Глава 3. Дворяне Пашковы

25 августа 2020 03:23

555

0

Книги о Белорецке и р-не Прочнее стали

Главный редактор

ПОСЛЕ ПУГАЧЕВСКОГО ВОССТАНИЯ

   Ликовала дворянская Москва. Екатерина II, подавив восстание Пугачева, торжествовала в окружении сановников, дворян, многочисленной знати.

   Чтобы ничего больше не напоминало о восстании Пугачева, им­ператрица своим указом переименовала родину великой народной вой­ны реку Яик в Урал, Верхнеяицкую крепость в Верхнеуральскую, Яицкий городок в Уральск, а Яицкое казачество в Уральское.

   Но Урал по-старому катил свои мутные воды в Каспий, а горе народ­ное билось прежними волнами.

   Тоска по воле продолжала владеть сердцами. И народ, так же как раньше ве­ривший, что жив царь Петр Федорович, теперь тешил себя мыслью о том, что жив- невредим Емельян Иванович, что вот-вот он, батюшка, подаст о себе весть. Народ лелеял мысль о новой схватке с угнетателями.

   На широких русских просторах глубоки были следы крестьянской войны. Выжжены барские поместья, разорены усадьбы...

   На уральской земле, в Башкирии, что ни пядь — то знаки восстания. Особен­но досталось твердышевским заводам. У русских подневольных крестьян и башкир- общинников с купцом-заводчиком были особые счеты. Симский, в отмщение Твер- дышеву, был сожжен до тла.

   Не перенеся грозных событий, Иван Твердышев умер в разгар восстаний. Незадолго до этого скончался и его средний брат — Петр. Оставшемуся Якову Твердышеву и Ивану Мясникову довелось восстанавливать работу заводов.

   Большому разрушению подвергся и Белорецкий завод. Здесь едва сохрани­лись каменные стены и кричные горны. Потребовалось три года, чтобы возобно­вить выплавку чугуна и выковку железа.

   Восстановление завода велось одновременно с его расширением. В техни­ческом отношении Белорецкий завод по тому времени стал превосходить многие южно-уральские заводы. Он имел две доменные печи. Чугун выпускался дважды в сутки. Выход металла из руды составлял 55—60 процентов. Суточное произ­водство было доведено до 400 пудов.

   Кричный передел совершался на 11 горнах. Число молотов было велико: 10 действующих и 3 запасных, что не так часто встречалось на Урале. На одну крицу полагалось 12 пудов чугуна, из которых выходило через 7—8 часов обработки по 8 пудов полосового или сортового железа.

   Для выделки листового железа имелось 2 горна, расковочный и гладильный молоты; была печь для плющения железа, горн для колотушечного железа и 3 стана — прорезной, плющильный и катальный.

   К этому же времени относится возникновение на Белорецком заводе произ­водства стали, о чем автор «описания заводов под ведомством Екатеринбургского горного начальства состоявших» Иван Герман через несколько лет свидетельст­вовал: «При сем Белорецком заводе делается сталь, когда есть в оной надобность, для коей имеется особый горн и молот 1, но при том еще делается и другая сталь, называемая томленая и для оной сделана особая печь, которая нагревается Дровами».

   День и ночь дымили домны, пылали горны, стучали молоты. Огненные кор­пуса опять поглотили работный люд.

   Возмещая убытки от восстания, Яков Твердышев и Иван Мясников всей тя­жестью навалились на работных. Используя страх народа перед виселицами, они нещадно выжимали из работных людей все силы. В доменном производстве ввели изнурительные круглосуточные смены; шестидневную продукцию одного горна и одного молота установили не ниже 80 пудов на артель из трех человек, при 12-часовой смене.

   Был у них замысел возобновить на месте деревни Березовки Тирлянский за­вод с домной и кричными горнами. Но построить его не пришлось — в 1783 году оба компанейщика скончались, оставив большой капитал и дурную славу в народе.

   ...Братья Твердышевы были бездетными. У Мясникова же остались четыре дочери. Им-то и перешло все огромное состояние бывших компанейщиков. Состоя­ние они поделили между собой. На долю каждой досталось по два завода и по нескольку тысяч душ крестьян.

   Белорецкий завод оказался у Дарьи Мясниковой. Она была замужем за представителем старинного дворянского рода, коллежским асессором Александ­ром Пашковым. Многие родовитые дворяне России золотили свои потускневшие гербы за счет купеческих кошельков.

   В 1787 году было произведено межевание земли Белорецкого завода. В Ме­жевой книге, датированной 13 августа, записано:

   «По нынешней мере состоит пашеншм земли пять тысяч четыреста сорок десятин, тысяча двести двадцать три сажени... под заводом двадцать одна десятина, тысяча сто сорок четыре сажени... под церковью и кладбищем две тысячи триста семдесят сажен... под рудниками тысяча восемь сот сажен; под каменистыми горами четыре тысячи девять сот восемдесят четыре десятины, две тысячи пятьдесят семь сажен, а всего сто семдесят три тысячи, четыреста пятьдесят шесть десятин, тысяча девять сотпятьдесять три сажени... На сей числе во время межевания земли, внутри окружной межи, коя описана выше, состояли Белорецкий завод с деревнями Ломовкою и Арской, во владении коллежской, ассессорши Дарьи Ивановой дочери, жены Пашковой: в нем; по послам данным к ревизии сказкам, пять сот осмнатцать дворов: в них мужеска полу тысяча девяноста одна, женска тысяча сто семдесят пять душ, да вновь переведенных в 1784 году, а в подушной оклад еще к сему заводу непричисленных, мужеска полу двести девяноста, женска двести сорок семь душ».

   Александру Пашкову предстояло сделать многое, чтобы наладить регулярную работу запустевшего Белорецкого завода. Но сделать он ничего не успел — умер. За продолжение дела отца взялся старший сын — Иван.

НОВЫЙ ЗАВОДОВЛАДЕЛЕЦ НА СТАРЫЙ ЛАД

   Иван Пашков, познавший на жизненном опыте своих родителей широкие воз­можности, данные дворянам крепостным правом, ухватился за ведение горноза­водского дела, усматривая в нем большой источник дохода.

