Глава 4. Акционеры

25 августа 2020 03:23

185

0

Книги о Белорецке и р-не Прочнее стали

Главный редактор

ВОГАУ И КОМПАНИЯ

   Природа дала Южному Уралу все, что у нее было. В недрах башкир­ской земли несметные богатства — руды, драгоценные минералы...

   У подножий гор в землю вросли десятки заводов. Вокруг них разбросаны русские деревушки, башкирские аулы с минаретами ме­четей. А дальше — лесные урочища, рудники. Но не везде еще ступала нога человека, не ко всему прикладывалась его рука. Там же, где , побывал человек, потом и кровью полита каждая пядь земли.

   Сколько горя видел Урал. Каждая скала, каждый камень—молчаливые сви­детели человеческого несчастья.

   Шли годы. Но незыблемой оставалась земледельческая колонизация. Чтобы окончательно отнять у общинников землю с рудами, строевым лесом, пашенными и сенными угодьями, царское правительство с отменой кантонного управления перевело башкир в податное сословие, обложило общерусским подушным нало­гом. Подать ежегодно увеличивалась. Положением 10 февраля 1869 года было узаконено отчуждение у башкир земельных угодий. Башкиры разорялись. Их земли, под видом покупок и кортомы, изымались и передавались в казну и в собственность помещикам, купцам и промышленникам. Мошеннические сделки путем околпачивания темного населения широко процветали. «Клочки» б согни ты­сяч десятин приобретались за бесценок.

   Отмена крепостного права не привела народ к воле и земле. Расхищение башкирских земель достигло самых чудовищных размеров после «освободитель­ной» реформы. К концу XIX столетия расхищенными оказались почти пять миллионов десятин. Богатели богатые. На обильной земле помещики и баи, купцы и заводчики «с быстротою ветра наживали тысячи».

   На широких просторах Башкирии царствовал произвол.

   Башкирия была одной из наиболее отсталых окраин царской России. Политика царского самодержавия в Башкирии «это — такой кусочек колониальной полити­ки,— писал В. И. Ленин, — который выдержит’сравнение с какими угодно под­вигами немцев в какой-нибудь Африке».

   Крепостной труд не мог разбудить спящие железным сном богатства чудесно­го края.

   Богатства эти давно привлекали к себе хищный взор чужеземцев. Однако при­ток иностранного капитала в металлургическую промышленность Урала долгое время был незначительным. Неудача русских владельцев казенных и частных за­водов, пытавшихся после отмены крепостного права поднять упавшую промыш­ленность Урала, пугала иностранцев. Но аппетиты их разгорались.

   «Еще в 20-х годах 19 века Россия получала чугуна в 1¹/2, раза более Франции, в 41/₂ раза более Пруссии, в 3 раза более Бельгии». В то время Урал был основной железоделательной базой России. «Но то же самое крепостное право, которое по­могло Уралу подняться так высоко в эпоху зачаточного развития европейско­го капитализма, послужило причиной упадка Урала в эпоху расцвета капитализ­ма».

   На Урале уже с давних пор появились иностранцы-мастера, иностранцы- инженеры, но иностранцев-предпринимателей, ввозивших капитал в Россию, пока еще не было. Они выжидали, кто первый сделает почин и что из этого получится.

   Особое внимание чужеземцев привлекал изумительный клад чистейшей желез­ной руды — гора Магнитная. Почти не было ни одного иностранного предприни­мателя, который не рылся бы в архивах в поисках данных об этой горе. С немецкой стороны раздавались голоса о постройке завода по типу Круппа. Но ни ми­нерального, ни древесного топлива поблизости не находилось. Не было и точных сведений о состоянии рудных залежей.

   Кто только не примерялся к горе Магнитной. И немецкие, и английские, и французские, и бельгийские искатели счастья потеряли покой. Некоторые даже втихомолку выезжали на место, «любовались» щедростью уральской природы.

   В ту пору в Москве, у дверей. «Конкурсного управления Белорецкими заводами несостоятельных должников Пашковых», можно было встретить не мало джентль­менов, наводящих справки, раздумывающих, спорящих о «приоритете» в отно­шении горы Магнитной.английские, и французские, и бельгийские искатели счастья потеряли покой. Некоторые даже втихомолку выезжали на место, «любовались» щедростью уральской природы.

