Часть 2. Глава 28. Набег

27 января 2022 01:55

174

0

Книги о Белорецке и р-не Могусюмка и Гурьяныч

Главный редактор

   Рахим, испуганный и бледный, отступал к дому. На него наседал рослый Ахмет, одутловатый башкирин с черными усами, бывший солдат.

   — А ты зачем такой разговор ведешь? Зачем, я тебя спрашиваю? — кричал Ахмет.— Когда ты хорошее говорил, мы тебя слушали. А теперь ты что хочешь? Какое имеешь право государственную измену замышлять? Спрашиваю те­бя, отвечай! Какое имеешь право? Молчишь... Лучше уйди отсюда, из нашей деревни, а то в волостное тебя потащим!

   Ахмет воевал с французом, был ранен, награжден под Севастополем медалью.

   — Моих товарищей убили, их муллы благословляли на смерть! Зачем старое поминать? Старое совсем другое дело. Ты на старое не указывай. Хивы и Турции тогда не каса­лось. Тогда свое дело было. А ты государственную измену замышляешь. Зачем ты государственную измену хочешь де­лать? Зачем народ подбиваешь? И так плохо жить нам. А? Кто тебя послал? Отвечай! — в бешенстве схватил сол­дат Рахима. — Тебя за государственную измену могу в во­лостное. Зачем так учишь?

   — Ты Мухамеду веришь? — грозно выкатил глаза Рахим.

   Как только Рахим стал поминать пророка и коран, все стихли.

   — Верю! Молитвы знаю! Татарские песни пою! В бога верю!

   — Так сознай свой грех! На страшном суде уже поздно будет! Тот, кто раскаивается лишь перед смертью, не будет прощен!

   — Какой грех? Про русских в коране не сказано ни сло­ва! Тогда на Севастополь мулла приехал, благословил нас! Как же нас тогда мулла на войну за царя и отечество бла­гословил против француза и турка? Что мулла, обманщик, что ли, у нас был? Или ты обманщик?..

   — Аллах указал... . .

   Солдат не сдавался.

   — Аллах не велел! Врешь! Теперь на Хиву поход будет! Башкиры на Хиву пойдут, целый полк... При Перовском баш­киры первые шли на Хиву! Ты марш Перовского — песню нашу — знаешь? Весь народ поет. Хватай его!.. — вдруг за­кричал солдат.— И представим...

   В голове солдата, видавшего смерть в бою за отчизну, не укладывалось, как можно по-разному толковать коран.

   — Худо будет!—громко и отчаянно вскричал Рахим, си­лясь вырвать руки.

   — Вяжи его! В волостное! — закричал старик в белой войлочной шляпе.

   Кагарман выступил из толпы.

   — Я долго молчал, — сказал он. — Но зачем требуешь бунта? Султану наших детей не жалко! Ему землю нашу надо продать.

   — Они тут проделки затевают! — закричал солдат.

   Народ двинулся на Рахима.

   — В коране сказано: «Не заметил ли тех, которым было глаголено: воздержите руки ваши от войны, будьте постоян­ны в молитвах и раздавайте законные милостыни?» — гроз­но заговорил Рахим. Толпа опять стихла.

   — «Когда им поведено изыти на войну, смотри! — Рахим показал прямо на солдата. — Они убоялись людей, как должно было убояться бога; Господи! Почто повелел нам идти на брань и не попустил дождаться конца нашего, уже приближающегося, скажи им: запас сей жизни мал; но за­пас для будущей жизни полезней будет для боящегося бога; и с вами в день судный сотворится точно, как повелевает правда».

   Как только поминались священные истины, все цепенели. В это время во двор въехала целая группа всадников в чал­мах. Муфтий из Уфы, из духовного управления мусульман, держал путь в Оренбург, пробираясь тропами, желая побы­вать в самых глухих деревушках. Услышав, что происходит во дворе у кузнеца, он поспешил сюда. До муфтия в Уфу уже дошли вести о том, что за Уралом появился странник, выдающий себя за посланца из Мекки и ведущий вредную проповедь Об этом писал маленький мулла из горной де­ревни. Муфтий понял, что нечаянно встретил самого пропо­ведника.