   Вокруг Белорецкого завода было множество рудников, но Пашков пользо­вался только одним — на горе Магнитной, так как «от 100 пудов добываемой в оном руды получается до 70 пудов чугуна, а по изобилию он может полагаться неисто­щимым, ибо главный и почти единственный состав горы есть сия руда». Рядом с заводом находились богатейшие запасы известкового камня для получения извести и проплавки руды в чугуне, опочного песка, белой и красной глины. Обилие воды и лесные массивы, — все это способствовало широкому ведению горнозавод­ского дела.

   В 1803 году Пашков построил Тирлянский завод, начавший работу с домны и трех кричных горнов.

   Новый заводовладелец оказался не менее хищным хозяином-крепостником, чем его предшественники. На заводских крестьян были положены непосильные «уроки» — нормы выработки. Раскладывались они на каждого человека или це­лую артель.

   Пашков делал все возможное, чтобы ежегодно выковывать по 150 тысяч пу­дов железа. Для этого требовалось добывать 323 тысячи пудов руды, выплавлять 225 тысяч пудов чугуна. На выплавку чугуна и выковку железа нужно было заго­товить 22000 коробов угля. Чтобы выжечь уголь требовалось нарубить 7500 сажен дров.

   Для выковки 150 тысяч пудов железа Пашков считал достаточным иметь 48 штатных мастеров; каждый со своим подмастерьем и работником обязан был выковать в год не менее 3125 пудов. На вырубке дров урочник должен был за 19 недель заготовить 40 куренных сажен, свозить их в кучи, осыпать, одернить, «пересидеть в уголь», переломать, убрать и доставить на завод. Один человек дол­жен был в день наломать 100 пудов известкового камня. На кирпичной работе урок давался двум человекам из расчета «выделывать в день кирпича шестивершко вой меры —500 штук, так, чтобы один мял глину, а другой занимался деланьем их».

   Управитель завода зорко следил за тем, «чтоб люди не находились без дела» Даже после выполненной «положенной повинности», он назначал заводских кресты ян на другие работы под предлогом, что «от большей занятости они не будут скуднее».

   Каторжная заводская работа оплачивалась очень низко. В 1804 году за выковку чистого полосового железа, мастер получал 4 копейки, подмастерье—2% копейки, работник — 1 % копейки. За сажень вырубленных к сроку дров урочнику платили 20 копеек, за короб выжженного угля — 70 копеек. За надсадный труд рудобоец получал в день не более 10 копеек.

   Существовали и так называемые поторжные работы — разные временные. Они оплачивались поденно и применялись в тех случаях, когда нельзя было дать урок. Но заводчик строго-настрого приказывал прибегать к ним в исключитель­ных случаях, считая, что «идут в поденные для того, чтобы работать целую неделю то, что можно и должно сработать в один день».

   За бесценок использовался на заводе женский труд и труд подростков. В од­ном из пашковских документов говорится: «сверх того на женщин и взрослых де­вок возлагается жнитво запасного хлеба и перевозка его с поля с оплатою по 10 ко­пеек в день».

   Возложенную на непременных работников доставку руды на завод Пашков дозволял передавать вольным людям за счет самих урочников. Возкой руды зани­мались и сами заводские крестьяне в свободные небольшие промежутки между уроч­ными работами; делали это для того, чтобы иметь лишнюю копейку на пропитание. Завод привлекал к вывозке руды и вольнонаемных башкир. Те и другие за 80 пу­дов вывезенной руды получали по 5 копеек, с условием делать «по 40 верст в день, а чтоб переезд был в час по 4 версты, а свалка и нагребка по 1 часу».

   Беспощадно выжимая из работного люда все соки, Иван Пашков добился то­го, что Белорецкий завод в 1806 году выковал 132 тысячи пудов железа.

   В эти годы белорецкий чугун продавался по 25 копеек за пуд и являлся самым дешевым йа Южном Урале. Он был в большом ходу. Деньги текли в карман за­водчика-крепостника. Но эта дешевизна дорого обходилась трудовому народу.

   В начале XIX века Пашков ввел кричную работу на «двух огнях» для каждой артели, вместо прежней на одном, приказал «за пережиг чугуна без выделки поло­женного железа вычитать за пуд пополам с мастера и подмастерья 35 копеек и за пережиг угля сверх положения за коробушку с подмастерья 40 копеек».

   Это еще больше привело к оскудению работных людей, и особенно многосе­мейных. О том, насколько прожиточный минимум пашковских заводских крестьян был низок, можно судить из следующего: работник в месяц получал до 5 рублей, а в это время в Верхнеуральском уезде пуд муки стоил 25 копеек, аршин рубашеч­ного и сарафанного холста — 35 копеек, аршин сукна — 65 копеек, овчина— 1 рубль 10 копеек.

   Для сносной жизни белорецким работным требовалось заработной платы в полтора-два раза больше по сравнению с той, которую они получали.

   Вся работа на Белорецком заводе держалась на изнурительном труде. И не­удивительно, что самый крепкий работник таял на глазах.

   Надсадный труд требовал хорошего питания. Но продукты из заводской лав­ки продолжали выдавать в строго определенном количестве. Безысходная нужда делала людей злыми, неразговорчивыми. А если при встрече и доводилось чего ска­зать, так знали всего несколько слов;

   — Работаешь?

   — ................

   — Ну как?

   — Маюсь.                                                       

   — Все там?

   — На заводе...

   Говорили так, как будто хотели сказать «в аду».

   Малая заработная плата, работа до изнеможения, бескрайняя нужда белорец­ких заводских крестьян становились нестерпимыми. Ни розги, ни дорога в Сибирь не могли удержать их в постоянном смирении. Днем у горна, поздним вечером в избе за лучиной работные обсуждали свое положение. Сперва шопотом, а затем вслух стали высказывать негодование.

   Для хорошего дела всегда находятся люди. Неизвестный белорецкий поэт то­го времени написал острые строки, дышащие ненавистью к заводчикам, купцам, ростовщикам и всем богатеям, обманывающим народ. Под видом церковного стиха передавалась из избы в избу небольшая рукописная книжица. Кто умел, читал ее. На сохранившихся пожелтевших страницах написано:

   «...Привели бесы во ад

купцов и торговых людей,

которые торговали

с клятвой и божбою,

ложью и обманом продавали

и имения наживали.