   После долгого времени в почете оказался промотавшийся последний родови­тый правнук Пашковых — Владимир Сергеевич. Иностранцы на него смотрели с умилением, встречали возгласами:

   — О-о!

   — Руссишь богатырь!

   — Как ваш дела и здоровья?..

   Они не давали прохода обанкротившемуся русскому заводчику — его при­глашали, у него узнавали, ему обещали...

   Рассказывают, что на квартире Пашкова бельгийский предприниматель на­брался храбрости и дал отпор притязаниям французского предпринимателя на гору ЛЪагнитную. Англичанин, видя, что дело у них доходит чуть не до драки, хотел загрести жар чужими руками, но... было уже поздно.

   В горнозаводское дело на Южном Урале вмешался Гуго Вогау— выходец из Германии, крупнейший капиталист. От торгового дома в Москве на Варварке он распустил свои щупальцы до Сибири и южных районов России. Мануфактура, хло­пок, садовое дело, чай и даже страховое общество «.Якорь» находились под вывес­кой «Вогау и К°».

   Он первым сделал попытку взять под влияние иностранного капитала ураль­ские заводы. Совместно с разорившимся «металлургическим князем» Южного Урала, Вогау учредил «Акционерное общество белорецких железоделательных заводов Пашковых». Директором был назначен Конрад Банза —- родственник Гуго, че­ловек с завидущим взглядом, говорящим «отдай!»

   В 1874 году общество купило у Конкурсного управления заводы — Белорец­кий и Тирлянский — с приписанными к ним землями за 999238 рублей 26 копе­ек. Вслед за этим общество приобрело Узянский и Кагинский заводы. Все они образовали так называемую Белорецкую группу.

   Эти заводы, как и многие на Урале, долгое время не имели рачительного хо­зяина и оказались в запущенном состоянии. Бросалась в глаза техническая отста­лость. Ходили немцы по цехам.и качали головами:

   — Ай, яй, яй...

   — Русский неумей...

   Но каково же было изумление иностранцев, когда они ближе познакомились с допотопной русской техникой. Первое такое удивление вызвала смело и свое­образно воздвигнутая плотина; имела она длину 381 сажень и толщину у основа­ния 17 аршин; для предотвращения ее размыва сильной рекой был устроен вышняг тройной ширины.

   Поразились иностранцы, увидев и доменные печи. Хотя они и действовали старинными клинчатыми мехами, построенными еще в 1800 году, но размеры их превосходили все существующие в то время на Южном Урале. Их длина равнялась 5 аршинам, ширина — 3,5 аршина и высота — 3 футам. Меха поднимались пять раз в 4 минуты. Водо действующие колеса имели размер 6X3,5 аршин.

   А когда немцы начали вводить «новшества», привезенные из-за границы, — кучную высидку угля заменять печным углежжением, — оказалось, что местные люди давно уже знали устройство таких печей. Отцы и деды белоречан еще в 60-х годах XVI11 века строили «пробные» печи длиной до 11 сажен, шириной 3 сажени, высотой от пода до свода 10 аршин. Печи вмещали 45 сажен дров. Выходило от 200 до 300 коро­бов угля и по 20 ведер «смолы чистой на подобие олифе».

   Пожали плечами чужеземцы, поглядели друг на друга... Так уж укорени­лась у них привычка во всем усматривать русскую отсталость.

   Общество командировало в Швецию инженера Гассельблата, который достал там чертежи новых горнов доменных печей; по ним выплавка чугуна производи­лась при помощи двойного пода. Вскоре по шведским же чертежам были перекон­струированы все устарелые ланкаширские поковочные мастерские Пашковских заводов.

   Весной 1878 года из Швеции в Тирлянский завод прибыли завербованные куз- йены. Они быстро освоились с местными условиями. Помогло русское гостеприим­ство. В своих воспоминаниях о пребывании на Южном Урале бывший шведский пастор Сарве был вынужден признать: «...гостеприимство русских справедливо ценится и пользуется широкой известностью. Шведский народ является, пожалуй, единственным, который может соперничать с русскими в этом отношении. Но послед­ний все же превосходит нас в умении проявлять гостеприимство...»