   Глава мусульман России — могучий, плечистый старик. У него большое лицо, выдающиеся скулы, широкие челюсти и высохшие, запавшие щеки. Огромные глаза навыкате, ко­сой лоб, чалма на голове. Это человек образованный, он зна­ет арабскую литературу и по-русски прекрасно читает. Ког­да-то учился он в Казанском университете, получил евро­пейское образование, выписывает русские и немецкие газеты. В должности муфтия утвержден ныне царствующим импера­тором Александром Вторым.

   — Ложь! — громко и твердо сказал муфтий.

   Рахим пытался затеять спор. Старик муфтий рассердил­ся и велел схватить его. Рахима обезоружили, посадили на телегу и в тот же день увезли в волость, в соседнее село.

   А муфтий сказал, что этот человек лжец, неверно толкует коран, он лазутчик. Муфтий обещал просить в Оренбурге, чтобы общину не трогали, не сгоняли с земли.

   Муфтий за свою жизнь много передумал о судьбе мусуль­манства в России. Сам он верил в бога, полагал, что бог един, но что различные веры сложились в результате различ­ных исторических условий и что вражда между ними — дело прошлого, и это в будущем все поймут. Ом бывал в Мекке, в Константинополе, знал, какая нищета в арабских странах, что там масса разбойников, опасно ходить паломникам в святые места, часто их грабят. Он отчетливо понимал, что именем мусульманской религии пытаются втянуть целые на­роды во вражду с Россией, заставить магометан воевать как будто за веру, а на самом деле совсем за иное. Муфтий не* желал несчастий башкирам.

* * *

   День клонился к вечеру, но жара не спадала. Степь, опа­ленная засухой, желтела на холмах и по склонам гор.

   Меж скалистых холмов, на которых не видно было ни единого куста, ни деревца, тропа проскользнула на берег просторного озера.

   Могусюмка с товарищами шел в набег. После жаркого, истомляющего дня вид воды, голубевшей меж голых кря­жей, манил к себе. Здесь, вдали от большой дороги, всад­ники остановились на привал.

   Легкий ветер колебал поверхность озера. Волны набегали на пологие берега. На середине озера виднелся маленький скалистый островок. На его белых камнях выросло несколь­ко очень высоких голенастых берез с обильной зеленью в вершинах. В жаркий день они походили на те пальмы, кото­рые ткут на восточных коврах. Но пальмы далеко-далеко... А тут камень, сосны, березы.

   Башкиры, поджав ноги, расселись на берегу и молча на­блюдали бег волн.

   Ждали, когда стемнеет. Поговорили о событиях Уже зна­ли о поимке Рахима. Тот по дороге сбежал. Видно, Султан подослал своих людей. Сопровождавшему Рахима уфимско­му мулле из свиты Муфтия в схватке разрубили топором плечо.

   Ночь наступила быстро. Все еще стояла жара. Выехали на большую дорогу и поскакали друг за другом в сплошном облаке пыли.

   Налет на Юнусово произошел в полночь. Переправив­шись через реку, Могусюмка с четырьмя джигитами прим­чался в село. Осадили коней напротив мечети у высоких ворот дома Султана Темирбулатова.

   Хурмат перескочил с седла на ограду и открыл запоры. Во дворе ночевали караванные погонщики с верблюдами и лошадьми. Они готовились к отправке грузов на постройку нового медеплавильного завода.

   Могусюмка выстрелил из ружья и крикнул, чтобы все ло­жились.

   — Разбойник, разбойник! — завопили караванные работ­ники.

   Снова раздался выстрел.

   — Ложись!— грозно прокричал Хурмат, и все, кто был во дворе, повалились на траву.

   Ревели верблюды, и ржали лошади. Хибет и Могусюм ломились в дом.

   Гюльнара не пускала их.

   — Ты не войдешь сюда, разбойник, ты не посмеешь гра­бить!.. Тебя накажет аллах...

   Сильным ударом Могусюм вырвал дверь.

