Глава 1. Твердышевские капиталы

25 августа 2020 03:23

388

0

Книги о Белорецке и р-не Прочнее стали

Главный редактор

НА РУБЕЖЕ ДВУХ ЧАСТЕЙ СВЕТА

   На рубеже двух частей света, там, где стоит обелиск с надписью «Европа - Азия», в горы Южного Урала врезалась большая долина. Хребты, сплошь покрытые вековым хвойным лесом, защищают ее от ветров. С севера, вырываясь из расселин гор Аваляк и Иремель, круто и шумно спускает­ся в долину река Белая.  Здесь плотина задержала ее течение, и она разлила свои чистые воды в широкий пруд. По склонам гор и на берегах реки раскинулся Белорецк — город башкирских металлургов.

   На восток уходит каменистый и пыльный Верхнеуральский тракт. На юго-во­сток через горный перевал пролегло шоссе к гиганту советской черной металлур­гии Магнитогорску.

   Ниже Белорецка, по берегам притоков Белой, издавна разместились бывшие заводские поселки Узян, Кага, Авзян. Через них лежит старинный путь на запад, в Уфу — столицу Башкирии.

   А выше, к станциям Запрудовка и Вязовая, почти на полтораста километров навивается у подножья гор узкоколейная железная дорога, связывающая Белорецк с широкой колеей страны. Днем и ночью торопятся по ней поезда, тяжело гру­женные чугуном, сталью, прокатом, метизными изделиями.

   Белорецкий район - наиболее возвышенная часть горной Башкирии. Куда ни кинешь взор—всюду синие горы. На их вершинах стройные сосны. В складках гор — березовые рощи, кустарники. У подножий - россыпи камней. Родники бьют здесь даже зимой. Природа щедро наградила недра района сокровищами. На поверхность земли вырываются качественные железные руды. Здесь в достатке сырья для доменных флюсов и огнеупорных глин. А лесные массивы и водные ресурсы поистине велики_. На территории этого района еще в середине XVIII века возникло горнозаводское производство.

   Далеким предком города Белорецка является поселок, основанный одновремен­но с чугунолитейным и железоделательным заводом и носивший название «Белорец­кий завод».

   Белорецкий металлургический завод—ветеран черной металлургии Южного Урала. Два века назад белоречане встали у домниц и кричных горнов. С тех пор они познали тайну сплавов и хитрую варку металла.

   Белорецкие железодельцы помогали родине создавать русскую промышленность, строить города, превращать нетронутые просторы степей в плодородные земли. Из­давна русские люди трудились в поте лица. А когда доводилось им отстаивать свои города и деревни с оружием в руках, то грозно сверкал уральский металл. Русский народ-богатырь.изгнал сродной земли наполеоновские полчища; ружья, пушки и мортиры были сделаны и из белорецкого металла.

   За отличное производство железа Белорецкому заводу в разное время были Присуждены Большая Серебряная медаль в Петербурге, Большая Золотая медаль в Москве и высшая правительственная награда - Государственный Герб на Всероссийской Нижегородской выставке в 1896 году.

   Почти одновременно с основанием Белорецкого завода родилась песня работных людей:

Славен, славен Белорецкий наш завод,

Что у Белой у реки в горах стоит.

Любо, любо слышать нам хвалу

Про железо наше соболиное,

Что по всей Руси развозится.

 За горой-морями ценится.

   Белорецкое Железо, выплавляемое из чистых руд на древесном угле, славилось своим высоким качеством. Спрос на него был велик во всех центральных губерниях России. В барках сплавлялось оно по рекам Белой, Каме и Волге на Нижегород­скую и Лаишевскую ярмарки.

   Става об уральском железе еще на заре отечественной металлургии уже пере­шла рубежи русского государства.

   Белорецкое железо нескончаемым гужом через Оренбург и Троицк шло на юго-восток. Верблюжьими караванами оно увозилось в Туркестан и Бухару. В Сред­ней Азии его хвалили за необычную мягкость при холодной ковке. В Троицке на Меновом дворе белоречане сдавали сортовое круглое, квадратное, угловое, обруч­ное, шинное железо, получая в обмен пряности, сахар, изюм, урюк, чай, ковровые изделия и мягкую ткань.

   В русской торговле второй половины века железо После пеньки было главнейшей вывозной статьей. Даже хлеб уступил ему место. Уральские заводы, или, как их было принято называть в то время, сибирские — Невьянский, Ревдинский, Златоустовский, Юрюзанский, Белорецкий и другие выковывали высококачественное железо. Его постоянно ждали в Балтийском порту английские корабли.

   Белоречане получили Серебряную медаль на Международной выставке в Чи­каго. Уже тогда, в заморской стране Америке, они демонстрировали искусно про­катанный тончайший железный лист, который рвался, как папиросная бумага.

   Такова лицевая сторона медалей Белорецкого завода.

   На оборотной стороне их—рабский труд, труд до изнеможения. Стремление белоречан приумножить славу русского металла встречало на пути огромные препят­ствия. Железные цепи крепостного права сковывали их творческую энергию и мысль.

   О подневольном труде с горечью рассказывали сами работные люди в пес­не о белорецком железе:

Мы бы славу приумножили—

Еще б лучше его сделали;

Да зачем нам его делати,

Коль в него людей заковывают,

 Во Сибирь ведут далекую

На погибель, на смерть верную.

   Рядом с Белорецким заводом, со стороны Уфы на Челябу, тянулась из Цен­тральной России «знаменитая» Владимирка — старинный каторжный тракт в дале­кую Сибирь, на дикий туманный Сахалин.

   Гремя кандалами, шли через леса и горы Урала непокорные люди. В 1826 году белоречане печальным взглядом провожали партии ссыльных декаб­ристов.

   С девяностых годов XIX столетия ссыльных и каторжан стали отправлять в арестантских вагонах по Сибирскому железнодорожному пути. Никто из них не ми­новал Челябинского пересыльного пункта — страшной, мрачной тюрьмы.

   В конце 1903 года через Челябинск проехал сосланный царским самодержавием в Иркутскую губернию Иосиф Виссарионович Сталин.

   Более ста лет по каторжному тракту гоняли этапом всех, кто выступал против царского самодержавия. До крови избитыми ногами ступали люди по родной земле, которую они стремились сделать счастливой и свободной.

   На глазах белорецких железодельцев разыгрывалась трагедия человеческой жизни. Здесь, на тракте, беспрестанно слышались окрики, стон, звучали кандалы. По ночам люди выходили из своих жилищ, напряженно всматривались в темноту. На вершине Этапной горы, откуда уже не доносился звук, вспыхивали и мгновенно гасли огоньки. Это железные цепи кандальников ударялись о кремнистые камни...

   Белорецкие работные выражали своё горе в песне:

И от звона от кандального

Точит думушка головушку:

Не себе ли цепи мы куем,

Не в Сибирь ли во цепях пойдем.

 Но ни крепостное право, ни кандалы, ни дорога в Сибирь не могли убить стремление народа к свободе. 

СОБОЛИЙ КРАЙ

   От первого в Башкирии города — крепости Уфы, по плодородным сте­пям на сотни верст пролегала широкой полосой Ногайская дорога к Каменному поясу — Уралу, в его южные дебри.

   Дикий край! Горы, заслонившие горизонт. Склоны, заросшие высоким лесом и густым кустарником. Нескончаемый бурелом. Звериные тропы...

   По извилистым тропинкам на скалистых хребтах редко кто ходит. Разве одино­кий медведь проберется сюда, нечаянно свалит камень, который упадет с грохотом вниз, посмотрит ему вдогонку и продолжит свой путь в глухомань.

   На малодоступных зеленых пажитях пасутся дикие козы. Почуяв опасность, мчатся они по краю головокружительного обрыва, прыгают через пропасти. По ущельям пробираются прозрачные ручьи; шумят водопады. А в низицах—стре­мительные реки.

   Узкие тропы по обеим сторонам уральского хребта спускаются Л дорогам. У подножий юр — дороги шире. Они уходят в степи к блестящим серебряной гладью озерам.

   Южный Урал известен бесчисленным множеством пушного зверя. Но Каменный пояс, как и Сибирь, был особенно знаменит соболями. На весь мир славился он этим редким и чудесным зверьком с блестящим, как шелк, и легким, как пух, мехом. Его шкурка имеет дымчато-бурый подшерсток с голубовато-серым оттенком. Наземный зверек, отлично умеющий лазить и по деревьям, жил в таежных местах вблизи во­доемов, охотился за белками, птицами, питался рыбой, лакомился ягодами и медом диких пчел. Соболь—ближайший родственник наших благородных куниц,— своей красотой и ценностью меха превзошел и их, и американских енотов.