Сатана сказал:

— Подлить им горячей водки

и залить им глотки,

вриньте их туда

до страшного суда...»

   Эта книжица разжигала желание простых людей скорее поставить своих экс­плуататоров перед «страшным судом», заставить их отвечать.

   Невыносимые условия жизни и труда на Белорецком заводе вызвали в 1810—1815 г.г. волну массовых протестов. Растерявшийся управитель завода бежал неизвестно куда. Некоторое время завод стоял.

   Боясь жестокой расправы, заводские крестьяне вернулись на свои места и дол­го работали без начальства. За это время они, в целях облегчения производствен­ных процессов, самовольно переделали боевые и меховые колеса, увеличили их число и расширили подводные к ним окна.

   Новый управитель еще тяжелей сделал работу заводских крестьян. Но это оказалось ненадолго. Вскоре возник общий протест по поводу задержек платы за выполненные уроки.

   В Белорецком заводе опять намечались «беспорядки». Проходя по площади, люди показывали пальцем:

   — Вот тут Матвеев читал указ Пугачева.

   — А здесь вот с народом сам Емельян Иванович разговаривал.

   Вспоминалась народная вольница.

   Появились случаи порчи оборудования. Кое-кто из работных бежал в башкир­ские леса...

   Все это встревожило Пашкова, стало известно правительству. Комитет мини­стров своим постановлением 23 ноября 1815 года создал специальную комиссию по изучению дел на Белорецком заводе и составлению нового «Положения о за­водских работах и плате за них».

   Пашков представил комиссии свои соображения. Он настойчиво требовал со­блюсти его интересы, доказывая необходимость сохранения прежней заработной платы мастеровым. Он добивался, чтобы заводских крестьян заставили иметь соб­ственное хлебопашество, «после сего чтоб прекращена была всякая им выдача хлеба из господских магазинов. Определить же здешним мастеровым сверх положен­ной им заработной платы выдачу провианта,— заявлял хозяин-крепостник, — значило бы подвергать завод двойным и даже тройным расходам... и что без земледелия, хлебопашества и скотоводства они должны бы были покупать вещи, употребляя на то деньги из заработков своих, так как на шубы, кафтаны, онучи, портянки, рубашки, порты и сарафаны причитается по 67 рублей ежегодно и что сумму сию, составляющую собственный их прибыток, следует причислить к полу­чаемой ими заработной плате».

   Правительственная комиссия выезжала на место, долгое время изучала состо­яние дел и, наконец, выработала «Новое положение», пространно расписав все производственные процессы и плату за них. Новое положение почти не изменило каторжных условий труда и жизни белорецких заводских крестьян. Заработная плата оказалась повышенной в среднем на ... 7 копеек в месяц!

   Комиссия сделала все возможное, чтобы каждый пункт «Положения» всецело « отражал интересы заводовладельца, облегчал ему любые действия, до конца развязывал руки пашковским управителям.

   В XVIII разделе этого «Положения» говорится:

   «1. Управляющий заводом есть онаго начальник и По сему званию ответствует толь­ко заводосодержателю и горному правлению.

   2. На ответственности его лежит все заводское хозяйство, распределение людей по работам, исправность в-производстве оных, благовременное заготовление материалов... сохранение интересов заводосодержателя во всех отношениях.

   3. Ему вследствие сего подчинены заводский прикащик, контора по всем ее частям и смотрители по всем отделениям работ.

   4. Он в управлении заводом руководствуется общими правилами, в проекте горного положения и в прочих узаконениях для частных заводов изложенными.

   5. Он по маловажным винам заводских людей, как например по лености и нерадению и от того невыполнению работ своих, по грубости или ослушанию прикащику и смотри­телям... суд и расправы производит обще с заводским исправником и на основании 827 статьи проекта горного положения, 354 статьи прав, данных горным начальникам и указом 15-го мая 1816 и 29-го мая 1814 годов, тут же наказывает виновных на теле до­машним и легким образом при собрании заводских людей, сколько их случиться может, дабы сие было гласно и приказывает записать о том с объяснением вины и образа наказа­ния в штрафную по конторе заведенную книгу. Преступления важныя, как то: буйство, неповиновение, злонамеренное отвлечение других от работ и прочих обязанностей, кражу свыше пяти рублей и тому подобное представляет на уважение горного правления, давая в тоже время знать о сем и заводскому исправнику и между тем, если требует того необ­ходимость приказывает виновного под стражу».

   В 1817 году комитет министров «Положение» утвердил и решил, что если еще кто-либо из белорецких заводских крестьян «возобновит буйство и неповиновение свое, станет жаловаться на невыгодность положения, то всякий таковой будет со­чтен за человека злонамереннейшего и ничем недовольного и подвергнет себя тому же или вящему по законам наказанию».

   Таков был печальный исход этого дела. Белорецкие заводские крестьяне ока­зались еще больше зажатыми в хищных лапах заводчика.

НА ВЫСИДКУ!

   На горе Магнитной с весны и до поздней осени стоял тупой железный звяк и человеческий гуд. Кайлом да лопатой вгрызались люди в ржаво-каменные пласты. В первые годы добычу вели на поверхности горы, а позднее — открытыми шахта­ми. Еще позднее — завели «вращательные валки» с канатами, на концах которых висели бадьи. В них насыпали руду и подымали наверх. На Южном Урале это счи­талось новшеством. Но бадьи делали очень большими, а у валков ставили людей. Спустя десяток лет вращать валки стали лошади.

   Тягчайшим трудом добывалась руда. «Смерть сторожила на каждом шагу, и эта опасность налагала на рудокопов особенный отпечаток».

   Рудокопы походили на земляных червей.

   Возкой руды занимались те же заводские крестьяне. Летом они работали на «фабрике», а зимой на извозе. На вывозке руды завод в это время особенно широко пользовался трудом вольнонаемных башкир.

   Извозное дело тоже было не из легких. По зимнему пути через хребты Урала тянулись подводы тяжело груженые рудой. Требовались исключительная ловкость и умение водить их по санному следу на крутых подъемах и спусках, которыми так изобилует Южный Урал на пути к Магнитной.

