Часть 3. Глава 41. Поездка жены
24 января 2022 02:46
253
0
Книга: Могусюмка и Гурьяныч - Часть 3. Зимняя буря. Глава 41. Поездка жены
... Угасла лампадка у иконы. На широкой деревянной кровати Захар и Настасья лежат под легким одеяльцем. Изба жарко натоплена. Захар вернулся с охоты — спит крепко. Настасья лежит на боку и все думает. Как ни любит она мужа, но всего не откроет ему ни за что. И мощи мужа ей не надо, не хочется обращаться к нему; крутая, жесткая и плотная спина его сейчас чужда ей. Сегодня Керженцев сказал, что Гурьян найден и ему конец, что он на Варварином курене, Захар ничего не знает.
Керженцев говорил, что утром в горы поскачут казаки и схватят Гурьяна.
Видимо, он в душе сочувствовал Гурьяну и не хотел, чтобы тот попался. Конечно, он доверял Настасье и надеялся, что она даст знать Гурьяну, ведь кругом у нее свои люди.
После ужина Настасья, полная тревоги, улучила миг и по огородам пробралась к Волковым, хотела повидать Ивана Ивановича, передать ему новость, чтобы скакал скорей на Варварин курень, предупредил бы Гурьяна. Иван Иванович приходится Насте родней через тетку. Настя знала, что дядя Волков дружит с Гурьяном и тайно сносится с ним.
— Иван Иваныча нету, — сказала Волчиха, баба носастая, рыжая, крепкая, как солдат. Посмотрела она на позднюю гостью с недоумением, не догадавшись, в чем тут дело, зачем Насте понадобился ее муж, да еще явилась задами. Волчиха недолюбливала Настю.
— Где же он?
— В отъезде.
— Да где?
— На рудник поехал. Да тебе зачем?
— Может, он не на руднике, а на курене?
— Ах, боже! На какой это еще курень! Ты чего несешь?.. Говорю, на руднике. Да зачем это он на курень поедет? Кто это тебе сказал?.. — Волчиха рассердилась не на шутку.
Пыталась Настя объяснить ей, что надо бы как-то дать знать дяде Ивану, если он на курене, но Волчиха и слушать не хотела.
— Где его на руднике найдешь! Кто поедет? Ночь на дворе.
Настя вернулась домой. Гости еще сидели. Муж и офицеры вернулись с охоты, все веселые, измерзшиеся, пили, громко разговаривали. Керженцев оставался во время их отсутствия на заводе за Верхоленцева. Он расспрашивал про охоту. Захар рассказывал, какие башкиры отличные медвежатники, называл многих по именам, объяснял, как и кто охотится, кто порет зверя ножом, кто рубит топором, кто стреляет...
А Настя думала: «Как быть?» Керженцев иногда поглядывал на нее, словно знал, что у Насти на душе, в чем ее тревога.
...Все щели в ставнях вдруг ярко покраснели.
«Опять вспышка на домне, — подумала Настасья, — уж который раз сегодня».
— Что это? — встрепенулся Захар, проснувшись.
Другие, чем старше, тем жирней и спокойней, а Захар все чуток, как охотничий пес.
— Вспышка, — ответила жена.
Красные полоски в ставнях стали медленно гаснуть. Слышно было, как что-то стукнуло по железной крыше: видно, прилетела с печей головешка. А красные просветы снова заалели.
— Опять вспышка, — заметил Булавин.
Булавин встал, зажег лампу, оделся и вышел. Пожары в те времена были часты на заводе. При вспышке угли летели с домны вверх и, не угасая, сыпались в разные стороны на поселок, на море сухого дерева. Поэтому после вспышек люди просыпались, выходили, осматривали свой дом, крыши построек. В сухую погоду, при ветре, загоралось быстро. Сбегались соседи, а за ними и все, кто мог, и помогали тому, кто горел. Захар, как и все заводские, в самом крепком сне чуял вспышку и привычен был под: ниматься ночью.
Он вскоре вернулся и опять уснул.
Настасья думала с вечера, не сбегать ли к Чеканни- кову. Но тот человек крутой, спросит: кто, мол, тебя подослал? Посмеется еще: откуда, мол, ты это знаешь, купчиха? Какое тебе до этого дело, что ты лезешь, у тебя, мол, кусок хлеба есть... Решит еще, что ловушка. «Как быть? — думает Настасья. — Возьмут утром Гурьяна, и на этот раз не вырвется, закуют крепко».
