Часть 3. Глава 35. В кабаке

24 января 2022 05:35

162

0

Книги о Белорецке и р-не Могусюмка и Гурьяныч

Главный редактор

   А Гурьян со Степкой, подъехав в этот день к одному из кабаков, слезли с лошадей, привязали их к перилам почер­невшего резного крыльца и вошли в помещение. В задымленной табакурами низкой комнате за непокрытыми тесовыми столами пили заводские.

   — Здорово живешь, Павел Митрич, — подошел Гурьян к целовальнику.

   — Поди, пожалуй... Эх, ты! — изумился сиделец, раз­битной малый с намасленной головой и вороватыми гла­зами. — Давненько, давненько не бывал... Откуда бог несет?

   — Мимо ехал, да на дым завернул... А где дым, там и огонь. Подай косушку водки да пошабашить собери... Гриб­ков не забудь, — присел Гурьяныч.

   — Мокро в урмане-то? А скоро уж мороз.

   — Никола в избу загонит, да уж не первую волку зиму зимовать.

   Разговоры в кабаке затихли.

   — Хлеб да соль, Никитка, — обратился Гурьяныч к од­ному из заводских.— Али не узнал?

   — Пошто не узнал? Помню, помню, — поскреб черно­глазый скуластый мужик в затылке. — Здорово, мастер... Каким ветром занесло?

   — Да все тем же. А как у вас?

   — У нас теперь строгое обращение произошло.

   Никита подсел к Гурьянычу. Ударили по рукам. По­дошли рабочие от других столов.

   — Сход завтра, становой приехал.

   — Как же так?

   — Да так!..

   — А как ты?

   — А что? Станового ему ли бояться? — сказал кто-то из рабочих.

   — Ты на руднике живешь? — спросил Никита.

   — А ты откуда знаешь?

   — Да уж слыхали. Слухом земля полнится. Все робишь?

   — Роблю, — ответил Гурьян.

   Его товарищи, кричные рабочие, распустили слух, что живет он под рудником совсем в другой стороне, чтобы от­вести подозрение от Варвары.

   — Видно, позабыл свое огненное заведение. Как тебя к молоту, не тянет?

   — Мы, брат, слыхали, ты к родным приходил, да опять в лес обернулся, — сказал один из сидевших.

   — Мало ли чего врут...

   — Это верно, людям делать нечего, они врут, — под­твердил Никита. — А вот работу прекратим на заводе, тогда всю зиму сказки слушай. Да по кабакам шляться будем, пока не пропьемся. Знаешь, как врут! Будто родные в дом тебя не пустили, а ты им «красного петуха» пообещал.

   — Чего придумают, — молвил мастер.

   — И вот, слыхать, ты с Могусюмом поссорился?

   Гурьян смолчал.

   — Это уж не врут, это правду говорят, — продолжа рабочий. — Теперь Могусюмке в завод стыдно глаза пока­зать. Люди уж слыхали, как он за мусульманскую веру хо­тел воевать и тебя зарезать. Верно, убить тебя хотели?

   — Вранье!

   — Скажи, как врут! А говорят, говорят, брат, — про­должал Никита, видно не веря Гурьянычу, — будто у них мечта заводы срыть.

   В кабак ввалилась толпа заводских.

   — Павел Митрич, почтеньице! — ломали они шапки и, кланяясь сидельцу. Под крест, Митрич!

   — Не могу-с, — решительно отрубил кабатчик. — С ве­ликой бы душой, но не могу-с, нынче в долг не даем-с. На­дежды на вас нет. Как компания, управление то есть, так и мы...

   — Студено на дворе-то, пообогреться бы...

   — На плавильную печь греться-то ступай.

   — Да будет тебе жаться, черта ли ты боишься? Вон она, голубушка, лежит. Сымай — перекрестим... — Мужик кив­нул на толстую книгу, лежащую на шкафу.

   — Никак не могу-с. Васет-то немец прогнал мужиков с рудни, а они по записи в долгу-с. Ищи, значит, ветра в поле? Много с ваших крестов разживешься. Крестами-то вы богаты, да совести нет. Две-то черты на бумаге пере­крестить долго ли, а как отдача?

   — Так не дашь?

   — Нет-с, конец долгам.

   — Смотри, худо будет!..—обозлился беззубый мужик с всклокоченной бороденкой.

   — Не стращай... Стражник-то у шабров сидит, он тебя за буянство живо заворотит...

   — Ах ты, язви тебя! Пусти-ка, ребята...

   Рабочие сдерживали его.