   Часто подводы шли «вразнос» — своевременно не сдержанная первая лошадь не могла уже остановиться под уклон и падала. На нее во весь опор налетали ос­тальные. Все превращалось в груду исковерканных лошадиных тел и рассыпанной руды. Нередко рудой засыпало и самих возчиков.

   А сколько их, замерзло в пути в буранную уральскую стужу!

   Доставленную на завод руду обжигали, чтобы удалить из нее воду и сделать легкоплавкой. Делали это летом.

   На площади длиной до 60 и шириной до 20 сажен укладывали из сухостоя и валежника поленницы дров высотой до 2 аршин. Делали проходы. Над проходами устраивали настил, на который наваливалась руда. Чтобы не допустить провала руды, всю поверхность дров закладывали мелкими сучьями. По краям для преду­преждения раската строили обруб из жердей. Рудная насыпь достигала 9—12 аршин высоты и весила до 200 тысяч пудов.

   По завершению столь длительной и тяжелой подготовки, обжигщики ходили с лучинами по проходам, устроенным в поленницах, и поджигали дрова. Возни­кал огромный пожар.

   Работа на обжиге руды была опасной и вредной. Ядовитый газ вырывался из руды, стлался по земле, зеленую траву превращал в желтую щетину, поднимаясь, оголял листву деревьев. От газа погибали птицы, звери. Ветер кружил мутные клубы дыма. Если люди не успевали убраться подальше, то задыхались и умирали з мучительных корчах.

   Места пожарищ были видны издалека, особенно по ночам. Они озаряли огромные пространства. По десять суток бушевало море огня.

   С огнем была связана вся заводская работа. Огонь был призван приносить пользу. Но на Белорецком заводе он являлся и врагом человека. Нестерпимая жара и духота окружала людей у доменных печей и кричных горнов. Уходя к пе­чам, заводские крестьяне не были уверены, что опять вернутся домой, увидят семью. Свою работу они называли «пеклом».

   И тем страшнее был человеческий труд, что выполнялся он, преимущественно, вручную. Вручную валили рудную засыпь в домны; вручную же размешивали чугун в кричном горне.

   Когда в горне образовывался железный ком пудов в 12—15, его тащили под молот. В дыму и чаду друг друга не было видно. Чуть замешкался, просчитался — попал на огонь.

   Молот насаживался на березовое бревно и приводился в действие водяным двигателем. Ударяя по крине, молот постепенно превращал ее в полосу. По мере сплющивания полосу передавали на другие молоты. Затем железо резали на куски и свертывали для удобства перевозки.

   Кричное производство имело большой угар железа. Чтобы не быть в убытке, управитель завода раскладывал его на работавших и заставлял потерю металла «заваживать» рудой.

   Везде и всюду — око смотрителей. У самого управителя на все был один при­каз:

   — У меня, чтоб!..

   — Мы уж и так...— робко говорили работные.

   — То-то ж. А то на высидку!

   На высидку — означало на выжиг угля. Его выжигали в кучах. Это был са­мый тяжелый и вместе с тем дешевый труд из всех заводских работ. Сначала руби­ли дрова, складывали их в бунты, покрывали дерном, а затем зажигали и вели «высидку». Во время жжения от кучи нельзя было отлучиться ни на секунду. Ма­лейшее упущение — и дерн оказывался сорванным, а дрова сгорали полымем. В та­ких случаях вся работа пропадала даром, и нужно было итти на «кобылину»—под розги. Если по несчастью возникал пожар, то тушить его сбегались все соседние углежоги. У них особенно было выработано чувство взаимной помощи.

   Труд углежогов считался каторжным. Обычно в курень посылали провинив­шихся. В лесу, на голом необжитом месте, они сами себе устраивали хижины. Постепенно приживались и образовывали свои селения, вроде деревни Николаевки, находившейся в пятнадцати верстах от Тирлянского завода.

   В Николаевку высылали по любому поводу. Они были бессчетны — не снял шапку при встрече с управителем, назвал конторщика мошенником, не выполнил «урок»...

   Хотя и существовали специально установленные для заводских крестьян и без того гяжелые нормы выработки, но их никто не придерживался; наоборот, начальство «урок» старалось задать как можно побольше. А задавали так.

   Встретит смотритель подростка:

   — А ну-ка, поди сюда. Чей такой?

   — Козлов, сын Алексеев...

   — Как это ты мне на глаза не попадался. Ишь, как за это время вытянулся. Рослый стал, рослый... С завтрашнего дня быть тебе на разделке чугуна и наравне с отцом работать...

   А отец на этой работе совсем износился. Чуть руки поднимает. Смотритель же считает, что ленится. Управителкэ доложил. Тот приказал:

   — Сюда его! Сам разберусь.

   Стражник привел «виновного» к управителю.

   Козлов перешагнул порог кабинета, а дальше не пошел — ноги задрожали. Никогда такого не видывал. Комната большая да светлая. Занавески на окнах. В золоченой раме портрет царя. За дубовым столом в мягком кресле управитель... А дальше и разглядеть не успел — голова ходуном заходила.

   — Лентяй!.. На кобылину!

   — Ваше сиятельство... Помилуйте...

   — И весь народ собрать! А урок увеличить!..

   Чтобы выполнить непосильные уроки, главы семейств часто брали с собой на заводские работы жен и даже малолетних детей.

   Выполнившим урочные задания контора выдавала железные бирки. Имея такую бирку, можно было несколько дней в году заниматься своим хозяйством — заготавливать топливо, обрабатывать лишний кусочек земли.

   Но беда, если надумал человек, не выполнив урока, отлучиться из завода на часок-другой по своим делам. Не довелись попасть на глаза смотрителю. Попал — пропал.

   — Бирку показывай!

   — Нету...

   — На высидку!!

«МЕТАЛЛУРГИЧЕСКИЕ КНЯЗЬЯ»

   Пашковы принадлежали к старинному дворянскому роду. Их великолепные дома на Литейном в Петербурге и на углу Моховой и Знаменки в Москве говорили об огромном богатстве.

   Жили Пашковы на широкую ногу. В крепостном праве они видели неистощи­мый источник своего благополучия. Разъезжали по зарубежным странам — распутничали в Париже, отдыхали на Капри и в Ницце. Возвращаясь в Петербург и Москву, считали своим первейшим делом устройство роскошных балов.