«Самой? — подумала она, и сердце ее шелохнулось. — Взять коня?» Захару она не хочет говорить. Не потому, что Захар был сильно встревожен, когда толковала она ему о Гурьяне. Не потому, что он, кажется, чуть не зол на него. Дело это не его... У Настасьи есть свой конь.
Выросла она в степи, носилась с ранних лет; скакать умеет не хуже киргиза. Но непривычно бабе спасать. Чувствует, что смогла бы сделать это не хуже, а лучше любого мужика, но дело не женское, не смеет приступить к нему. А разве надо дать погибнуть человеку? Захар и не поедет, он как-то со злом отозвался о Гурьяне.
Но кто? Кто?.. Ведь конь под рукой, можно вот одеться, выйти, накинуть узду, вывести и хоть без седла вскочить. И жизнь людская спасена. А ночь проходит быстро, уж скоро петухи запоют.
И вдруг представилось ей, что опять скачет она на коне, вольная, как птица, одна, в лес, как давно с девичьих лет не скакала.
Настя тихо поднялась и стала одеваться. Надела теплые унты, опоясалась, как мужик. Захар спал крепко.
Настя вышла, взяла в санях узду. На дворе стоял мороз.
Ночь была звездная и теплая. Воздух мягкий, чуть влажный.
Забор и амбары в снегу. Небо чистое, чуть бледнеет вдали, там, в небольшом светлом пятне вырисовывались вершины знакомых сопочек. Пахло дымом: видно, прилетевшая головешка где-то еще тлела.
Настасья открыла конюшню, нашла сопящую теплую морду коня, погладила ее, надела узду, ляскнули зубы об удила, зажевали железо. Настя вывела коня во двор. Снова вспыхнула домна. Огненное зарево осветило полнеба. «Захар проснется!»—подумала она без страха, чувствуя в себе решимость.
Опять все погасло. Стало темней прежнего.
Налетел ветерок.
При чистом небе и звездах что-то падало. Это, видно, иней, кружа. Где-то в вершинах гор, может быть, начинается буран и вот сыплет на завод поднятую снежную пыль. Погода могла перемениться. Захар с вечера говорил, что быть бурану и что мороз крепчает.
Настя повела коня к калитке. Вдруг дверь хлопнула и с крыльца быстро сошел Захар.
— Ты куда? — спросил он ее прерывающимся от волнения голосом.
Налетел сильный порыв ветра и обдал двор, дом и мужа с женой целым облаком снежной пыли. Ветер сразу улегся, и вдруг при тишине над крышей снег пронесся как облако.
— Что с тобой?.. Настасья! Куда?..
— Как же ты жене своей не веришь! — ответила Настя с укоризной.
— Стой! Я не пущу тебя, Настя!
— Пусти руки! — грозно сверкнув глазами, ответила Настасья.
Она распахнула калитку, взялась руками за седло, залезла неловко: стала, видно, тяжелей, — но удало, как прежде, припала к гриве, чтобы не хватиться лбом о перекладину, и пустила коня в калитку. А там, на улице, приударила его и все так же — лицом к гриве, как казак на джигитовке, помчалась.
Захар стоял, как пьяный. «Что случилось? Куда?..»
Вокруг в полутьме белели трехсаженные каменные стены, которыми отделил он свой дом от всего простого, темного, постоянно горевшего народа. А в калитке алела заря, светало. Утро ясное, морозное, чистое, если бы не этот зловещий ветерок. Опять в воздухе тишина, но это только кажется.
«Ну, Захар, — подумал Булавин, — пришла беда — отворяй ворота. Неужто она не любит меня? Неужто она права? Не шутила! А я думал... Неужели она не моей женой быть должна, не я на ней женился, а деньги мои? Тетки ее за мои деньги склонили и привели ее под венец. А душа ее не со мной и была всегда чужая?»
Он вспомнил, как встревожилась Настя, встретив Гурьяна. Тогда Захар смеялся, уверял, что быть этого не может, что, проживши столько лет в дружбе и согласии, не может человек перемениться от взгляда человека, встреченного на базаре. Другой бы взял такую жену за волосы да палкой бы ее...
И шевельнулось зло у Захара. «Она поехала к Гурьяну, — решил он, — и что-то она знает... А офицеры не доверяют мне. Но кто ей сказал? Почему? Какая у нее дружба с чужими людьми заведена! Что тут без меня было?»
