и Гурьяныч

Главный редактор

   — Смотри, козы! Значит, деревня близко! — сказал Могусюм.

   За липняком открылись избенки. Их стены из липовых бревен, оплетены ивняком и обмазаны глиной, а крыши опутаны серыми, как грубое застиранное белье, полосами щербатой липовой коры.

   На узкой улице и во дворах грязь по колено — все в следах конских и козьих копыт.

   По улице идет низкорослый, еще крепкий старик с седой бородкой, сероглазый, скуластый, рядом рослый белокурый башкирин с голубыми глазами и с рыжеватыми жесткими усами. Мальчик несет маленького козленка на руках. Сзади идут женщины. Вся семья направляется в гости к бабушке, дети несут ей козленка в подарок.

   Праздник начался. Окончился пост. Все веселы и гуляют. И здесь, в избах, крытых липовым корьем, в нищей деревушке тоже веселятся, радуются. Завидев всадников, все остановились. Могусюм и Гурьян спешились. Их Пригласили в гости. Пришлось остаться...

   Утром путь пошел в глухие леса. Вокруг росли древние толстые березы. После полудня ехали над Белой, потом свернули тропой. Тут холодно: в горах весна наступает позже, чем в степи.

   Тучные разросшиеся березы еще только-только рас­пустились. Они стоят поодаль друг от друга; кажется, что это дремучий, густой лес. Конца не видно чаще тяжелых белых стволов, всюду так бело, как будто вокруг снегопад. Зелени не заметно, хотя почки лопнули.

   — Где башкиры живут, там и зверя больше и птицы, и лес лучше, — сказал Гурьян.— Ведь такого березняка, пожалуй, больше нигде нет по Уралу.

   — А пашен хороших нет, — молвил Могусюмка. Он знал, что вокруг русских деревень лес уничтожается, нет зверя, мало птицы, но у русских хлеб и мастерство... Раз­мышления об этом всегда тревожили его. Старая, больная дума вновь им овладела.

   Березняк поредел. Выехали к пашне. Дул холодный ветер, и моросил дождик. Минули еще несколько пере­лесков. Видна стала гора с лесом на острой вершине, с несколькими избами по голому склону. Это деревушка Шигаева.

   Слева, как снег, белела по ущелью, пробороздившему склон горы, пенистая грохочущая речка. Внизу по ее бере­гам камни, стволы мертвых деревьев навалены грудами. А вокруг пеньки. Местами вода валила по уступам, по завалам мертвых деревьев.

   Рыжая и саврасая лошадки, упрямо упираясь, стали подыматься по крутому склону.

   Ясней проступал лес на коническом высоком куполе горы. Отсюда он казался низкорослым и редким, хотя это тоже старый, могучий лес и никем еще не рублен от века. Когда-то вся гора была им покрыта.

   — Здесь высоко. Наверно, всегда дождь, — говорит Гурьян.

   — Зимой в эту деревню нет езды, — отзывается Могусюм, — все заносит.

   — Зимой и на завод только одна дорога.

   Стволов березы не видно в этот мутный день, на вер­шине горы заметны лишь лиственницы и ели, поэтому и лес кажется редким.

   Абкадыр — старый друг Могусюма и Гурьяна — построил дом выше всех односельчан, ближе к вершине горы. Заметив всадников, он вышел из дому со всем своим семейством.

   В доме у него тепло. Горят дрова в сыуалэ. Над на­рами— урындыком — развешаны на урдах — палках — лучшие платья жены и дочерей — целый полукруг из разно­цветных нарядов. Сбоку, тоже на нарах, — окованный сундучок и груда прилежно сложенных одеял и подушек. Нары покрыты самодельным ковром.

   Гостям подали вымыть руки и усадили на нары.

   В дверь вошла целая толпа башкир. Среди них — улыбающийся Бикбай, за ним появился и Хибетка.

   — Вы откуда? — изумился Могусюмка.

   — Приехали ко мне гости на праздник, — отвечал Абкадыр.

   — Благослови аллах! — поздоровался Бикбай с Мо- гусюмкой, а также с Гурьяном.

   — Давно я тебя не видел! Ну как, Бикбай, жи­вешь? — спросил Гурьян. — Как здоровье?

   — Глазами не совсем... Руками не совсем... — отве­чал Бикбай, улыбаясь.

   На нем синяя рубаха с большими деревянными пуго­вицами и с длинными петлями, нашитыми сверху.

   Между прочих вещей, висевших над нарами, Могу­сюмка заметил наверху, на гвозде, какую-то странную вещь. Это форменная фуражка с черным лакированным козырьком. «Откуда такая у Абкадыра?» — подумал он.

   Начались расспросы о жизни... Абкадыр рассказал, что рубит лес, возит на берег к реке.

   — Хорошо платят? — с чуть заметной обидой спросил Могусюм.

   — Хорошо! — добродушно ответил Абкадыр.— Теперь жить можно...

   — Не жалко леса? — обратился к нему Гурьян.

   — Чего жалко? Башкирам деньги надо, — ответил Абкадыр.

   Могусюмка не подал виду, но слова эти поразили его.

   — Теперь товара много всякого продают, — продол­жал хозяин.

   Один из низовских мужиков, по его словам, взял под­ряд на поставку бревен, уговорился с башкирами и вырубал лес. Работали сами башкиры, и, по словам Абкадыра, все очень довольны.

   — Пусть рубят, — подтвердил Бикбай. — Разве лучше за каждым куском ходить к бояру?

  Боярами здешние башкиры называли и своих баев, и заводского управляющего, и хозяина завода.

   — Теперь уж бояр вас не лупит? — спросил Гурьян.

   — И прежде башкир не лупил. Башкир — вольный!