   В собольем крае жили четыре башкирских рода. Они вели полукочевой образ жизни. У табынцев было 387 дворов, у тангауров — 80, у тамьянцев—196 и у ки­тайцев —300. Каждый род занимал определенную местности, делился на подро­ды— тюбы и аймаки, и управлялся своими старшинами. Во главе башкирского населения стояла местная знать — мурзы, баи, дуваны. Духовными наставника­ми башкир являлись муллы и имамы. Башкиры верили, что вся их жизнь до мельчайших подробностей начертана в «Ляухуль-Махфуз» — книге судеб. Но толь­ко муллам доступно заглянуть в нее и узнать, что ждет человека. Это было на руку феодальной верхушке. С помощью религии она угнетала и держала в повинове­нии трудовых людей.

   Местная знать, укрепляя свою силу и богатство, в классовых интересах раз­жигала кровавые раздоры между родами. Это ослабляло силы народа в его борьбе с поработителями.

   О междоусобных войнах говорят устные предания, материальные и письменные памятники старины, сохранившиеся до наших дней. Близ Белорецка лежат два могильных камня, источенные уральскими ветрам и омытые проливными дождями. На одном из них высечены надпись и башкирский Орнамент. Среди старожилов аула Шигаево живо предание о том, как род тамьянцев шел войной на род катайцев. Под оружие встали и старые и малые. Битва была затяжной и кровопролит­ной. Когда все воины с обеих сторон погибли, то и предводители родов покончили сами с собой. Позднее на их могилах люди поставили камни.

   Каждый народ в своем историческом развитии имеет важные переломные события. В истории башкирского народа таким событием явилось принятие в 1556 году русского подданства. Это принесло башкирам освобождение от многовекового гнета татаро-монголов, тормозившего экономическое и культурное развитие народа. Правда, Башкирия, присоединившись к русскому государству, стала колонией царизма; но общение с передовым в культурно-экономическом отношении русским народом, совместная освободительная борьба против само­державия имела огромное значение для исторических судеб народов Баш­кирии.

   После принятия башкирами русского подданства, уральские земли были от­даны в вотчинное владение башкирским родовым общинам. Принадлежность к об­щине, с одной стороны, давала башкирам право пользоваться землями и угодьями, с другой — накладывала на них обязанности по уплате всевозможных сборов и по несению военной повинности.

   Башкир обязали платить ясак. Он был натуральным и вносился мехом и медом, позднее — деньгами, а исчислялся в куницах. В переводе на деньги одна ку­ница считалась за 40 копеек, а батман меда за 1 рубль.

   Ясак платили с земли; Собирали его царские ставленники — башкирские феодалы. Внутри волостей ясак раскладывался по аймакам, а затем на членов об­щины. Башкирские волости сильно разнились между собой по размерам земель­ных угодий и численности населения. Ясачные оклады волостей колебались от 10 до 350 куниц в год. На отдельных плательщиков приходилось до 50 копеек ясака в его денежном выражении того времени.

   По сравнению с подушной податью русского населения, размеры ясака каза­лись небольшими, но фактически являлись для башкир весьма обременительными. Отсталая в сравнении с земледелием форма башкирского хозяйства — полуко­чевое скотоводство предопределило низкий уровень производительных сил: земле­делия, ремесла, обмена. Приток беглого населения, скрывавшегося в башкирских лесах от жестоких царских законов, затруднял башкирам добычу пушнины и ме­да. Хотя уплата ясака производилась также и деньгами, но при господствовавшем натуральном хозяйстве получение денег было сопряжено с неменьшими трудностями.

   Башкиры делились на две основные категории — тарханов и ясачников. Ясачные составляли главную массу скотоводов и земледельцев, производившую материальные блага. А тарханы представляли феодальную знать и были освобож­дены от уплаты ясака. Они самовольно распоряжались вотчинными землями и угодьями, проявляли ревностное усердие по охране; интересов царского прави­тельства, подавляли башкирские восстания.

   Постоянные набеги соседних кочевых племен, в частности ногайских и сибир­ских ханов, и дальность доставки ясака в Казань требовали постройки городов- крепостей, которые смогли бы служить защитой от воинственных кочевников и явились бы местом сдачи ясачного оклада. Первый такой город на реке Бе­лой — Уфа был построен еще в 1586 году.

   Со времени основания Уфы, и особенно с XVII века, началась системати­ческая земледельческая колонизация края. Сюда устремились служилые люди, стрельцы, пушкари, подьячие и другой люд, за службу царю получавший вокруг Уфы, в прибельской полосе и в северных районах Башкирии, так называе­мые «пустопорожние» земли.

   Башкиры несли военную службу русскому государству. С 1608 года они были на службе в царских войсках; ходили против поляков; участвовали в Крымском и Азовском походах.

   Охраняя пределы России от набегов калмыков и киргиз — кайсаков, баш­киры прославились непревзойденной храбростью. Своеобразный тип горных башкир хранил в себе давние черты коренных уральцев. Высокого роста и широко­плечие, сухощавые, но мускулистые, они перенесли уйму невзгод. Обладая сме­лостью и силой, горцы отличались независимостью характера.

   По собольему краю шла пограничная казачья линия. На ней часто происхо­дили схватки. Когда в 1733 году киргиз-кайсаки Среднего жуза пытались вторг­нуться в Башкирию, горцы под водительством батыра Таймаса разбили их и отня­ли ханское знамя. При вторичной попытке башкиры опять победили.

   Неподалеку от тракта Белорецк — Верхнеуральск стоит гора Бурсык, а на ней скала «Казак-Урышкан». Здесь не раз находили стрелы. У скалы был жестокий бой. Как ни бились киргиз-кайсаки, но легли костьми. В горных ущельях и лесных чащах башкиры были неуязвимы. Они осыпали врага смертоносными стрелами.

   Глухой, обильный край, который так горячо отстаивали его обитатели, нельзя было окинуть взглядом даже с самой высокой на Южном Урале горы Иремель. Простирался он на многие, многие версты.

   Занимаемые горцами волости состояли из западной части — горно-лесной со множеством рек, и восточной — степной с озерами. Это в большой степени и опре­делило занятие здешних башкир. Кочующие в жар, замерзающие в холод, они бы­ли во власти природы.

   Печальное зрелище представляли собой разбросанные аулы, в которых горцы жили зимой. Их жизнь была страшна своей беспросветностью. «Тоскливые мыс­ли приводят к вам башкирские поселки своей подавляющей тишью, своим без­молвием, разящим ухо и глаз,— писал русский писатель Н. Крашенинников,— нищета черная, нищета последняя, тишина безъязычная, — и, точно бельма, — пустые, неосвещенные кривые оконца лачуг. Словно наспех -сложенные из самых бед­ных бревен избы зимою совсем не сохраняют тепла... окна, сплошь и рядом затя­нутые бумагой или распластанным бычьим пузырем; горькая обожженная солн­цем лебеда на крыше свисает уныло завядшими листьями, жалкий огрызок плетня, замазанная дрянью клеть...»

   Зима для башкир была суровым испытанием. Не имея возможности делать запасы, они жили впроголодь. С каждым днем все ухудшалась их пища. К ис­ходу зимы даже юря — похлебка с крупой, считалась роскошью.

   Скот их всю зиму содержался на тебеневках — подножном корме, добывая себе скудную прошлогоднюю траву.

   А как наступала весна — оживали башкиры. Когда яркими становились горы и Лес надевал зеленую шапку,— ожиданием бились сердца. Впереди предстояла жизнь на джайляу — местах летних кочевок.

   Те, кто наряду со скотоводством занимался и земледелием, торопливо завершали посевные работы. Башкиры сеяли преимущественно яровой хлеб—ячмень, овес на 2—3 десятинах и немного конопли. Этого посева им не хватало, но был сделан крупный шаг вперед: после скотоводства земледелие становилось у них вторым занятием. С переходом к земледелию прекратились набеги на другие кочевые и оседлые народности, менялись взгляды на труд и соседей.

   После посева, перед отправлением на джайляу, башкиры устраивали «сабантуй»— свадьбу сохи. На этот национальный праздник, сохранившийся еще с вре­мен язычества, собирались тысячи людей. Все любовались скачками. Лихие наезд­ники, башкиры, казалось, родились в седле. Они горячо отдавались играм: борьбе, бегу взапуски.