Схватить бы ее за волосы, кинуть на камни, бить головой о крыльцо, о стену, топтать, ударить сапогом в лицо, как другие мужья, с ревности и злобы, крикнуть: «Нишкни, стерва! Убью, заразу!»
Но уже чувствовал Захар, что не посмеет. Он стал иным. Книги и поездки выучили его. Он всю жизнь старался учиться у книг и не мог в один миг перемениться, вернуться в былое, стать, как его покойный тятенька или Прокоп, или соседи по улице.
Но было горько. Он до сих пор верил ей. Ее жизнь была растворена в его делах, в магазинных, в торговых или в книжных суждениях. А оказывалось, что у нее была своя жизнь, тайная.
И Захар подумал: «Надо стерпеть, ждать, Настя не может сделать ничего плохого». Захотелось поскакать за ней. Хотелось и зло на ней сорвать и ударить. И жаль ее было... Он чувствовал, что любит ее сильней, чем когда- либо.
Ему пришло в голову, что если деньги всему виной, то надо их бросить, бросить все прочь, отказаться от денег, от стен от этих.
«Разве я побоюсь? Зачем мне богатство, этот дом# амбар, трехсаженные стены, через которые никакой пожар не перемахнет?»
Захар все боялся пожара с тех пор, как в избушке у лесника видел сон, будто дом его загорелся. Поэтому построил такой каменный забор. Если бы даже загорелся весь завод, его дому ничего бы не сделалось. И заводил дружбу с офицерами ради богатства, дела, семьи.
— «И все же подпалили меня!» Захар еще не хотел верить, что в этом богатом — полная чаша — доме может явиться горе, что все созданное его руками разваливается, что он осрамлен, поруган. «Не помогли замки и стены!»
Опять вспомнил он бурю в лесу, свой сон в избушке лесника. С тех пор всегда ему казалось, что ждет его в жизни буря такая же, как гремела тогда. Он ждал ее суеверно, страшился...
* * *
Настя поднялась на сопку, и завод на мгновение виден был внизу. Стало совсем светло.
В лесу тихо. Ветер все не разойдется, но порывы его становятся сильней, зашумит по вершинам деревьев и пронесется вдаль. В ветвях огромных сосен целые сугробы, снег льется из них белым рассевающимся в воздухе потоком, как водопад с высокой отвесной скалы.
Гнедой конь подымается на крутую гору. Снова открылся внизу завод. Он виден над вершинами деревьев, что тянутся снизу из-под скалы к дороге, на которой от удара встречного ветра приостановилась лошадь всадницы.
Там за белым полем — пруд, черные домны и сараи. Нижний поселок уткнулся своими крышами в обступившие его снежные сопки, как в тяжелые пуховые подушки.
Вот и перевал. Настя толкнула коня ногами в бока и понеслась.
Порывы ветра становятся чаще. Зашумит лес, шум пронесется вдаль, не успеет стихнуть, как уж несется новый порыв. И все реже и короче промежутки тишины, лес все шумней, все сильней и сильней прокатываются по его вершинам невидимые шумы, все тревожней деревья. Вот уже застонали сосны. Звуки начинают сливаться в сплошной грозный, рокочущий гул. Из ветвей деревьев текут не слабые ручейки, а хлещут сплошные потоки снега, ветер подхватывает их, наносит пока еще низкими волнами на дорогу, набивает снежную пыль в конскую шерсть, засыпает Насте лицо, бьет в глаза и слепит.
Несколько раз Настя ошибалась, принимала выворотии за Варварин курень. Дорогу, как казалось ей, знала она хорошо, с мужем не раз ездила в горы. В этой стороне года три подряд у башкир поляну косили. И косили и собирали ягоду.
Курень все же явился. Дым валил, метался на ветру, поленницы замело. Теперь уж уголь не жгут.
Настя подъехала, спрыгнула с коня, вошла в дверь. В избенке все спали.
— Варвара! — позвала Настя.
— Кто это? — раздался женский голос.
— Встань.
— Что надо? —сипло и испуганно спросила Варвара.
Она поднялась с кровати и увидела Настю Булавину. Варвара не могла опомниться и вся дрожала от страха. Смутно вспомнила она какие-то разговоры, что Настя Булавина была не то невестой, не то любовницей Гурьяна.
— Что тебе? — спросила она.
— Гурьян у тебя?
— Зачем?
— Гурьяна надо.
— Нету его у нас.
— Его ищут, сейчас казаки нагрянут, донос сделан, что он у тебя... Я ночью хотела ехать, да опоздала.