   Зажгли огонь. Султана нигде не было. Схватили Гильмана и Гулякбая и потащили их во двор. Они клялись, что еще вчера русские увезли Султан-бая в город. Могусюм же­лал мести, но он не хотел тратить зря свою злобу и не стал избивать родичей Султана: не они отобрали его не­весту.

   Могусюм открыл ту самую дверь, через которую его вы­пустила Зейнап.

   — Зейнап!.. — кинулся Могусюмка.

   Ее освободили от веревок и бережно отнесли в домик. Ей принесли платье, шаль, сапоги, красный суконный каф­тан и серебряные украшения.

   — Где Султан? Он бежал? -спрашивал Могусюмка.

   — Нет... — слабо отвечала она.

   — Идем со мной... Идем домой, на волю, в леса...

   — Исправник увез мужа в город...

   — Он не муж тебе.

   — Меня проклянут... Могусюм, я погибла! Султана рус­ские самого схватили. Что мне делать? Я боюсь закона... А муж меня загубит...

   — Идем в леса, там у нас будет свой закон. Прочь за­кон лжи!

   Могусюм спросил Гильмана и Гулякбая, что случилось, почему их хозяин у властей в немилости.

   — Исправник винит во всем Султан-бая, что ты бежал,— рассказывал Гулякбай. — Сказал, что больше ему не верит. Увез с собой в Оренбург.

   «Пусть бы его в тюрьме сгноили!» — подумал башлык. Он втолкнул обоих родичей бая в погреб.

   Джигиты забрали ружья, пять фунтов рассыпного и са­мородного золота, целый мешок серебряных монет: видимо, собранных Рахимом. Мешок этот стоял в спальне бая. За­брали халаты, кафтаны, шубы.

   Захватив всех лошадей, джигиты двинулись в обратный путь.

   На небе ярко горела Большая Медведица. Рядом с Могусюмом на верховом аргамаке скакала красавица Зейнап.

   С востока дул жаркий ветер.

* * *

   Дом оренбургского генерал-губернатора с огромным са­дом выходил на главную улицу. Стояла жара. Откуда-то с юго-востока из пустынь дул горячий ветер.

   В приемной у губернатора множество живых цветов, пальмы, картины, в кабинете четыре огромных полукруглых окна, портреты, массивный стол.

   Сам губернатор — невысокий, очень полный, с багровым лицом. Узнав о событиях, происшедших в Юнусово, он ре­шил показать, что не придает им большого значения. Были события поважней.

   В Оренбурге шла большая подготовка к походу на Хиву. Съехалось множество интендантов. Подходили войска. При­были офицеры генерального штаба. Ждали, что, быть может, приедет известный художник Верещагин, который был в Бу­харском походе. Должны были явиться несколько газетных корреспондентов.

   Генерал-губернатор обсуждал дело о пойманных шпио­нах со своими ближайшими людьми. Гражданский губер­натор, худой, седеющий человек, с поблекшими от старости голубыми глазами, с прямым носом и худыми, жесткими ру­ками, надушенный и модный, стоял за строгие меры.

   — Что вы, господа, волнения желаете вызвать? — возра­жал ему генерал-губернатор.

   — Исправник, мне кажется, совершенно прав. Нужна осторожность...

   — Да он сам взятки брал у этого Султана!

   — Об этом я еще буду говорить с ним.

   Губернатор подумал о том, что пятнадцать лет тому назад при императоре Николае, когда здесь был генерал-гу­бернатором Василий Алексеевич Перовский, за такой случай ухватились бы обеими руками. Немедленно пошла бы карательная экспедиция, в ход пустили шпицрутены. Этих мулл и кулаков, у которых скрывались шпионы, рекомендовавшие себя проповедниками, забили бы в колоду. Теперь другой подход. Зачем бессмысленно озлоблять? Башкирские кре­стьяне неповинны в том, что шпион так далеко забрался. Другое дело Темирбулатов.

   Губернатор потребовал исправника, который в этот день только что вернулся в Оренбург и привез с собой Султана.