   Многочисленны были их владения, разбросанные по России. Хозяйничали в имениях приказчики-управители. Такие же управители были и на белорецких заводах. От них и зависел весь режим каторжной заводской жизни.

   Рабство земледельческое было легче рабства заводского. Посессионные кресть­яне горных заводов жили особенно тяжело. Их насильно отрывали от родных мест, переселяли в далекие места, заставляли изнурительным трудом добывать барыши хозяевам-заводчикам.

   И когда доводилось управителю встретиться с заводосодержателем, то на вопрос; Как поступаете? — он отвечал:

   — По правоте сущей. Если задурят — сечем.

   — Помогает?

   — А то как же.

   — Жалуются?

   — Молчат — виноваты.

   Вот, пожалуй, и все то, в чем состояла «забота» Пашковых и их управителей о заводских людях.

   Впрочем не только в этом! ...Длинными верстами шла на перекладных из Петербурга в белорецкую контору почта с пашковскими приказами, «регули­рующими» заводскую жизнь. Приказы теперь уже писал генерал-майор Андрей Иванович Пашков, которому перешел завод после смерти отца.

   «19 июня 1831 года. На будущее время предписываю грузить в караван чистое и браковое железо вместе, не размещая оное особо в коломенках, наблюдая однакож, чтобы наверх всегда класть чистое железо. В фактуре показывать количество железа каждого сорта и размера общее, без различия сколько чистого и сколько брака».

   «25 июня 1831 года. Я утверждаю мнение сной конторы, чтобы долг, состоящий на умершем крестьянине Назаре Рябове, перевести на сына его Алексея Рябова и взыскивать оный по положению».

   «18 августа 1831 года. Из выписки о поторжных работах я вижу, что для ношения резного железа... наряжаются тягловые крестьяне: для сего надо употреблять малолетков; что и предписываю впредь исполнять».

   «1 октября 1831 года. Естьли кто из белорецких крестьян, назначенных конторой в рекру­ты, не за пьянство, буйсшо и вообще дурное поведение, пожелает общественно или каждый по себе избавиться от сей повинности посредством взноса в казну 500 рублей, то я сие дозволяю; предписываю о том объявить крестьянам с тем, что крестьяне добропорядочного поведения, назначаемые в нынешний набор в рекруты, могут воспользоваться сим моим дозволением, которое тем выгоднее для них, что они по праву заводских крестьян, запла­тят только 500 рублей, между гем, как помещичьи крестьяне должны платить за рекрут­скую квитанцию 1500 рублей».

   «19 февраля 1832 года. Предписываю Урцева опять командировать и есть ли не наловит русаков (зайцев— Р. А.), то отдать его в рекруты».

   ...Никифор Урцев славился па весь Белорецкий завод своей работоспособ­ностью, нищетой и непокорностью. На плечах у него много лет висела одна и та же дубленая шубенка, на ветру колыхались тряпицы портов, через прорехи было видно... голое тело. Своим оборванным видом он вызывал удивление и жалость даже у таких, как сам, обнищавших людей. Но держался Урцев с достоинством. Когда он встречался с управителем завода, то хотя и снимал рваную заячью шапку, а смотрел на него'презрительно. Смотрел, как непокорный. Глаза его как будто говорили: «Ты не гляди на порты...» Другой бы такое место наверно рукой при­крыл, а он повертывался спиной к управителю, надевал шапку и не торопясь шел своим путем-дорогой...

   Кем только не был Никифор Урцев. Молодой, а уже руду возил, у кричного горна стоял, конюшню для управительских лошадей строил. К тому же охотником был известным.

   А теперь над ним смеялись:

   — Дело приобрел? Заячье...

   — Милость сделали, — отшучивался он,— чином повысили. Ладно на высид­ку не назначили.

   — А ежели зайцев не наловишь — в рекруты?., — донимали его люди.

   — Ну, и чудаки же вы, —ответствовал Урцев, —все равно ведь поможете. И люди участливо успокаивали его:

   — Не бойсь, Никифор. Ежели чего —все выйдем, а зайцев наловим...

   И ловили зайпев. За непоимку шли в рекруты. За ослушание ложились в сарае под розги. За дерзость уходили на двадцать пять лет в солдаты. Переселя­лись к другому господину в обмен за отлитую чугунную пепельницу с рисунком дикой козы. Страшна была хозяйская немилость. Но еще хуже ласка. Любимую отбирали на поругание управителю...

   А в Пашковских дворцах ярко горели свечи в канделябрах, гремела музыка, рекой лилось вино. Угощая петербургскую и московскую знать, Пашковы похва­лялись присланными белорецкими зайцами, не думая об Никифорах Урцевых...

   Андрей Пашков умер в чине «двора его императорского величества егер­мейстера генерал-майора и кавалера». Белорецкие заводы перешли в руки его братьев — Николая и Сергея.

   Многочисленный род Пашковых, издавна смешался с родом Мясниковых и им подобных. В руки дворянско-купеческих детей попали, наряду с белорецкими за­водами, Воскресенский, Преображенский, Верхотурский, Архангельский. Отцы, дети, внуки и правнуки Пашковы были «металлургическими князьями» Южного Урала.

   Пашковы вошли в вековую историю белорецких заводов как самые жестокие хозяева-поработители, картежники, моты и гуляки.

   Даже их капиталов не хватило на такую жизнь. Крепостное Право и то было не в силах выручить заводчиков. Знатные дворяне приходили в разорение...

   Дела на заводах шли все хуже и хуже. Облеченные на местах высокой вла­стью, управители обворовывали народ и обманывали своих хозяев — наживали целые состояния. А на заводах росли убытки. Изнашивалось оборудование, оста­навливались машины. Ремонтировать было не на что. Выплавка чугуна и выковка железа резко падали. Сами Пашковы оказались в большом долгу перед казной.

   В 1854 году белорецкие заводы попали в опеку. Опеку принял некий Евдо­кимов, вверив заводы в руки управителя Парфена Галанина.

   Такая же участь постигла и соседние Авзяно-Петровские заводы промотав­шихся новых заводовладельцев братьев Бенардаки. Заводское опекунство в середи­не прошлого столетия было в России распространенным явлением.