— Гурьян! Гурьян! — тревожно заговорила Варвара, кидаясь в угол, за печь.
Гурьян проснулся и вышел босой, огромный. Настя посмотрела в его глаза впервые за много лет.
— Что тебе?
— Уходи, тебя ищут. Выдали...
— Чего же бояться!—усмехнулся Гурьян.
— Чего бояться! Какой смелый! Вон Кольку Загребина — в кандалы... Дай-ка воды! — обернулась Настя к хозяйке.
Варвара подала ковшик.
Обе женщины стали собирать Гурьяна. Настя обвязала его кушаком, как, бывало, мужа. Он оделся потеплей, но полегче.
— Кто выдал? — спросил он.
— Посошков и Запевкин узнали. Офицеры у нас вечером были, сказали — тебе конец... Кто выдал, не знаю.
Дед Филат проснулся, сбегал за конем. Гурьян и Настя вышли вместе. Оба вскочили на лошадей.
— Я с тобой поеду, — сказала Настя. — Мне этой дорогой нельзя на завод ворочаться, на казаков напорюсь. Я круговой тропой вернусь.
Они поехали рядом. Варвара молча смотрела вслед им, стоя на ветру босая, в одном платьишке.
Въехали в лес. Гурьян расспрашивал про завод, потом приостановил коня. Настя рассказывала, что Пастухова высылают, что пороли рабочих.
Кажется, один миг прошел, а уж тропа расходилась. Опять остановили коней.
— Ну, я сюда, — сказала Настя. — Прощай!..
— Прощай!..
— Не забывай!..
Гурьян взглянул тревожно, словно она тронула больное место.
— Варвару не забывай! — сказала Настя бойко, сильно толкнула ногами копя и рывком дернула узду.
Гурьян глядел вслед ей.
Она поехала быстро, но вдали осадила коня, завернула, махнула рукой и крикнула:
— Гурьян!
Точь-в-точь, как тогда, девкой на огороде, когда он ее поцеловал единственный раз в жизни.
— Прощай!.. — крикнула она и понеслась под гору, как черный ком в белой снежной пыли.
Настя скакала обратно на завод, не замечая, что разыгрался буран; он уже не пугал ее так, как с утра, когда въезжала она в лес. Теперь и лес стал родней и ближе; она не страшилась его, зная, что сделала доброе дело.
Никто не ехал в это утро ни в лес, ни из лесу, никто не видал ее.
На въезде в завод в волнах снега проехала стороной от нее группа всадников. Это казаки отправились ловить Гурьяна. Все закутаны башлыками. «Им еще только ехать в этот лес придется, там невесело и ждет неудача», — подумала Настя и на миг стало жаль, что в такую погоду едут люди зря, мучаются.
Она подъехала к дому, открыла калитку, ввела коня, бросила поводья, кинула-сь в дом.
— Я была в лесу! — сказала она Захару, который вскочил из-за стола. — Еле доскакала обратно. Честное дело, Захарушка, я сделала: может, человека спасла. Да ты что всполошился-то? Вернулась ведь. Да и дорогой все о тебе думала.
— А ты не обманываешь меня?
— Бог с тобой! А не веришь — убей... Струсила в лесу, ехала обратно, так к тебе хотелось, домой... По дому соскучилась...
Ей хотелось сказать, что она любит Захара, привыкла к заводу, жизнь свою не променяет ни на что.
Захар и верил и не верил. Он вспомнил о гибели Темирбулатова.
Случая не бывало, чтобы башкиры, какие бы лихие казаки ни были, напали на войско. Никто не ожидал. Султан еще накануне клялся, что поймает и задушит Могусюмку. И вдруг пальба сверху — и ему смерть.
На глазах у Захара прикончили пулей этого богача. А шли с войском, под охраной. Захар знал, из-за чего убит Султан. И убит на хребте, где когда-то в молодости ехал Захар после грозы, после ночевки в избушке у лесника, где видел сон, казавшийся ему вещим, где сам боялся Могусюмки, был тогда без охраны, с большими деньгами. Но тогда его никто не тронул, а Могусюмка даже прислал долг.
А теперь, когда, казалось, все было так надежно, рядом с Султаном чуть не положили насмерть и его, пули свистели...
«Неужели и я, как Султан? Неужели и на мою голову позор и беда? Его не спасли войска и богатство. И мне горе, дошла и до меня гроза. И меня не спасло-то ничего...»
Он проклинал свое богатство. Он понял, счастье не в богатстве и его не огородишь каменным забором.
Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.
Отзывы