   По окончании праздника башкиры покидали свое зимнее пристанище — вросшую в землю избушку, на развалившейся глиняной трубе которой был нахло­бучен бездонный горшок, и уезжали в горы. Шумен был их отъезд.

   На берегах реки Белой они устраивали примитивные коши, в шалашах из бе­ресты жили до глубокой осени. Убожеством и бедностью веяло от этих жилищ.

   Состоятельные же разбивали тирьму — настоящую кочевую кибитку. Дела­лась она из решеток, переплета из драниц или тонких жердей. Тирьма сперва по­крывалась плетением из соломы, а затем белыми кошмами. Внутри — деревянные нары, сундук, те же кошмы, подушки. Посреди кибитки в земле делалось углубле­ние, в котором разводился огонь для освещения в ночное время. Снаружи кибитки вмазывался казан для приготовления пищи; над ним навес для копчения мяса.

   А вокруг, по долинам и горам, в сочной траве вольно гуляли косяки скота. Скотоводство здесь долго оставалось основным занятием башкир. Главным его видом являлись лошади, служившие средством передвижения и питания. Вместе со своими табунами кочевали и обитатели Южного Урала. Они готовили незатей­ливую пищу из конского и бараньего мяса и пили живительный напиток — кумыс.

   Скотоводы-башкиры обычно имели по 30—50 лошадей, некоторые по сотне, а богатеи от 1 до 4 тысяч голов. Феодальная башкирская знать использовала родовые пережитки в своих алчных интересах. Феодалы отдавали скот башкирам - общинникам для ухода за ним и требовали возвращения с приплодом в полной со­хранности. На общинников ложилась большая забота.

   В период летних кочевок особенно тяжелую работу выполняли башкирские женщины. Они по нескольку раз в день доили кобылиц и коров, заготавливали на зиму масло и сыр, проветривали мясо, выделывали кожу, ткали из крапивы и пеньки холст, шили платье.

   Большинство башкирских браков заключалось зимой. Но и летом устраива­лись туи — свадьбы с большим стечением народа из ближних кочевок. Задолго до этого родители жениха сами или через сватов выбирали невесту — будущую ра­быню мужа. Долго рядились об уплате калыма — выкупа за нее. Калым иногда назначали такой, что умирали родители жениха, сам он становился уже старым, а все еще не мог рассчитаться.

   Бывало отец жениха не один десяток раз навещал соседа:

   - Уступи... Отдай свою дочь ко мне в дом. Чем не джигит удалой мой сын?..

   Не противился, но молчал тот, думал: "За такую дочь ой как много получить можно". И обидеть не хотел. Говорил:

   — Беден, беден ты... но знатен родом воинственным. Будь по-твоему: бери для сына дочь мою в дом свой.

   Ждали весну, коши...

   Опять праздник, конские скачки, борьба. Малые и старые выражали свои чув­ства в песнях и плясках под курай. Неугомонные курайчи воспевали смелых егетов и замечательных девушек родной Башкирии.

   Шли кочевые дни. Сглаживались зимние тяготы...

   Горцы были отличными стрелками и искусными охотниками. В таеж­ных местах на горных тропках замысловатые ловушки, петли, рогатины, кап­каны караулили зверя. Поздней осенью в долинах Южного Урала башкиры охо­тились с обученными ловчими птицами.

   Делали так. По степи скакал башкир. На его руке, затянутой в кожаную ру­кавицу, сидел пристегнутый шнурком беркут с колпаком на голове. Из-под ног коня выбегали зайцы, лисицы. Увидев зверя, охотник отстегивал шнурок и сни­мал с головы птицы колпак. Зоркий беркут мгновенно замечал добычу. Почуяв свободу, он устремлялся ввысь и оттуда камнем бросался на бегущего зверя, са­дился ему на крестец и, удерживаясь цепкими когтями, сильным ударом клюва разбивал череп или выклевывал глаза... С ловчими птицами башкиры ходили да­же на волков и медведей.

   Другим их излюбленным занятием было рыболовство. Рыбу они ловили мор­дами, лыковыми сетями и волосяными петлями. По ночам плавали на лодке с зажженным смольем вдоль берега Белой и острогой кололи спящих щук вкусную рыбу — хариус.

   Любили башкиры и бортничать. Бортничество было старинным видом пче­ловодства жителей дремучих лесов? В стволах высоких сосен и раскидистых дубов выдалбливалось место— «борть», куда дикие пчелы сносили мед. Бортевые- улья рас­полагались друг от друга на десятки верст. И никто ловчее башкир не умел лазить по деревьям и делать борт никто лучше их не знал нрав Дикой пчелы.

   Коренные жители этого уголка Южного Урала, уплачивая русскому царю ясак, сдавали тысячи драгоценных шкурок куниц, лисиц, соболей и батманы души­стого меда.

   Край, богатый лесами, лугами, черноземом, реками, озерами, пушным зве­рем, рыбой; а также дикими пчелами,— располагал самыми лучшими условиями для развития здесь земледелия, скотоводства. Но рядовые башкиры-общинники, обремененные всевозможными поборами, с каждым годом все больше разорялись и были не в состоянии исправно выполнять свои обязанности: платить ясак, нести общинные расходы, отправлять военную службу и подводную гоньбу. Общинные расходы намного превосходили окладной ясак. Непосильные платежи усугубля­лись постоянным отрывом башкир на военную службу, на время которой они долж­ны были сами снабжать себя конями, обмундированием и продуктами питания. Все это вынуждало ясачных «припускать» пришлое население из числа татар, чу­ваш, мари и других народностей для пользования землей на условиях «подможения» в уплате ясака и всех остальных поборов. Ясачные сплошь и рядом занимали день­ги у тарханов под заклад имущества и скота. Иногда деньги брались даже под за­лог детей. В заемной записи Ногайбики, жены ясачного башкира Сабаная Айбах- тина, занявшей десять рублей на расплату долгов, было записано: «А за те взятые деньги, дала я, Ногайбика, ему Абдуллу, дочь свою родную, девку Кызгыча, Са­банееву дочь... вольно ему Абдуллу, тое мою дочь выдать замуж...»

   Таково было положение башкир-общинников, несших на себе всю тяжесть об­щинного бремени.

   Башкиры-общинники, владея просторными вотчинными землями, не знали на­стоящую цену своей земли, богатой всевозможными рудами, особенно железными и медными. Большие запасы полезных ископаемых в сочетании с обширными лесными богатствами и широко разветвленной речной системой являлись естественной осно­вой для развития производительных сил края.

   Еще в 1696 году сюда был послан дворянин Иван Полозов «для ознаком­ления с удивительной местностью». Письмом из горной Башкирии он сообщал о том, что здесь «дикости и полезных ископаемых вмеру».

   Плодородные земли оставались необработанными, огромные естественные бо­гатства лежали нетронутыми. Вплоть до XVIII века здесь почти не было русских селений.

   Первые десятилетия XVIII века знаменовали собой дальнейшее расшире­ние и укрепление русского государства, образование Российской империи, усиление экономического развития страны и ее военной мощи.

   Появлялись новые и новые железоделательные заводы. Русский металл по­могал создавать отечественную промышленность, поднимать целину в степях, раз­вивать передовую военную технику, строить корабли.

   Петр I деятельно создавал и укреплял национальное государство помещиков и торговцев, всячески возвышал класс помещиков и содействовал нарождавшемуся купеческому классу. Все это делалось за счет крепостного крестьянства, «с которого драли три шкуры».

   Большое значение имела деятельность крупного купечества, державшего в руках всю внутреннюю и внешнюю торговлю. Купцам’ предоставлялись многие льготы, всячески поощрялось вложение средств в промышленность. Впервые в истории России к заводам стали приписывать целые селения. На плечи работ­ного люда пала вся работа, их мозолистыми руками строились заводы, добывалась руда, выплавлялся чугун, выковывалось железо.

   Как раз в это время начал свою деятельность выдающийся знаток горноза­водского дела Василий Никитич Татищев — первостроитель русских заводов. Он руководил всей промышленностью на Урале и в Сибири.

   В промышленности России Урал начинал играть ведущую роль. Число ураль­ских железных заводов в XVIII веке быстро умножалось. В 1701 году были пущены первые на Урале Невьянский и Каменский заводы. К 1736 году уже работали 19 заводов, в том числе Алапаевский и Екатеринбургский.