   — Конпанию желаю угостить, а он жалиться! Кому так и под крест, да и на слово. А тут деньги вперед. С немца пример брать желаешь? А в вино-то зелья медного либо табаку подмешаешь...

   — Ты побасенки-то о зелье оставь, — загорячился Митрич.

   — Найдем на тебя управу. Расскажем, как на погребе воду в бочата льете, — разошелся мужичонка. — Знаем, откеда плисовые-то штаны добываются... У-у, ироды, до самого царя дойдем!..

   — Порфишка, не бунтуй!—окликнул его Гурьяныч.

   Заводской обернулся.

   — Бра-атцы, Гурьяныч! — закричал он, кидаясь к мас­теру.

   — Вовсе ты, Порфишка, беззубый стал, — молвил Гурьян. — Здорово!

   — Здорово, брат!..

   — А ты слыхал, — обратился Гурьяныч к кабатчику,— как Никола-летний на праздник комаров зазывал?

   Смысл этого вопроса был темен и, как показалось си­дельцу, таил угрозу. Гурьяна побаивались, его искала поли­ция, он был неуловим, а вот вдруг вышел и открыто сидит в кабаке. Да еще в такое время, когда становой на заводе. И не боится. Видно, у него сила.

   Митрич смутился и стих.

   — Эх, мастер, ломают кричную!—заговорил серьезно Порфишка. — Да ты, поди, знаешь все?

   — Откуда Мне знать?

   — Говорят, у нас, мол, железо плохое, этаким-то спосо­бом много хорошего железа не выкуешь, мол, стыдно так работать, когда везде машины. Нам, говорит, сортовой ста­ли вашей не надо. Такое наделают без вас, и нечего лезть в это дело. Теперь, говорит, железо в степь надо везти, сор­товой стали там не надо, а что попроще. Мол, теперь в орде переселенцы живут, да и самим ордынцам русское железо и чугун нужны. Да ты слыхал, об этом уже жалобу писали?

   — Не слыхал.

   — Писали... Не мы, грамотные-то есть: Ванька Рябов, кричный мастер, купец Захар Андреич да школьный учитель Пастухов.

   — Учитель?

   — Как же! Они, брат, все прописали и отправили в Пе­тербург. Булавин у нас школу открыл, исхлопотал в городе, там ребятишек учат, учитель приехал, все ходит на завод и любит беседовать с нашим братом. Так жалоба обратно пришла, и дали им по шее!

   Все засмеялись.

   — Митрич, поди-ка сюда, — подозвал Гурьяныч.— Подай на всех. — Он отдал кабатчику несколько серебряных монет.

   — Дай бог тебе здоровья, сию минуТочку-с подам. Сколько вас? Пять, шесть... А Порфишку-то считать?

   — Сказано, на всех.

   — Так точно-с!

   Митрич побежал, злобно усмехнувшись на Порфирия. Тот не обращал внимания и снова заговорил.

   — Виданное ли дело, чтобы коренным заводским хрестьянам в огненном заведении дела не нашлось и чтоб земли не давали? Родились, выросли, всю жизнь робили при железном заводе, а тут на тебе!.. Нет, это нарочно! Хотят все погубить помещики, за то что нас от них отпустили. Кругом урман, заводов поблизости нет, от избы да от хозяй­ства, мол, далеко не уйдешь, вот, мол, и опять закабалишь­ся. В поселке какое рукомесло! Кто на курень, кто в Ни­зовку батрачить. Нынче хлеба убрали и сидят без занятия. Вон Никиткин брательник ружье купил, белковать вышел. Которые бирюльки поналадили, пуд хлеба в котомку, лямки за плечи, да и айда за Урал. Народ волнуется, но закона принимать не хочет.

   — Немец свои порядки завел, — заговорили рабочие. — Тебе, Степка, ловко обошлось. Вовремя в урман сбежал, а то бы он тебя в город, в тюрьму бы за шинное-то железо.

   — Нынче и караулят не по-прежнему...

   — Лоботрясов набрал... Жалованье платит...

   — Пожалуйте, господа хорошие, — подал Митрич вино.

   — Ну, Гурьяныч, за встречу!

   — Будь здоров!

   — Здравствуй, стаканчик, прощай, винцо, — усмехнулся Порфишка. — Народное-то утешенье.

   — При машинах немцы-мастера приехали, — снова заго­ворил он, опрокинув стаканчик. — Не допускают нас к машинам-то.

   — Дураков и в церкви бьют, — выпалил Рыжий. — Как дедушка наш говорил: мол, у Фили пили и Филю били...

   — Ну, а что немцы? Где они стоят? — спросил Гурьян.

   — По людям их поставили.