   Иван Иваныч, волнуясь, вошел в кабинет. Еще по дороге в степи много думал он о происшедших событиях. Стояла жара, он часто пил коньяк, но это не мешало ему смотреть на дело трезво.

   — Я осмелюсь сказать, ваше высокопревосходительство, что дело здесь довольно серьезное, и на этот раз необходимо проект Зверева и Хэнтера провалить. А Султана Темирбулатова, несмотря на то, что он моим приятелем считается п я всегда был с ним в свойских отношениях, простите за вы­ражение, надо взять в оборот:

   Иван Иваныч сказал, что давно подозревал Султана и следил за ним и за всей той волостью, бывал там часто.

   Губернатор выслушал исправника внимательно и согла­сился.

   — Ни в коем случае деревню не сгонять,— сказал он.— Не допускайте брожения. Мы не можем всегда плясать под дудку заводчиков.

   — Мне кажется, Зверев — авантюрист, подставное лицо, а фактический хозяин Хэитер,— сказал генерал гражданско­му губернатору, когда исправник ушел.

   Он вызвал адъютанта.

   — Темирбулатова ко мне!

   Султан был уже допрошен прокурором и жандармским полковником. Султан и генерал-губернатору ответил то же. Он твердо стоял на своем, что бежать разбойнику помогла жена.

   Во время этого разговора на улице послышалась сол­датская песня.

   Губернатор молча прошелся по кабинету, подошел к одному из окон и распахнул сначала одну, потом другую раму.

Э-эх, зачем я тебя провожала,

Жар безумный в груди затая! —

хлынуло в комнату.

   Под окнами двигался сплошной поток блестящих шты­ков. В длинных белых рубахах, перепоясанных широкими ремнями, и в белых фуражках с большими козырьками от солнца шагали устало, но браво усатые солдаты. Они воз­вращались с ученья, из степи. Их приучали ходить в зной, чтобы па будущий год отправить на Арал и дальше через море в пустыню, в поход на Хиву. Эти белые рубахи и бе­лые фуражки должны спасти их от смертельной жары.

Вы не вейтеся, русые кудри,

Над моею больной головой...—

гремело внизу.

   Рота за ротой ползли, как огромные стальные щетки с косой щетиной. Вся улица превратилась в сплошную белую реку. Губернатор взял Темирбулатова за плечо и подвел к окну. Тот невольно зажмурился.

   Меж отрядов пехоты иногда проезжал на коне старший офицер, младшие офицеры шагали пешком.

Пи-ишет, пи-ишет Царь турецкий,

Пи-ишет ру-у-усскому царю,—

подходила под окна новая песня, и с ней новый широкий и дружный строй белых рубах.

Эх, всю Рас-с-с-ею завою-ю-ю,

Сам в Рассею жить пойду!

   Когда смолкала вдруг песня, слышно было, как под окна­ми по песку тысячи сапог глухо, но устрашающе грозно держали дружный шаг. И в этом ритмичном звуке, который подобен был ходу часов, силы и согласия было больше, чем в громкой песне.

   Двое молодых высоких офицеров в белом шли рядом, впереди белого прямоугольника, кажется, наслаждаясь, что шагают в ногу с этакой громадиной.

Солдатушки, бравы ребятушки,—

запевал в рядах тенорок.

А где ва-а-аши же-ены?

Наши же-е-ены — ружья заряже-ены,—

хором подхватывала вся улица.

Вот где на-а-аши же-е-ны!

   — Ты! чувствуешь, чем это пахнет, Султан Мухамедьяныч? — спросил губернатор.

   Потом прикрыл окно и невесело вздохнул, как бы не­охотно возвращаясь к допросу, не сулившему ничего хоро­шего Султану.

   — Что же ты хочешь, чтобы я отдал приказ посадить те­бя в тюрьму? — Губернатор знал Султана прежде, жал ему когда-то руку, благодарил за помощь, оказанную голодаю­щим,—Ты не до конца откровенен, и поэтому разговор будет прост. Я тебе не верю! Пеняй на себя. Именем императора, последний раз...

   — Жена, ваше высокопревосходительство! — низко кла­няясь, твердил Султан.

   Губернатор приказал позвать есаула Медведева.