   До вступления в строй петровских металлургических первенцев выплавка чу­гуна во всей России не превышала 150 тысяч пудов. В это время в Англии чугуна получали ежегодно в пять раз больше. Вскоре соотношение изменилось. Русские доменные печи в 1720 году выплавили 730 тысяч пудов чугуна, а в 1724 году — 1165 тысяч пудов. Англия оказалась позади, а про такие страны, как Франция и Германия, и говорить не приходилось.

   Россия становилась все сильнее. Она начала вывозить за границу и хлеб. Понадобились новые пространства под пашни.

   Башкирия представляла настоящий клад всевозможных руд и черноземных земель. Ее стали окружать крепостями и форпостами. Еще в конце XVII века на­чали воздвигать Закамскую линию. Потом стали создавать линию вдоль реки Яика.  Башкир принуждали производить тяжелые землекопные работы и ежегодно от каж­дых 6 дворов брали по одному человеку и по две лошади с телегой и упряжью.

   Царские власти творили произвол, грабили местное население, устраивали бесчинства. Приезжавшие в 1704 году в Уфу по сбору прибылей Жихарев и Духов от имени князя Меншикова объявили башкирам уйму новых поборов. Брали с рыб­ной ловли, с бань, даже с глаз: черных—2 алтына, серых—8 денег. А присланный из Казани для сбора лошадей комиссар Александр Сергеев не только поддержал действия прибыльщиков, но и вместе с ними потребовал с башкир еще 5 тысяч лоша­дей и 1 тысячу человек для пополнения кавалерийских полков.

   Эти злоупотребления явились непосредственным поводом к крупному башкир­скому восстанию 1705—1711гг., известному под названием «Алдар-Кусюмовского», по имени его главных руководителей Алдара и Кусюма.

   Даже Сенат в своем приговоре от 16 января 1721 года о причинах волнения среди башкир был вынужден признать:

   «А противность де у них учинилась от того как приехали в Уфу Духов, Жиха­рев и положили на их тягости, которых на отцах и дедах их положено не было, 72 статьи прибыли. Да Александр Сергеев приехал к ним с полками, и с пушками, и с ружьем, брал у них многие подводы, и призвав из уезду их выборных людей поил зельем и вином и порохом жег навзлет, и тем многих поморил до смерти, и бил, и мучил, и в крепкие места запирал... Да к ним же приехал в Ногайскую дорог» Сидор Аристов с Хохловым, со многими полками и разорили деревни их пожгли и многих людей и пожитки побрали и порубили».

   Башкирский народ, испытывавший тяжкую эксплуатацию местных феода­лов и национально-колониальный гнет царизма, не раз поднимался на борь­бу с оружием в руках. Но башкирская знать обычно успевала возглавить такие восстания и стремилась использовать в своих корыстных интересах. Такие восстания нередко выливались в отказ от русского подданства и переход под власть соседних кочевых феодалов, позднее — в стремление образовать неза­висимое башкирское государство. Однако политические требования феодалов все чаще не находили поддержки народных масс.

   Башкирия была окутана дымом. Повсюду — экзекуция. Восставших жестоко казнили, многим отрезали носы и уши и пускали на «волю» для устрашения ос­тальных.

   По следам военной рати двигались в Башкирию купцы, помещики, дворяне с грамотами и указами на руках. Они захватывали лучшие пахотные земли, лес­ные угодья и вытесняли коренных жителей в глушь Южного Урала. Вскоре пред­приниматели прочно утвердились на башкирской земле и пустили глубокие корни. Башкирский народ изнывал и разорялся под пятой царского самодержавия. Год за годом все усиливалась земледельческая правительственная колонизация.

   С середины XVIII века последовала горнозаводская колонизация Башкирии. Как и земледельческая, она сопровождалась захватом земель. Но в первую очередь теперь захватывались земли, имеющие в своих недрах руды. И все это делалось под видом «покупок»» и «кортомы».

   Заводская колонизация была подготовлена так называемой Оренбургской экспедицией. Ее начальником назначили Ивана Кириллова.

   Цели и задачи, поставленные правительством Оренбургской экспедиции, имели большое государственное значение. В Башкирии был нужен опорный пункт для широкого колониального наступления царизма на Среднюю Азию и дальше к Индии, издавна привлекавшей русских торговых людей своими сказочными богатствами. Таким пунктом должен был стать город Оренбург. Еще Петр I счи­тал, что башкирский край «всем средне-азиатским странам и землям есть ключ и врата».

   Экспедиция Кириллова в 1734 году прошла по Южному Приуралью. К этому времени относится постройка Верхнеяицкой пристани — первого форпоста укреп­ленной линии по реке Яику.

   Окружение территории, занятой башкирами, линией крепостей означало пре­вращение, прежде всего, самой Башкирии во внутреннюю провинцию Российской империи и открывало широкие возможности для колонизации этого обильного края.

   Основание Оренбурга послужило поводом для всеобщего башкирского восстания, которое длилось шесть лет и было жестоко подавлено.

   Еще в начале восстания указом Сената 11 февраля 1736 года повелевалось «в Уфимском уезде и башкирских жилищах кузнецов и кузниц не иметь... преж­ние указы подтвердить дабы из других уездов ружья и пороху и свинцу пансырей сабель луков копей и стрел не возили и не продавали и не сменяли, всем, особливо воеводам крепкое смотрение иметь и виновных штрафовать». Этим же указом «уличенных в бунте» было приказано «казнить смертью, бить нещадно кнутом, ссылать на каторгу, отдавать в солдаты, продавать в рабство с женами и детьми, жечь и истреблять бунтовщичьи селения...», дозволено «разным лицам приобретать башкирские земли, как офицерам и дворянам, так и купцам», а также «помещикам переселять в Башкирию своих крестьян».

   Указ 11 февраля 1736 года явился первым крупным правительственным меро­приятием, определившим основное направление колониальной политики царизма в Башкирии.

   Все это особенно способствовало горнозаводской колонизации. Началась она с открытия частных и казенных приисков, рудников и строительства медепла­вильных, чугунолитейных и железоделательных заводов. Первый в Башкирии, возникший в 1735 году близ Табынской крепости, Воскресенский медеплавиль­ный завод заложил сам Кириллов.

   Но развивая жизненно необходимое для государства горнозаводское дело, царское правительство применяло жестокие колониальные методы.

   Одним из первых предпринимателей-горнозаводчиков в Башкирии был сим­бирский купец Иван Борисович Твердышев.

КУПЕЦ-ЗАВОДЧИК

   В конце XVII века в Симбирске, на углу Большой Саратовской улицы, самой лучшей улицы в городе, полукругом охватывающей площадь с двумя соборами, жила купеческая семья Твердышевых. Во главе семьи стояли братья Осип и Борис.

   «Осип Твердышев, принадлежавший к гостинной сотне, — говорится в Рус­ской Родословной Книге, — имел еще в 1691 году лавки в Симбирске, около крепо­сти. В 1720 году он, вместе с другими значительными купцами, образовал компа­нию для усовершенствования суконного производства в Москве. Этой компании Петр Великий даровал разныя преимущества».

   А Борис Твердышев занимался заготовкой и перепродажей шерсти, мяса и хлеба.

   Осип умер, не осуществив до конца своих замыслов по суконному производ­ству и не оставив потомства. Вскоре умер и Борис, немного не дотянув до купца первой гильдии и оставив детям изрядный капитал, нажитый бойкой торговлей. Дочь его — Татьяна вышла замуж за симбирского же купца Мясникова. Сыновья Яков, Петр и Иван наделили сестру. Оставшееся разложили на три части, нисколь­ко не задумываясь над тем, что, раздробляя таким образом отцовский капитал, они удаляют себя от почетной гильдии, к которой всю жизнь так тянулся Борис Твердышев.

   Наловчившись при отце торговать в собственных лавках, братья порешили, что теперь всяк по-своему сумеет встать на верный жизненный путь. Дом достался самому младшему — Ивану. Ему же отдали подвал, до отказа набитый мясом. Думали Яков и Петр, что восемнадцатилетний юноша размотает имущество и явится к ним, как вешний снег на голову.

   Но не таков оказался их младший брат. Он лучше всех воспринял купеческие увертки родителя. Словно по наследству, передалась ему жадность к наживе. До остатка очистив подвал он закупил новую партию мяса...

   Года через четыре молодой купец-симбирянин оставил далеко позади своих братьев. Те не без зависти смотрели, как Иван на глазах превращается в Ивана Борисовича. При встрече с ним уже раскланивалось все наместничество. Вскоре в Симбирске не стало купцов богаче Ивана Борисовича Твердышева.