НАКАНУНЕ ПАДЕНИЯ КРЕПОСТНОГО ПРАВА

   Парфен Галанин был последним крепостным управителем на Белорецком и Тирлянском заводах. Полновластный хозяин, он все мелкие и крупные заводские дела разбирал только сам. Его приговоры не подлежали обжалованию и приво­дились в исполнение даже в тех случаях, когда волостной суд вдруг оправдывал невиновного. Местные власти не смели ему ни в чем перечить, при встрече учтиво здоровались, заискивали перед ним.

   Отличался Парфен Галанин особой жестокостью, всегда носил с собой «правил­ку»— палку, которую часто пускал в ход. Злой, своенравный, он в порыве ярости палкой выбил случайно сам себе глаз. А дело было так.

   Ломовский паренек, по прозвищу Васька Рябой, возил на завод дрова. В воро­тах копался на глаза Парфену.

   — Сколько везешь?

   — Полсажени...

   — Врешь!

   — К чему ж мне врать-то?

   — А ну-ка я проверю.

   Парфен подошел к возу и стал измерять дрова своей правилкой. Лицо его вдруг стало суровым.

   — Врешь, подлец! Нет тут полсажени.

   — Да как же нет?—возражал Васька Рябой.

   — А вот так и нет! Мера у меня точная.

   — Где ж она точная, коли неверно мерит?— не унимался парень.

   Парфен Галанин рассвирепел, замахнулся на Ваську Рябого, а тот успел от­скочить. Удар пришелся по дровам, правилка переломилась на две части — одна осталась в руках Парфена, а другая угодила прямо ему в глаз... Глаз вытек.

   Так палка оказалась о двух концах.

   Управитель избрал Ваське Рябому тяжелое наказание:

   — Шкуру с тебя спущу! А когда — сам узнаешь...

   Так и жил Васька Рябой под постоянным страхом. Некоторые советовали бе­жать. Но на кого оставить больную старуху-мать и малолетка-братишку?..

   После случая с глазом управитель стал еще злее. Не проходило дня без побоев.

   Как-то плотник Михаил Косоротов явился на работу без топора, забыв его до­ма. Бывает же так иногда у людей. А Парфен, заметив это, схватил Косоротова за волосы и вырвал их с силой.

   После, когда управитель подходил к Косоротову, тот брал в руки топор, держа его наготове. Управитель приказывал:

   — А ну, брось на землю!

   — Не могу,— говорил Косоротов, — потому как я нахожусь на своей плотнич­ной работе'.

   Парфен Галанин проходил мимо.

   Почти каждое утро изверг-управитель стоял у заводской сторожки и бил опоз­давших на работу. Правилку он сменил на плетку.

   Однажды кричные работные Леванин и Бобров запоздали на несколько минут. Леванин успел проскочить мимо Парфена, а по спине Боброва вытянулась плеть.

   Вгорячах Бобров добежал до цеха, а там слег,— поясница болела и не давала работать.

   В этот день на заводе было неспокойно. Шопотом разносилось негодование но всем цехам. Но сделать ничего не могли — боялись.

   А когда над заводом спустился вечер и люди, закончив смену, расходились по домам, Бобров и Леванин пошли прямо в кабак.

   В кабаке духота. То и дело гаснут свечи. Люди с разопревшими лицами вы­ворачивают карманы, бранят завод и заведенные на нем порядки.

   Бобров и Леванин сели в углу. Напротив ерзкий мужичок пил за счет рябого парня и поучал его:

   — Увидишь — в ноги падай. Так мол и так, Парфен Василич,—прощеньице прошу. Да за ноги его хватай, да реви шибче. В просьбах всегда примазывать надо... А то, что ж ты будешь все под страхом ходить...

   Из-за стойки вышел мальчик лет двенадцати, принес Боброву с Леваниным бутылку водки.

   Мужичок не унимался:

   — Другого выхода у тебя нетути. А волостной суд тут не причем. Мое дело то­же Парфен судил.

   Он задрал рубаху, повернулся спиной к свечке и показал рябому парню рубцы на спине:

   — Вона! Видишь?.. Вот и ты в другорядь меру дровам знать будешь...

   Захмелевший Бобров не вытерпел, подошел к ним и тоже, подняв рубаху, по­казал свежий кровоподтек на пояснице:

   — Вона!

   Вокруг стола собрался народ. Завели недвусмысленные разговоры об упра­вителе.

   Приятели заказали еще бутылку. Пили, не закусывая. Из кабака вышли в обнимку, поддерживая друг друга.

   Проходя мимо управительского дома, лицом к лицу столкнулись с Парфеном. Куда делся хмель?.. У Боброва мелькнула мысль «Решу жизни одноглазого!» Он бросился на управителя и сбил его с ног. Леванин схватил за горло — стал душить. Управитель катался по земле, вырывался, сиплым голосом упрашивал:

   —Мужички, милые... За что?.. Пустите, шутники... Помилуйте... Никому не скажу...

   Таковы были взаимоотношения между администрацией завода и крепостными заводскими крестьянами. Корни этих социальных отношений лежали в вековых противоречиях между эксплуататорами и эксплуатируемыми.

   Крепостной труд, сопутствуемый административным произволом, повсюду вы­зывал волнения крестьян и заводских работных. Такое волнение на территории Башкирии произошло по соседству с Белорецким заводом — в Авзяно-Петровске. Доведенные до отчаяния непосильной урочной работой, триста углежогов завода 13 мая 1857 года бросили работу и предъявили администрации требование об отме­не штрафа за недожог. Управитель отказал. На другой день углежоги опять со­брались у заводской конторы и повторили требование. Исправник пустил казаков. Во главе с урядником они накинулись на собравшихся, угрожая пустить в ход ору­жие, разогнали их, несколько человек арестовали.

   Почин был сделан. Будто вода разорвала кусочек плотины, а потом пошла и пошла... О событиях в Авзяне узнали белорецкие углежоги. С таким же требова­нием они пришли к конторе заводоуправления. Им пригрозили. Углежоги по­боялись розг и разошлись. Через несколько дней кричные мастеровые потушили горны и потребовали, чтобы к ним явился сам управитель... А нагрянул исправник.