   — Вот, Темирбулатов пойдет с вами проводником на ловлю Могусюмки,— сказал он, показывая на Султана.— Я тебя, подлец!.. — вдруг крикнул генерал.— Ты что дума­ешь, самый богатый человек в губернии, так мы будем с то­бой церемониться? Ты же шпиона приютил. Его башкиры схватили, возмущенные его словами. Ты не надейся, что он сбежал. Мы поймали его снова, на этот раз он сознался, что ты помог ему бежать. Нет, голубчик, я тебя так просто из своих рук не выпущу!.. Ты забудь, как шутки шутить со мной! Надвое, подлец, играешь! Знай: это у меня уж не первый случай!— сказал губернатор.

   В этом году выловили несколько лазутчиков в оренбург­ской степи. Они пытались поднять восстание киргизов*.

   Губернатор и генералы были извещены из Петербурга о происках Хивы, о позиции афганского шаха и о кознях англичан. У губернатора свои лазутчики в Хиве. Он знал через них, например, что туркмены ненавидят хивинского хана.

   Русские готовились к походу на Хиву с трех сторон. С берегов Каспийского моря, где в составе отряда — тер­ские казаки, апшеронцы и дагестанские мусульманские сот­ни, а проводниками — туркмены.

   Из Оренбурга должна пойти пехота, а также уральские казаки и башкирская конница.

   А с востока, как знал губернатор, в новый поход поды­мались участники недавнего марша на Бухару.

   В тот же день пришло известие, что в деревне Юнусо­вой на дом Султана Темирбулатова совершен был налет и жена его бежала с разбойником Могусюмкой.

   Губернатор озаботился искренне, тем более, что новость была не из приятных. «Возможно, что в самом деле она по­могла бежать Могусюмке... Тогда, может быть, Султан невиновен?» — подумал он, узнав об этом вечером за ломберным столом, и сказал любезно:

   — В таком случае жаль ее. Исправник говорит, что она молода и очень мила.

   — Да, говорят, прехорошенькая, — подтвердил граждан­ский губернатор.— И убила своей рукой... Безумие, конечно! Преступная страсть!..

   — Какой скандал в нашем магометанском обществе! Значит, был мезальянс... Темирбулатов, старый дурак, высо­ко оценил себя...

   — Да, ваше высокопревосходительство...

   Помянули, что на днях приезжает из Петербурга на службу старший сын Темирбулатова, выпущенный из корпу­са офицером.

   — Надо сознаться, что в магометанстве многое нравится мне, — шутливо говорил губернатор.

   Все заулыбались почтительно.

   — Позвольте королем... Отлично понимаю магометан­ство! Серьезно, господа! Но вот явился ко мне, тоже из Петербурга, получивший там образование башкирин Ахмет­зянов и толкует о желательности открытия светской школы для башкир.

   — Что значит — светские школы у башкир? — спросил стриженный ежом, с острыми огромными усами поляк-гене­рал, недавно приехавший в Оренбург.

   — У них все школы при мечетях и учителя — муллы. Грамоты своей нет. Учатся писать по-арабски, по-татарски, по-турецки,— стал объяснять гражданский губернатор.—- Так предполагают, чтобы коран преподавали муллы, а остальные предметы — учителя недуховные. Но тогда при­шлось бы башкирам свою письменность изобретать. Пока они желают открытия новых русских школ для своих детей. А знаете ли, разбойник Могусюмка, говорят, не хочет пи­сать по-арабски, так пишет башкирские слова русскими буквами. Ахметзянов тоже что-то в этом духе проповедует.

   — Вон чего захотели!— шутливо молвил генерал-губер­натор. — Нет уж, пусть молятся аллаху и в наше общество не лезут! Своих разночинцев достаточно!

   Появился лакей с мороженым на подносе.

   — Жаль, жаль эту молодую башкирскую даму!..— про­должал генерал-губернатор, тасуя колоду пухлыми рука­ми.— На что она теперь может рассчитывать? Ведь скоро мы поймаем и повесим ее любовника. Впрочем, хоть миг, да мой!..

Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.