   Шло время. Рос город Оренбург... Казенные учреждения и войско требо­вали регулярного снабжения провиантом и фуражом. Но к Оренбургу еще не было проезжих дорог. Иван Твердышев быстро смекнул о том, какую роль он сможет сыграть в этом деле. Прикинув возможности, он не без торгового риска первым взялся за поставку провианта. Совершая коммерческие поездки по Симбирскому и Казанскому уездам, пронырливый купец спешно заготавливал и отправлял в Оренбург тысячи пудов пшеницы и овса. Забрался он и в Башки­рию; скупая здесь за бесценок гурты скота, гнал их в губернский город.

   Очень скоро Иван Твердышев стал бесконкурентным поставщиком провианта в Оренбург. Когда кое-кто из купцов попытался соперничать с ним, он подставил им «ножку» — убавил цену. Те не выдержали и поспешно убрались из торговой вотчины Твердышева.

   А купеческий кошелек с каждым годом раздавался в ширину. И если во всей России насчитывалось три сотни таких купцов, то в их числе был и Иван Борисо­вич Твердышев.

   Напористый и алчный, он постоянно искал барыш. Жизнь в его представлении была коммерцией и держалась на законах: ваши деньги, наш товар; чего мало, то — дорого, чего много, то — дешево.

   О нем отзывались:

   — Человек такой, который в рассуждениях о внутренней и внешней коммер­ции основательно сведущ, везде имеет кредит довольный.

   Как-то симбирский купец подсчитал свои капиталы: эдак до полмиллиона чуть-чуть не хватало. К этому времени окреп он и своим Знатным положением. А мысли уводили далеко...

   Твердышев хорошо знал историю с тульским кузнецом Никитой. Отдал ему Петр I казенный Невьянский железный завод. Тот так управился с горнозаводским делом, что во время войны со Швецией был основным поставщиком оружия в рус­ское войско. Демидов ковал... барыши.

   Симбирский купец видел, что правительство горячо поддерживает действую­щие медные и железные заводы, а оренбургский губернатор Неплюев считает, что «успех этого дела только тогда может быть прочен и благодетелен для края и всего государства, когда устройство заводов будет предоставлено предприимчивости частных лиц, а не казны».

   Твердышев давно интересовался Южным Уралом, одним из богатейших и не­тронутых мест России. Доходили до него слухи, что на горную Башкирию имеют поползновение Демидовы.

   — Почему Демидовы? — все чаще задумывался купец.

   Богатство этого края медью и железом не давало Твердышеву покоя. По ночам он грезил. Усадьба представлялась обнесенной железным забором, выделялись тяжелые чугунные ворота; всюду колонны из меди. Цветы в саду распускают свои золотые лепестки... Просыпаясь, он соображал: какое же чувство пленит его больше — желание прославить себя на горнозаводском поприще или нажить новые капиталы. И наконец решил, что в душе его прочно разместилось послед­нее. А слава?.. Она придет через барыши!

   ...Декабрьским утром 1743 года с крыльца губернаторского дома в Оренбурге сошел коренастый человек, с курчавой русой бородой и острым взглядом. Кутаясь в тяжелый лисий тулуп с собольим воротником, он уселся в сани и приказал кучеру ехать. Сани с расписным задком оставили узкий след от широко раскры­тых ворот.

   Это был симбирский купец Иван Борисович Твердышев. Всю ночь он беседо­вал с губернатором Иваном Ивановичем Неплюевым.

   На большом дубовом столе лежала книга в кожаном переплете, с начищенным мелом медным запором. В книге — карты и рисунки башкирских мест. Купец вер­тел в руках кусок чугунной пены — шлак — и многозначительно говорил:

   — По сиим останкам сужу я о давнем добывании железа в горах Уральских. Попадающиеся на башкирских землях копи доказывают, что старинные люди не беспричинно промышляли — явно, что руду добывали.

   Оренбургский губернатор молчал. Дельные суждения симбирского купца он желал выслушать полностью. Неплюев не без чувства гордости относился к тому, что русские давно преуспевают в горном деле. Его прельщало будущее разви­тие промышленности в Башкирии. Она только что была причислена к Оренбург­ской губернии, и от Неплюева в известной степени зависело ее хозяйственное лицо.

   — Земля башкирская рудами обильна, — продолжал Твердышев, хитро посма­тривая на губернатора.— По убеждению моему, богатство и расцвет государства добычей железа знаменуются. Нашему Государству множество железа требуется. По примеру Демидова заводы построить мыслю. Желал бы сделать почин с медных дел. Кирилловым заведенный и башкирцами в бунт разоренный Воскресенский медный завод своим коштом на прежнем или на другом месте возобновить могу.

   Неплюев понимал, что в заведении заводов Твердышев усматривал прежде всего собственные барыши. Будучи государственным человеком, губернатор искал пути использования инициативы купца в своих целях.

   — Я убежден, — говорил Неплюев, — в успехе умножения заводов в Башки­рии и охотно войду с ходатайством в Берг-коллегию о поддержании вашего побуждения, но... Как цены на провиант, Иван Борисович? Сколько еще сбави­те?.. К тому ж, с заведением заводов, вам ничего не стоит платить десятую часть доходов в казну...

   — И казну и вас в обиде не оставлю, — заверил купец.

   Сделав по доставке провианта в Оренбург уступку на двадцать одну тысячу рублей, Твердышев сразу же обрел себе единомышленника.

   Неплюев писал в Берг-коллегию: Твердышев «ко взысканию руд ревность показывает и в некоторых местах, чрез старание свое, новые рудные признаки обыскал и ревнуя к действительному того завода произведению, просит, чтобы ему оные отданы были».

   Несмотря на высокую рекомендацию, Твердышев встретил на своем пути опас­ных противников в лице Демидовых. Завязалась тяжба. Оказалась она недолгой. За уступку в ценах по доставке провианта в Оренбург и согласие вносить в казну десятую часть доходов с будущих заводов, Берг-коллегия 116 апреля 1744 года вынесла определение, по которому «Твердышев пред другими из старых и знатных заводчиков... в отдаче предписанного при статском советнику Кириллове в заве­дении бывшего завода предпочтен, и учинены кондиции, на каком основании о содержании того завода Оренбургской канцелярии заключить с ним контракт, каким образом размножить сие дело, платить в казенный Оренбургский доход де­сятинный и двухпроцентный платеж, как обронить и покупать у башкирцев земли, леса и прочее...»

   Так силой денег была одержана симбирским купцом победа в Башкирии над Демидовыми, которые побоялись вложить капиталы в предприятия, возникаю­щие вдали от ранее основанных ими уральских заводов.

   А через год Твердышев получил в подряд еще один казенный завод. Недавний симбирский мещанин, поставками провианта сколотивший большое состояние, с приобретением заводов стал приумножать его.

   В горнозаводском деле купец видел свое будущее. Но в такое будущее надеж­нее итти не одному. И Твердышев, по примеру своего дяди Осипа, привлек к это­му братьев— Якова и Петра, сбил в компанейщики и зятя Ивана Семеновича Мяс­никова.

   Разведывательные партии компанейщиков в поисках руд исколесили всю Башкирию. В непосредственной близости к реке Белой и ее притокам они отыскали несколько медных месторождений. На базе их быстро появились два новых завода — Преображенский и Богоявленский.

   В 1747 году рудознатцы, с помощью местного башкирского населения, нашли на левом берегу реки Янка знаменитую гору Магнитную — богатейшее месторож­дение магнитного железняка.

   Металл горы Магнитной оказался впервые известен не заводчикам, а башкир­скому народу. В давнее время башкиры из магнитной руды плавили в ручных печах самую лучшую сталь. Пользовались они не доменным процессом, а сыродут­ным. Сыродутная печь представляла собой небольшой горн, сложенный из дико­го камня на глиняном растворе; размеры ее были невелики: около 50 см по вну­треннему поперечнику и 70—90 см высоты. Грудь горна выкладывалась насухо, так как ее приходилось разламывать после каждой плавки для выемки крицы. При задувке печь наполняли доверху древесным углем, на который сыпали руду. Из полученного в сыродутной печи металла башкиры делали оружие.

   До 1736 года башкиры имели в аулах собственные кузницы. Были у них и свои «горнопромышленники», вроде Измаила Тасимова, занимавшегося поставкой со своих рудников руды на Юговские медеплавильные заводы.

   Слух о чудесной горе Магнитной всполошил купцов-предпринимателей. Заго­релись жадностью их глаза: чугун и железо сулили огромные барыши...