   — В чем дело? Ну? — сверкая глазами, закричал он.

   Мастеровые заявили:

   — Мала норма угля.

   — Одежи нет.

   — Тяжела работа, а в животе пусто...

   Исправник взял за рукав одного из жалобщиков и увел с собой, приказав ос­тальным немедленно приступить к работе. Мастеровые, выручая товарища, согла­сились возобновить работу при условии его возвращения.

   Чтобы навести «порядок» в умах людей, по улицам поселка несколько раз про­ехали казаки.

   А порядок в умах людей рушился. Рушился он и на самом заводе, не видев­шем технических новшеств своего времени и пользовавшемся отживающей техни­кой. 3аводские постройки оставались деревянные и в дурном состоянии. Годовая выплавка колебалась около 150 тысяч пудов чугуна, соответственно железа выко­вывалось до 100 тысяч пудов... Техническое состояние, особенно кричного цеха, было неудовлетворительно: растрата воды вследствие дурной конструкции колес, деревянные воздухопроводы, отсутствие духомеров, медленное действие молотов. В практику вошла расплата провиантом и заводскими изделиями. Не только в до­менном, но и в кричном цехе работы велись без перерыва по праздничным дням»

   Подневольный труд давал себя чувствовать во всем. Уже с сороковых годов прошлого столетия ясно замечалась необходимость уничтожения крепостного пра­ва. Капиталисты-промышленники предпочитали вольных рабочих крепостным.

   Промышленность Урала, как и всей России, в это время переживала резкое снижение производительности труда. Выплавка чугуна и выковка железа ежегод­но падали. Начался застой в добыче русского металла. Европейские страны на­учились вести плавку чугуна на минеральном топливе, что ознаменовалось быст­рым увеличением добычи железа. Техника прогрессировала. Урал же долго хранил дедовские приемы работы, придерживался старинного устройства доменных печей с холодным и слабо нагретым дутьем. Изношенные, десятилетиями не видев­шие хорошего ремонта старики-заводы выпускали чугун только на одном древесном угле. Ручной труд преобладал над механическим. Россия, опиравшаяся на ураль­скую промышленность, отстала от европейских стран. Техническая отсталость бы­ла обусловлена принудительным трудом.

   «Царская Россия позже других стран вступила на путь капиталистического развития. До 60-х годов прошлого столетия в России было очень мало фабрик и заво­дов. Преобладало крепостническое хозяйство дворян-помещиков. При крепостном строе не могла по-настоящему развиваться промышленность. Подневольный кре­постной труд давал низкую производительность труда в сельском хозяйстве. Весь ход экономического развития толкал к уничтожению крепостного права. Цар­ское правительство, ослабленное военным поражением во время Крымской кампа­нии и запуганное крестьянскими «бунтами» против помещиков, оказалось вынуж­денным отменить в 1861 году крепостное право».

ВОЛЯ

   Манифест 19 февраля 1861 года в Белорецком заводе был получен и обнародо­ван с запозданием на месяц. Но о нем уже знали. Заводские крестьяне ожидали новые события. Парфен Галанин в эти дни не находил себе места. Он был особенно свиреп и по каждому пустяку кричал:

   — На высидку!

   Люди теперь не слушались и тем больше приводили управителя в ярость. Но при встрече с ним по привычке снимали шапки и низко кланялись. А ему чудилось, что это — злая насмешка.

   ...Ранним утром 20 марта по поселку ходили сотские и стучали з окна домов.

   — На сходку! Государь волю даровал. Манифест зачитывать станут.

   Предписание высших властей обязывало огласить манифест в церкви. При­бывшие же из Верхнеуральска начальники решили сделать это у дома полицей­ского участка — считая, что так будет внушительнее.

   Медленно сходились жители. Собрались немногие. В полдень на крыльце уча­стка появился мировой посредник Шишкин. Он прочел манифест и поздравил при­сутствующих с получением воли. Собравшиеся, опустив голову, стояли безучастно. Мировой посредник рассказал о количестве земли, переходящей к крестьянам, и о взаимоотношениях с администрацией завода, вытекающих из манифеста... Постояв в раздумьи, народ разошелся по домам.

   Заводских людей больше всего волновал земельный вопрос. Отныне горноза­водское население делилось на мастеровых и сельских работников; первые, не имея земли, должны были весь год заниматься заводским делом, а вторые — исполнять вспомогательные работы.

   Мастеровые отказывались принимать «Уставную грамоту», по которой они наделялись только усадьбами. Пашковы же, зная, что им больше не владеть зем­лей, поторопились «облагодетельствовать» своих бывших рабов и предложили им пахотную землю по 1 рублю 34 копейки за десятину в год.

   По цехам ходил новый управляющий заводом Чупин, срочно сменивший Пар- фена Галанина, и поздравлял мастеровых с получением свободы.

   — Теперь вы будете довольны, — говорил он, заискивая,— свободу получи­ли... Вот возьмете пашенную землю и сами хозяевами станете.

   — Не надо нам вашей земли!— в один голос отвечали рабочие.

   Известный на всю округу кузнец Семен Филиппович Окользин сказал:

   — Остатки земли с потолков скинем, а с господской землей не будем связывать­ся. Завлечете землей — опять в кабалу угодишь. Лучше свободными мастеровыми станем да своей земли дождемся.

   За эту речь кузнеца на другой день увезли в Верхнеуральскую тюрьму.

   Кричные мастеровые в мае 1861 года отказались выполнять в праздники свой недельный урок, потребовали увеличения нормы выдаваемого угля и повышения платы. Высшие инстанции, опасаясь возмущения, предложили заводоуправле­нию пойти на уступки, тем более, что работники хлебного пайка не получали, а цены сильно поднялись.

   С отменой крепостного права рабочие все смелее и смелее начинали отстаивать свои интересы и повсеместно предъявляли новые требования. В одном из докладов министерства внутренних дел Александру II сообщалось: «В последнее время воз­никли также беспорядки в Оренбургской губернии, Стерлитамакского уезда в Воскресенском заводе генерал-лейтенанта Пашкова, где крестьяне отказались пла­тить подушные оклады, ссылаясь на расчеты по работам с заводской конторою и на долговые заработки. После безуспешных разъяснений исправник вынужден был арестовать одного из подстрекателей, но он был отбит крестьянами, затем крестьяне угрожали связать станового пристава, выгнать из завода всех служащих лиц и да­же задержать самого владельца, если он явится в имение. Для прекращения этих беспорядков в завод отправлена военная команда и командирован штаб-офицер Корпуса жандармов».