   — У меня один живет, — сказал Никита, — славный такой. Мы с ним вместе каждое воскресенье сюда, к Пал Митричу, заходим. Много не пьет. Выпьет три рюмки. Ак­куратный такой и работящий. Зовут Ганец, по-нашему ба­лакать учится.

   Ганс, которого Никита звал Ганец, очень нравился ему. Немец был белокур, чист лицом, рослый, старательный, очень чистоплотный. Но когда .Никита его парил раз в ба­не — еле вытерпел, потом едва отдышался.

   Немец этот уж жаловался Никите, что он сирота и что в Германии у него родных нет. А у Никиты дочь. Люди ругали немцев, а Никите нравилось, что они сюда приехали. Жена его уж узнавала, сколько им платят.

   — «Верховой-то» Запевкин у нас, — рассказывал Пор­фишка, обращаясь к Гурьянычу. — Вражек твой.

   — Маята, а не жизнь, — засипел худой бородач. — Прежней работы нет. Скажи, как нам, старикам, теперь, когда парни баклуши бьют, мастерству не обучаются. Вот, скажи, Булавин открыл школу и будут все грамотеи, а ра­ботать разучатся. Что же, они жалобы писать будут, а сами с голоду сдохнут! Вот тебе машины! Каково нам это?

   — А вот скажи, — спросил Никита, сверля бывшего мас­тера своими черными глазами, — что в Каслях было?

   Он давно хотел спросить об этом, но не решался.

   — На Каслинском заводе был такой же спор. Народ стоял на своем. Рабочим платы за урок прибавили, — отве­тил Гурьян. — Никто не выдал. Завтра у вас сход?

   — Завтра.

   — В Каслях все с землей остались. Пока мир стоит крепко, бояться нечего. Управляющий и начальство не могут заставить нас платить. Если хотят, чтобы отрабатывали за. землю, пусть платят больше, чтобы с платы нам прокор­миться. А то и земли никакой не надо.

   — Как же без земли жить? — с насмешкой сказал кто-то из рабочих.

   — А как же прокормимся, ежели земли не примем?

   — Правильно, не надо нам ее! Зачем нам за свое пла­тить! — отозвались другие рабочие.

   — Казаки хлеб везут. Я сегодня видел, во двор к Рябову возов десять из станицы привезли.

   — А кто его купит?

   — Ежели желают поставить машины и сокрушить ста­рое наше заведение, то пусть платят, как при машинах пола­гается,— продолжал Гурьян, — а земли это не касаемо. Ты, Никита, спроси-ка своего постояльца, как он считает, сколько у них платили на старых местах подручным, так ли, как нам, по два рубля за месяц?

   — Я уж спрашивал.

   — Ну?

   — Несравнимо!

   — Законы сюда не доходят! — твердил кабатчик. Он подманил мальчишку и велел, чтобы тот еще принес вина.

   Кабатчик Митрич — большой любитель волнующих со­бытий. Здоров, как бык, крепок, любого выкинет из кабака. Времени у него много, на досуге он любит подумать и по­рассуждать про нужды рабочих. Он всей душой ненавидит заводское начальство и полагает, что нужды рабочих знает лучше, чем они сами, всегда расспрашивает, сове­тует.

   Разговор о плате и земле продолжался.

   — Дозволь, Гурьян Гурьяныч, от души тебя угостить,— сказал Митрич, когда мальчик принес железное блюдо с на­литыми стаканами. — Дай поцелую тебя! Подь на крыль­цо, — сказал Митрич мальчику. — Становой поедет, так ско­рей беги сюда.

   — Ну, чтобы „никто не выдал! — сказал Порфишка.

   Все выпили. Митрич сам подал грибы, огурцы, хлеб.

   — А кто выдаст?

   — Того похвалим! — ответил Гурьян.

   Все смолкли, знали, что это не шутка.

   Гурьяна снова попросили рассказать про Лысьву и про Касли и как там народ держался и не уступал, какие были толки и о чем спорили, как и там старались разъеди­нить мир, подкупали хороших мастеров, пороли зачинщи­ков.

   Пришел Загребин, стал кричать, ругать управляющего, бить кулаком по столу.

   Гурьяныч не хотел засиживаться в кабаке. Митрич взял с него полцены. Рабочие еще пили.

   Гурьян вышел из кабака вместе со Степкой. Отвязавши лошадей и не садясь верхами, пошли по улице, ведя лоша­дей на поводу.

   Вечерело.

   Прошли мимо Булавиных. Сегодня мельком, после дол гих лет разлуки, увидел Гурьян Настю. Но не знал, на­рочно ли она не взглянула или не заметила.

Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.