   Постройка заводов в XVIII веке являлась делом нелегким. Для приведения механизмов в движение требовались значительные водные ресурсы, а для выплав­ки чугуна и выковки железа — большое количество древесноугольного топлива.

   Река Яик полноводна, но на ее берегах и намного верст в окружности не было лесных массивов. Всем этим требованиям отвечала река Белая. К тому же она яв­лялась хорошим средством сообщения с выходом по Каме и Волге к рынкам цен­тральных губерний России. И компанейщики решили основать чугунолитейный завод на ее притоке Авзяне, а железоделательный — выше верст на сто двадцать на другом притоке, Тирляне. Они были в любую минуту готовы приступить к строительству.

   Но сильная рука Демидовых долго мешала горнозаводской деятельности Твердышева. Демидовы не хотели никого пускать в Башкирию, оставляя ее про запас. Почти пять лет потребовалось на рассмотрение и решение вопроса об отводе горы Магнитной под твердышевские заводы.

   Иван Мясников 14 октября 1752 года подал в Оренбургскую губернскую канцелярию пятое по счету «Покорнейшее доношение», в котором писал:

   По Данному мне ея императорского величества из Оренбургской губернской канце­лярии указу обще с компапейщиком моим, довольно известным Оренбургской губернской Канделярии Иваном Твердышевым об отыскании железных рудников по построению железного завода удобного места: прилагая наисильнейшее старание через помощь божию отыскал железных рудников довольное число, також изысканные в прошлом 1747 году осмотрены из коих многие явились благонадежны, а особливо за рекою Яиком, в горе, именуемой Атачи Магнитная самая добрая железная руда, которой по шурфовке оказалось великое множество. А к построению железного завода для плавки чугуна отыскана внутри Башки­рии в Карагай-Тамьянской волости речка, впадающая в реку Белую с правой стороны, называемая Авзян, на устье которой речки в прошлом 1739 году генерал-майор Сайма нов, будучи в походе против бунтующих башкирцев лагерем стоял. Да сыскана же другая речка к построению молотовой фабрики для расковки железа, впадающая в Белую ж реку с правой стороны, называемая Тирлянь, она же Идердень, на которых речках обще с реченым компанейщиком моим Твердышевым желаю построить железные заводы: на первой для плав­ки чугуна, на второй для расковки железа молотом; понеже помянутая речка Авзян сверх плавки чугуна воды на молота весьма мало имеет и затем чугун имеет быть вожен на по­мянутой молотовый завод.

   Того ради Оренбургской губернской канцелярии покорно представляю и прошу об поз­волении в постройке мне с компанейщиком моим Твердышевым тех заводов милостивую резолюцию учинить и о том с оною заключить. надлежащий контракт на таких же кондициях, как к постройке медных заводов заключены, а на построение увольнительного от десятин­ного платежа времени пожалован бы четыре года. И именовать те заводы: первый—Иванов­ским, понеже со временем, когда оный людьми заведется, имею я желание построить притом заводе церковь божию во имя святого Иоанна, второй—Благовещенским ибо и на оном желаю построить церковь же божию во имя благовещенья пресвятой богородицы.

   Октября 14 дня 1752. года».

   В этом же году компанейщики получили, наконец, долгожданную «милостивую резолюцию». Кондуктор инженерного корпуса Менц  произвел формальный от­вод горы Магнитной под заводы, а Твердышев и Мясников заложили первые строительные камни. Постройка Авзянского и Тирлянского заводов началась С устройства примитивных жилищ и воздвижения плотин.

   Планы предпринимателей совершенно неожиданно изменились. Среди башкир имелось немало людей, которые умели распознавать руды и отыскивали богатые месторождения. Многие рудники Демидова были открыты башкирами разных волостей. Башкир одной из деревень Китайской волости Месягут Малаев указал твердышевским рудознатцам на месторождение руд возле самого Авзянского завода. Рудознатцы срочно сообщили йотом, что на северных притоках реки Белой, неподалеку от Тирлянского завода тоже оказались железные руды.

   Близость северных месторождений железных руд к горе Магнитной побудила компанейщиков продать графу Петру Шувалову начатый строительством Авзянский завод и вместо него основать большой чугунолитейный в Катайской волости, на берегу реки Белой, всего лишь в тридцати верстах от Тирлянского. Здесь было облюбовано такое место, о котором впоследствии известный путешественник ака­демик Лепехин писал, что Белорецкий завод «водою можно почесть самым богатым из Уральских заводов».

ПО ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ КОПЕЙКИ ЗА ДЕСЯТИНУ ЗЕМЛИ

   Указ 11 февраля 1736 года, разрешавший свободную покупку и продажу баш­кирских земель, открыл широкий доступ на общинные земли. Крупные феодалы и заводчики, располагая значительными средствами, скупали их. А масса общин­ников разорялась.

   Постройка заводов в Башкирии, даже и после того, как земледельческая ко­лонизация расчистила путь предпринимателям, была связана с трудностями при­обретения земель. Историк того времени Петр Рычков писал: «По состоянию баш­кирского народа, он ничто столь много не уважает и не бережет, как старинные свои вотчинные земли и отхожие, то есть лесные угодья, а наипаче пчелиные бор­тевые промыслы; беспристрастно можно сказать, что при первом заведении горных заводов, к коим на всякие строения тако ж на дрова и уголье множество лесов необ­ходимо требуется, надобны были великая осмотрительность и всякая ласковость».

   Не мог этого не учитывать и Твердышев, зная силу башкирских волнений, не раз имевших место на почве земельных захватов. Но он верил в непревзойден­ность русского оружия, больше же всего в могущество денег.

   Ближайшей весной по аулам и кошам Катайской волости нарочные разнесли слух о том, что приехали высокопоставленные начальники и собирают народ на сходку в долину между рекой Белой и ее притоком Нурой.

   Недоверчиво спускались башкиры горными тропами к берегам рек. Здесь несколько казаков охраняли тюки холста и бочонки вина. На широкой кошме сидели твердышевские «послы» и навязчиво потчевали башкирского волостного старшину. Рослые парни, одетые празднично, разносили в деревянных ковшах приходящим башкирам вино.

   — Утешайтесь! — истошно кричали они.

   Кое-кто проходил вперед, прикладывался к ковшу, получал кусок холста.

   Казаки составили два бочонка на донья ближе друг к другу. На одном покачи­вался башкирский старшина; на другой взобрался тучный усач. Опираясь о плечо старшины, он  обратился к присутствующим:

   — Уральцы! Соизвестный вам купец Иван Борисович Твердышев прислал меня речь вести про землю. Земля ваша даром пропадает. Каждый год по ней все больше зверья стадами ходит. Твердышев желает эту землю дикую, негодную купить и па ней завод Железный построить. Начало уже заложил... Государство в железе нуждается... А то башкирцам доску в избе прибить нечем... Держите от­ветное слово, вотчинники!

   Старшина повторил речь по-башкирски! Переглянулись уральцы недоумеваючи, зашумели. Смекалистые казаки выкатили новый бочонок вина. Парни разбе­жались с полными ковшами.

   Яростно расталкивая стоявших на пути, к твердышевскому послу подошел высокий и сухощавый старик. На кем была белая рубаха ниже колен, широкие штаны, камзол, на выбритой голове тюбетейка, на ногах сарыки — суконные са­поги с легкой подошвой. Он выкрикнул несколько слов и неторопливо напра­вился по тропе в гору. Остальные двинулись за ним.

   — Что он сказал? — спросил твердышевский посол башкирского старшину.

   — Своя земля — мать родная. Кто мать продаст? — последовал ответ.

   Общинники уже давно раскусили значение подобных визитов. Такими спо­собами приобретения земель пользовались многие дворяне и купцы. Выпытывали они у простодушных башкир, где имеются железные руды, и вокруг этих мест об­любовывали огромные земельные участки со строевым лесом. А через три-четыре года из доменных печей уже валил густой дым.

   Вначале горцы были доброжелательны. Зная лучше остальных уральские места, они показывали русским залежи руд за небольшие награды. В дальней­шем, будучи не раз обмануты, они предпочитали молчать.

   И на сей раз тамьяццы и китайцы решили не принимать участия в сделках купеческих посыльных. Они повернули в коши.

   Некоторые все же остались. Это были те, кто помогал предпринимателям на бессовестно вымороченных у башкир земельных участках устраивать заводы.

   — Ну, что ж, станем писать купчую? —- обратился к оставшимся твердышевский вымогатель.

   — Хэйбэт! — сказал старшина.