   Так уплывала почва из-под ног «металлургических князей» Пашковых.

   Больше года тянулось «освободительное дело» в Белорецком заводе. Местные власти терялись, видя с каким недоверием относятся к будущему своему устрой­ству заводские крестьяне. На частых сходках безрезультатно разъясняли права и обязанности «освобожденным». Но они в один голос говорили:

   — Видим. Поняли...

   — От ваших слов пока еще не полегчало.

   — Вот малость приглядимся, тогда и порешим...

   Местные власти встревожились. Только недавно они доносили по инстанции, что все идет благополучно. В докладе Александру II министерство внутренних дел писало: В Верхнеуральских заводах Оренбургской губернии, по донесению губер­натора, объявление манифеста было принято с сочувствием и сознанием, что выйти вз крепостной зависимости без всяких условий — дело невозможное». Власти стали понуждать мастеровых принять «Уставную грамоту». Становой пристав, клравннк и урядник вызывали к себе особо неповинующихся и, чтобы припугнуть ответственностью перед Александром II, заставляли свое несогласие скреплять подписью на листе бумаги. Грамотных не оказалось. Ставили тамгу — большой палец правой руки намазывали чернилами и прикладывали вместо подписи. Масте­ровые протягивали всю кисть руки.

   — Хоть пятерню мажь,— говорили они,— а уставную не примем. Примем только на чистую — без всяких условий.

   Так ничего и не вышло из этой полицейско-жандармской затеи.

   Наконец, 25 ноября 1862 года чуть ли не силой еще раз собрали белоречан на сход, последний раз зачитали им «Уставную грамоту» и составили протокол. В нем говорилось:

   «...выслушав грамоту, крестьяне выразили нежелание быть записанными в разряд мастеровых без земли... Заявили также, что не будут отправлять никаких повинностей и сборов... что они без земли жить не могут, это один из важнейших источников их про­питания... Дальнейшие объяснения с крестьянами относительно их обязанностей, вытекаю­щих из настоящего их положения, не вели также ни к одному благоприятному результату...

   ОПРЕДЕЛИЛИ: рассмотренную и утвержденную Оренбургским губернским по кре­стьянским делам присутствием уставную грамоту... несмотря на отрицательство крестьян от принятия грамоты и на их незаслуживающие никакого внимания возражения, ввести в действие по Белорецкому заводу с сего 25 числа ноября месяца...

   В ответ на это белоречане избрали верных людей и послали их с жалобой к са­мому царю. Избранные пошли пешком. Для надежности к ним присоединилось более двухсот провожающих. За заводом их встретили казаки. Жалобщиков верну­ли, поставили в ряд и приказали:

   — Кто уставную грамоту принимает — становитесь вправо, а кто нет — влево! Непокорных пороли розгами до тех пор, пока они не согласились принять гра­моту.

   Рота казаков около года жила в Белорецком заводе.

   Но и на этом не закончилось «освободительное дело». Неверие в надежность полученных «прав» было настолько сильным, что белоречане категорически отказы­вались принять, на себя какие-либо обязательства, боясь снова угодить в кабалу.

   В эти дни в незавидной роли выступал мировой посредник Шишкин. Не от хо­рошей жизни он был вынужден дать за своей подписью и печатью Николаю Загре­бину такую справку:

   «В удостоверении всего этого т. е. законности дела и самой пользы для крестьян, которую они еще не могут уразуметь, я, как мировой посредник, как лицо назначенное от правительства для введения по возможности улучшения быта крестьян, вышедших из крепостной зависимости, и доверенсгвующий надзиратель за выполнением всего положен- ваго государевым законом, и даю, в видах успокоения тревожащихся и сомневающихся хрестьян, сие свидетельство, принимая ответственность на себя, если только, как думают крестьяне, дело сие незаконное и не благое. — 6 мая 1863 года. Мировой посредник В. Шишкин».

   Для заводских рабочих освобождение от крепостной зависимости прошло на более тяжелых условиях, чем для пашенных крестьян. Оно явилось освобождени­ем от земли. Мастеровые без земли снова стонали в заводской кабале. Вплоть до 1870 года они продолжали быть временно обязанными и не имели права бросить завод.

   А положение на заводах не улучшалось. У нового управляющего Чупина дело тоже не пошло. Белорецкие мастеровые потребовали немедленного увеличения заработной платы. Заводская контора отказала. Тогда рабочие дождались подхо­дящего момента, и в самый разгар подготовки завода к зиме не вышли на работу, повесив замки на избах.

   — Все равно без нас никуда не денутся,— говорили они.

   Время было потеряно, и никакая добавка заработной платы уже не могла ис­править создавшегося положения. Завод вскоре стал из-за отсутствия сырья и топлива. Возобновив работу, он несколько лет подряд выплавлял чугун и выко­вывал железо в количествах, намного меньших, чем полвека назад и накануне реформы.

   Такая же картина наблюдалась и на других промышленных предприятиях Урала. Производительность заводов катастрофически падала. Наряду с низкой заработной платой и кабальным положением рабочих, чувствительно сказывалась техническая отсталость.

   Это было заметно особенно на белорецких заводах, у владельцев которых не хватило ни средств, ни умения по-новому оборудовать железоделательное произ­водство и правильно использовать новые послереформенные условия труда.

   В 1866 году было учреждено «Конкурсное управление несостоятельных дол­жников коллежского советника Николая Ивановича и отставного гвардии рот­мистра Сергея Ивановича Пашковых» — последних представителей старинного дворянского рода. Это управление явилось и материальным и моральным распо­рядителем белорецких заводов.

   Но и оно не могло исправить положения, создавшегося на заводах. Чугуно­литейное и железоделательное производство зашло в тупик. Потускнела соболиная марка...

Прочнее стали. Авт. Р.А. Алферов. 1954 г.