   Низовские были барские, их лупил бояр, — ответил Абка­дыр. — Кто урока не справит. Да заводских...

   Башкиры подсмеивались над Бурьяном, хотя и слы­хали, что одного из самых грозных бояр он закинул под молот.

   — Почем же вам за лес платят? — спросил Гурьян.

   — Сосновое бревно — девять аршин длина, шестнад­цать вершков толщина — двадцать копеек...

   — Старший сын поступает служить на завод, — про­должал хозяин. — Будет полесовщиком, ему выдали фу­ражку, дадут оружие...

   А Бикбай стал жаловаться, что поссорился с низовцамн.

   — Каждое лето я продавал Акинфию поляну...

   Гурьян догадался, что Бикбай не продавал, а сдавал косить за плату. Когда-то Бикбай мечтал, что община выделит ему пай. Он добился этого и стал извлекать выго­ды, сдавать землю в аренду.

   — Сколько же ты брал с Акинфия?

   — Да за осьмушку чая один год сдавал. А другой год за табак... Но вот беда. Нынче приехал землемер. Акинфий говорит, что там его земля, гонит меня...

   — Да велика ли поляна?

   — Не знаю...

   — Сколько десятин? — спросил Гурьян.

   — Косил он маленькую поляну. А занял земли много. Наверно, пять десятин или, может быть, десять, — ответил Бикбай.

   Старик признался, что еще в прошлом году он «продал» поляну не только Акинфию, но и еще одному заводскому мужику и с того тоже получил пачку табака. Когда дело выяснилось, Акинфий рассердился, выгнал заводского соперника, подрался с Бикбаем, а нынче заявил землемеру, что земля всегда принадлежала ему. Бикбай пошел жало­ваться. Он доказывал землемеру, что эта земля принад­лежит общине, что он лишь часть своего пая сдавал.

   Рассказы затянулись до глубокой ночи.

   Утром Гурьян уезжал на завод.

   — Ну, прощай, не балуй зря, — сказал он Могусюмке. — Если опять будут разговоры — слушай, на ус мотай, а сам не попадайся.

   — А знаешь, что-то мне нехорошо сегодня, сердце мое болит, — прощаясь, сказал ему Могусюмка. И он улыб­нулся доброй, кроткой улыбкой. Взор его был чист и по­лон грусти.

   — Какая может быть беда?

   — Не знаю. Может быть, полиция на заводе? Смот­ри, чтобы тебя не схватили. Сердце мое болит. Кажется, что я не увижу тебя...

   — Бог с тобой! Бог милостив, вернусь жив и невре­дим.

   — Скоро сабантуй, — сказал Могусюмка. — Воз­вращайся скорей.

   — Гуляй без меня, если не дождешься.

   Гурьян обнял Могусюмку и поцеловал его.

   На завод ему хотелось, но речи Могусюма встрево­жили его. Он заметил вчера, как огорчили друга рассказы Бикбая.

   — Ну, ничего, бог даст, вернусь скоро... Родня, поди, не очень меня ждет.

   Гурьян уехал.

   Вскоре он подъехал к гребню хребта, и чем ближе был пролом в гребне, тем больше думал Гурьян о заводе, о том, как его примут там родные, как он подъедет, можно ли осме­литься заехать к ним средь бела дня. Но родные уже не казались ему такими желанными, как в то время, когда смотрел он со степи на горы.

   Пришло ему на миг в голову, не зря ли бросил Могу­сюмку, когда тот в таких раздумьях. Не вернуться ли? Гурьян решил с пути не возвращаться и на заводе не за­держиваться.

* * *

    Могусюмка, возвратившись в дом Абкадыра, заду­мался. Снова он вспомнил речи Рахима.

    Вошел Абкадыр. Он с женой ездил доить кобылиц. Абкадыр веселый, с красным худым лицом, с кнутом в ру­ках, в шерстяном чепане до пят.

   — Сейчас встретил бояра Исхака, — сказал он.

   Исхак жил под горой, с другой стороны ее. По словам хозяина, он уже перегнал табуны на летнюю кочевку, но зачем-то приезжал к себе домой.

   Абкадыр рассказал, что у Исхака три дома, восемь табунов лошадей, баранов столько, что не сосчитать.

   — Четыре жены! — сказал он, усмехаясь.

   Не раз замечал Могусюмка, что в народе не любят тех, у кого по нескольку жен, смеются как над жадными дура­ками, которые хватают куски, а проглотить не могут.

   Пришел Бикбай.

   — А вы слышали, — спросил Могусюмка, — что появился странник с Востока?

   — Нет.

   — Собирает на магометанское государство и хочет по­дымать восстание против русских. Что вы думаете?

   Дряблая шея Бикбая в глубокой сетке черных морщин дрогнула. Голова у него затряслась.

   — Как это устроить государство? — заговорил Абка­дыр. — Кто же будет царем? Ты? Или Курбан? Или наш бояр Исхак?

   Башкиры выслушали Могусюмкины рассказы со вни­манием, иногда переглядывались, насмешка являлась во взоре Абкадыра, страх в глазах Бикбая.

   Во время разговора Абкадыр снял с гвоздя фуражку своего сына, повертел в руках, сдул пыль с козырька и бе­режно повесил на место и долго смотрел на нее снизу.

   — Хорошая фуражка? — спросил он Могусюмку.

   — Неплохая! — ответил башлык.

   — А кобылицы уже доятся, уже трава в долинах есть, заговорил Абкадыр, подымаясь. — Исхак у меня никак не может одну кобылу отнять. Он просит: продай... Хочешь, покажу тебе мою лучшую кобылу? А я Исхаку не уступаю!

Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.