   Писали под диктовку:

   — Предали мы землю, леса с сенными покосами, рыбными ловлями, с желез­ными и другими, какия до сего сысканы и впредь сыщутся — рудами. Этой землей владеть заводчикам и их наследникам вечно. Лес рубить, сено косить, рыбу ловить сколько когда будет потребно; а им — башкирцам и их наследникам, не иметь дела и ни во что не вступать...

   А через несколько дней купцы подсчитывали стоимость башкирской земли: 300000 десятин под Белорецкий завод обошлись по одной десятой копейки за де­сятину.

   Так купец Иван Твердышев ограбил башкир-общинников.

   ...На дикой и нераспаханной земле, загроможденной горами и густо зарос­шей лесом, началась каторжная строительная работа. По неезженным дорогам нелегко было добраться до места, доставить припасы, а еще труднее построить в таежной глуши сам завод. Требовалась огромная рабочая сила, чтобы выколотить из этого богатого края нужный заводчику барыш.

   Крепостная Россия XVIII века была страной земледельческой. С незапамятных времен ее люди раньше всех встречали и самыми последними провожали солнце.

   А жизнь требовала не только хлеба... Уже в первой половине прошлого столе­тия шло формирование кадров работных людей, насильно прикрепляемых по указу Петра I к заводам и фабрикам. Приписка крестьян означала их работу по усмотре­нию заводовладельца, который за казенных крестьян вносил подушную подать.

   Указом 18 января 1721 года купцам и дворянам было разрешено покупать и приписывать к заводам и фабрикам деревни. Так было положено начало по­сессионным крестьянам, являвшимся собственностью предприятий и обеспечи­вавшим своим принудительным трудом работу заводов и фабрик.

   Вместе с тем развивался и вольнонаемный труд. В результате обнищания наро­да появились «непомнящие ни роду ни племени», «питающиеся христовым именем», «волочащиеся меж двор». В Уральских горах находили себе приют беглые и рас­кольники. Они и башкиры составили сначала первую рабочую силу на строитель­стве Белорецкого завода.

   Но одних вольнонаемных не хватало. Вопрос о рабочей силе на Южном Урале носил особенно острый характер. Край не имел русского населения. Беглые, рас­кольники и полукочующие башкиры меньше всего являлись источником трудовых кадров для регулярно действующих предприятий.

   И потянулись на захудалых лошаденках в далекую Башкирию, сорванные с насиженных мест крестьяне Нижегородской, Пензенской и Рязанской губерний, купленные Твердышевым у помещиков-крепостников.

   Шли они изнуренные, чуть держась на ногах. В пути их немало умирало. Таких хоронили рядом у дорог, ставили деревянные, наспех сколоченные кре­сты, и продолжали тяжелый путь.

   ...Гулко стало в окрестностях Белой-реки. Зазвенели топоры. Завизжали пи­лы. Столетние деревья со стоном падали на землю. Шурша, подкашивался кустар­ник. Со скрипом тянулись телеги, груженные бревнами, тесом, камнем, песком, глиной. Кругом трудились люди — корчевали пни, тесали лес, клали срубы, в сараях делали кирпичи.

   Ничего подобного не слыхали горы, не видала Белая. Много лет жила неукротимая река по своей воле. Тая в себе могучую силу, она расходовала ее безрассудно и несла свои воды, не встречая на пути препятствий. Люди решили подчинить ее себе. Белую запрудили. Большая плотина образовала водоем почти в четыре квадратных версты. От пруда к будущему заводу прорыли глубокий канал. Вода должна была течь по ларям, падать на перья деревянных колес, окованных железом, и вращать боевые валы механизмов.

   Для отправки продукции по воде на рывки сбыта устроили верфь, а для по­делки барок — пильную мельницу.

   А на болотистом месте правого берега реки очищали площадку под завод. Землю вынимали до тех пор, пока не показался плотный грунт. Топь заваливали камнем. В намеченных местах для заводских стен забивали сваи; между ними укладывали дикий плитняк.

   Строили одновременно и жилища и завод. Сначала жили, как кроты, в землян­ках, а затем стали обзаводиться избами.

   Разных дел мастера распределяли обязанности по артелям, наблюдали за ра­ботой, требовали, чтобы успевали «два человека при подмоге одного мальчика,

   — Ко-зе-ел! — несется многоголосый крик. В этом крике — беда, человече­ский страх.

   «Козел» было самым зловещим словом у заводских работных. Это означало, что в горне застряла застывшая масса металла. Предстоял надсадный труд — вы­ворачивать вручную прикипевший к камням слиток, пробивать ломами кожух печи, разбивать по частям и вытаскивать «козла», весившего сотни пудов. Непра­вильный удар — и брызнет огненный поток, зальет по пути все живое. Редкий раз обходилось без того, чтобы кто-нибудь не сгорел и не получил опасных ожогов.

   Еще тяжелее было на «фабрике», где чугун переделывали в кричных горнах на железо.

   Металлы имеют свои особые признаки: чугун тверд и хрупок, железо ковко и мягко, а сталь тверда и упруга.

   Расплавленная руда растворяет в себе уголь, как вода растворяет сахар. Если на каждые 100 фунтов расплавленной руды придется около 5 фунтов рас­творенного угля, то получается чугун. В стали угля гораздо меньше: на те же 100 фунтов его придется 1—1,5 фунта. Но всего меньше заключает в себе угля железо— около одной четверти фунта. Количество растворенного угля и сказывается на при­знаках, отличающих друг от друга все эти металлы.

   Низкие печи кричных горнов были выложены огнеупорным камнем. В заднюю стенку по трубкам подавалось дутье от мехов. На раскаленных углях плавили куски чугуна. В них выгорала «спель». Вязкую глыбу, образовавшуюся на дне горна, поднимали ломами, опять клали на угли и плавили. Получалась крица. Ее заливали водой, выламывали из горна, на железных тачках катили под колотушечные и иные молоты на расковку.   

   Кричное дело было самым ненавистным. Люди, если им удавалось, делали все возможное, чтобы не попасть в сараи с кричными горнами и молотами. Здесь стояла адская жара. Перекосным огненным дождем искры сыпались на работных.

   На этой работе каждый выпивал более ведра воды. Вода выступала потом, пот солью ложился на тело, тело зудилось. Некоторых выносили «отлежаться» на траву, обливали водой и возвращали на место.

   На кричное дело обычно ставили самых рослых и здоровых людей. Но и они не выдерживали. Глядишь: был человек — и не стало. Говорили:

   — Успокоился...

   Говорили так, как будто это должно быть.

   Для работы на заводе привлекались и башкиры. Они были особенно вынос­ливы. Но между ними и заводским начальством возникали частые конфликты. Башкиры бросали работу и убегали в свои аулы. Возвратить их было почти невоз­можно.

   В Белорецком районе живо предание о том, как на «огненную» работу в «Идель- баш» пришел первый башкир - железоделец по имени Ибрагим Ильясов.

   Жил он по Ногайской дороге, в убогой избушке и занимался бортничеством.. Хотя и не раз жалили его дикие пчелы, но не бросал Ибрагим этот промысел — сам мед ел и заводским людям в обмен на железо носил.

   Однажды задумал он на Идельбаш поступить. Управитель завода обещал хо­роший заработок...

   В кричной «фабрике» огонь, что буран горячий. Искры сыпались, как огнен­ные «пчелы» и больно жалили тело Ибрагима.

   Долго-долго терпел он боль от этих «пчел». А когда управитель Янов выдал ему заработок — несколько медных монет, Ильясов бросил их под ноги обманщика и отправился восвояси.

   — Почему ты уходишь, Ибрагим? — спросил управитель.

   — Потому, что у вас «пчел» много, а «меда» нет,—ответил Ибрагим Ильясов, И ушел...

   За заводские работы Твердышев платил мало. В продуктах питания и одежде работные всецело зависели от него и получали их в строго определенном количе­стве. С позволения управителя брали вперед. Удержание за долги при выдаче заработка стало обычным явлением. Оно служило способом урвать кусок в карман заводчика.

   Не в интересах заводовладельца было держать зажиточных и скудных мужи­ков. Твердышев заставлял самих же заводских крестьян восполнять нехватки на их пропитание, понуждая заниматься земледелием. Но чтобы они не стали зажи­точными, он делал так, что сельское хозяйство давало малый достаток и толкало крестьян на завод. Вокруг лежали свободные плодородные земли, а заводчик за­ставлял, чтобы работные люди «упражнялись в земледелии, расчищая на то про­рубленные леса».

   В чем только душа держалась у измученных людей, прозябавших в смрад­ных землянках и в двух-трехоконных лачугах, в улицах и переулках, стоявших нестройными рядами возле завода. Перед окнами, затянутыми бычьими пузырями, и на задах усадеб с огородами росла полынь, за ней — кустарник, а там — лес, горы, звери, птицы и пчелы. Взамен дорог — три тропы. Вели они к трем неминуемым местам: по одной изо дня в день работные ходили на завод, по второй — на «кобылину» под розги, по третьей — утолять свое горе в кабак.

ДЕНЬГИ, МУНДИР, ШПАГА

   Кипучую горнозаводскую деятельность развил Твердышев в компании с братьями и зятем Мясниковым. За одно десятилетие он сумел построить в Башки­рии несколько заводов. В пятидесятых и шестидесятых годах XVIII века, кроме Белорецкого, появился Архангельский медный завод, вырос Катав-Ивановский с 2 домнами и 10 молотами для выковки железа и «фабрикой» по изготовлению ста­ли, кос и разной чугунной и железной посуды.

   Чтобы дать право купцам владеть крепостными крестьянами, императрица Елизавета Петровна царской грамотой возвела Твердышева и Мясникова в звание потомственных дворян. За услуги по горному делу они были выключены из подуш­ной подати и пожалованы чином коллежского асессора. Так купцы получили мундир и шпагу.

   Новоиспеченные дворяне с еще большим рвением занялись своим делом. Появился Юрюзанский завод с 1 домной и 9 молотами. Произво­дительность Катав-Ивановского и Юрюзанского заводов была столь значительной, что молотовые этих заводов не могли обеспечить перековку чугуна в железо. В помощь им Твердышев решил построить Симский специально молотовый завод.

   Башкиры-общинники враждебно относились к заводскому строительству, усматривая в нем только нарушение своих прав на земли. Положительное значе­ние промышленного строительства было им непонятно. Россия выступала в про­грессивной роли двигателя к дальнейшему развитию производительных сил края, но способы, которые применяло царское правительство, на каждом шагу говорили о попирании интересов трудовых масс. Иначе при старом режиме и не мог­ло быть.

   Такое отношение башкир к горнозаводскому делу усиливалось общим недоверием к царскому самодержавию. Особенно это было заметно после Сенатского указа 16 марта 1754 года, когда уничтоженная ясачная повинность оказалась за­мененной обязательной покупкой соли из казны по 35 копеек за пуд. Доход в казну увеличился, а положение населения ухудшилось. Башкирское восстание 1755 го­да, вызванное несправедливостью и произволом царских властей и их ставленни­ков — местных феодалов, содержало определенные элементы классовой борьбы и являлось грозным предостережением эксплуататорам.

   Но с нарастанием своего влияния Твердышев отбросил всякую осторожность в обращении с башкирами и землю под Симский завод отнял у общинников силой. Завод был построен.

   Вскоре появился еще один завод — Верхоторский медеплавильный.

   На твердышевских заводах работали тысячи крестьян. В безысходной нужде еле прикрытые рубищем, у домниц и кричных горнов, они мускулами и потом ковали капиталы хозяину — тирану Твердышеву.

   Только один Белорецкий завод, имея уже две домны, с 1769 по 1773 гг. вы­плавлял в среднем по 122 тысячи пудов чугуна и выковывал до 80 тысяч пудов Железа в год. Рабочую силу составляли 870 собственных, купленных Твердышевыми Мясниковым крестьян.

   Дешевизна башкирской земли, крепостной труд, льготы, предоставленные заводчикам, — все это делало низкой себестоимость металла, и Твердышев быстро становился богачом, каких было еще немного в империи,

   Демидовы встревожились. Они все еще не могли смириться с мыслью о том, что рядом появился такой сильный конкурент. В 1770 году один из них — И. Е. Де­мидов спешно перенес свою деятельность в Башкирию, поселился в Уфе и переку­пил у Шувалова Авзянский завод.

   Но было уже поздно. Твердышев прочно утвердился в Башкирии. В России его имя произносилось наряду с Демидовыми. Его барки с железом пробирались в глубь страны. В 1773 году караван Твердышева плыл вместе с караваном его противников Демидовых в Петербург и по пути зазимовал на реке Тверце. В Твери караванный Твердышева продал местным купцам 3,5 тысячи пудов железа по 60 копеек за пуд. Те железо перепродавали по цене 63—65 копеек. Пуд меди обхо­дился Твердышеву в 1 рубль 50 копеек, а в казну он сдавал ее по 5 рублей 50 ко­пеек.

   Крупный богач-заводчик уже давно перестал довольствоваться старым купе­ческим домом, который теперь был не в состоянии вместить добро, нажитое на несчастьи трудового народа. Вырос двухэтажный особняк красивой архитектуры с флигелями и служебными помещениями. У главного входа — крыльцо с белыми колоннами и фронтоном, тяжелая дубовая дверь с медной оковкой. Красивая чу­гунная ограда усадьбы со стороны улицы. Просторный двор обнесен высоким ка­менным забором. Во дворе склады, подвалы; чего в них только не было...

   В особняке множество комнат. На стенах ковры в ярких красках. В простен­ках между окон — зеркала, стенные часы, В позолоченных рамах портреты с мрач­ными лицами. По углам столики из редкого дерева; на них подсвечники из литого серебра и дорогие безделушки. На полу возле деревянных резных кресел в цвет­ных чехлах медвежьи шкуры... Вскоре появились твердышевские дома в Оренбур­ге и Уфе.

   А в купеческой мошне — полтора миллиона звонкой монеты!

   Кроме Твердышева, заводским делом на Южном Урале стали заниматься и Другие предприимчивые липа. По соседству с Белорецким в 1754 году появился Косотурский медный и железный завод Мосоловых.  Всесильный вельможа елиза­ветинского царствования граф Петр Шувалов в 1758 году па земле, «окортомленной» у башкир-общинников Тамьянской волости, основал в пятидесяти верстах от Белорецкого Узянский чугунолитейный и в двадцати верстах от него Кагинский железоделательный заводы. Воспользовавшись служебным положением, он «приписал» к заводам даровую силу — казенных государственных крестьян Ка­занской губернии.

   Именно к этому времени относится возникновение и оформление горнопромыш­ленного Южного Урала. Сформировался и образовался он стараниями купеческого капитала при всемерном поощрении государства, заинтересованного в скорейшей колонизации края, в его освоении. И в этом довольно большую роль, наряду с другими, играл купец-заводчик Твердышев.

   Со второй половины XVIII века началось неуклонное развитие горной про­мышленности в Башкирии. К 1770 году на ее территории уже было 15 медных и 13 железных заводов; на них работало около 20 тысяч крепостных крестьян.

   В это время на Урале действовало 54 меднолитейных и 105 железоделатель­ных заводов. Урал стал самым мощным промышленным районом крепостной Рос­сии, снабжающим ее чугуном, железом, сталью, медью, снарядами, якорями, колоколами.

   Русское государство превратилось в мирового поставщика металла. Если в начале XVIII столетия Англия до 85 процентов своей потребности в металле удов­летворяла за счет Швеции, то теперь первое место по ввозу железа в Англию зани­мала Россия. В Англии за XVIII век производство чугуна выросло только немно­гим более чем в девять раз, а в России за это же время выплавка чугуна выросла в шестьдесят шесть раз.

   Особенно ценилось уральское, так называемое «соболиное» железо. На нем было заводское клеймо «старый соболь». Известно также и другое клеймо — си­бирский герб: два соболя стоят на задних лапах под геральдической короной по обе стороны щита, опираясь о него передними лапами.

   За свое высокбе качество уральское железо получило имя драгоценного пуш­ного зверька — соболя.

   Русское железо уральских заводов иностранцы-покупатели предпочитали шведскому. В 1771 году Англия платила России за пуд чугуна 29, а за пуд сор­тового железа 85 копеек. Русские давали англичанам железо и в кредит. Сотни тысяч пудов уральского металла увозилось в заморские страны. Не раз туда отправ­лялось и белорецкое железо.

   Таковы были большие сдвиги, происшедшие в горнозаводской промышленности России и, прежде всего Урала.                             

   Своим расцветом уральская промышленность была обязана крепостному праву. «Во времена оны крепостное право, —писал В И. Ленин, — служило основой высшего процветания Урала и господства его не только в России,, но от­части и в Европе».

Прочнее стали. Авт. Р.А. Алферов. 1954 г.