   Сначала работа у печей предоставлялась только шведам. Затем смены были образованы из шведов и русских. Скоро оказалось, что русские преуспевают и в гостеприимстве и в работе.

   В начале 80-х годов Гассельблат был назначен управляющим всеми заводами общества. Он рьяно взялся за расширение производства. Вновь заработали Узянский и Кагинский заводы, которые бездействовали, будучи разрушены небывалым на Урале весенним паводком 1861 года. В 1881 году повсеместно было введено печ­ное углежжение. Повысилась добыча руды. Ее основная масса для Белорецкого завода поступала с горы Магнитной. За пять летних месяцев здесь стали добывать до 3 миллионов пудов. На разработке и транспортировке было занято около 2500 конных и пеших рабочих — русских и башкир.

   Когда в 1886 году пожар уничтожил волочильно-гвойдильные цеха, устроен­ные на берегу речки Нуры, общество скоро оправилось от неожиданного удара, — сумело сохранившееся оборудование быстро перевезти в Кагинский завод и немед­ленно возобновить там производство проволоки и гвоздей.

   В 1888 году на Белорецком заводе были изменены профили доменных печей со значительным увеличением их объема, усовершенствованы газопроводы, построе­на третья доменная печь современного типа. Появились две воздуходувные маши­ны — паровая и с водяным приводом. Для нагрева воздуха были устроены аппа­раты из трехрядных чугуннмх труб, нагреваемых доменным газам и дровами. Все контуазские горны заменены 12 шведскими двухфурменными. Имелось пять одно­местных с прямыми топками пудлинговых печей.

   В 1894 году построена, взамен пудлингового производства, первая мартенов­ская печь емкостью 915пудов. К этомуже времени относится возникновение прокат­ного производства, представляемого черновым, крупносортным и мелкосортным проволочными станами. В 1895 году открыта вторая домна в Тирлянском заводе. А через три года вступили в строй еще две мартеновские печи в Белорецком заводе. К концу 90-х годов на всех заводах были установлены паровые машины.

   Производительность Белорецкой группы заводов заметно росла. Если в 1874 году выплавка чугуна составляла 600 тысяч пудов, а выделка железа 325 тысяч, то в 1889 году производство чугуна было доведено до миллиона семьсот тысяч пу­дов, а железа до 680 тысяч. Через двадцать лет после приобретения заводов ак­ционерным обществом выплавка чугуна в год составила уже два миллиона сто ты­сяч пудов, а выделка железа миллион пудов. Наибольший удельный вес в произ­водстве чугуна и железа занимал Белорецкий завод. Так, в 1874 году здесь выплав­лено чугуна 110 тысяч пудов, выделано железа 230 тысяч пудов; в 1894 году чу­гуна — миллион сто двадцать тысяч пудов, железа — 680 тысяч пудов.

   Кошельки учредителей-акционеров плотно набивались. В 1898 году акции общества белорецких заводов были введены в котировку на московской и петро­градской биржах. В течение нескольких лет с ними совершались оживленные сдел­ки. Акции котировались с премией в 20 процентов. Заводосодержатели торжест­вовали. Обуреваемые азартом, они хищнически эксплуатировали уральские богатства.

   К этому времени относится резкое снижение качества продукции белорецких заводов.

   Вогау были большими коммерсантами, но не металлургами. Считая себя в России «королями» меди, они скупали ее на десять лет вперед. Пуд меди в Тагиле стоил 13 рублей 50 копеек, Вогау платили по 15 рублей, призадерживали, повыша­ли спрос и продавали дороже. Продавали с достоинством, с видом, что делают одолжение русским. А название этому было — спекуляция.

   Занимаясь горнозаводским производством, Вогау держали иностранцев-спе­циалистов — консультантов, инженеров, мастеров. Но ни те, ни другие, ни третьи не могли делать металл так, как делали, его русские.

   елорецкие мастеровые умели вырабатывать и жесткое и мягкое железо. У немецких же мастеров мягкое железо не получалось. А спрос на него был велик. Покупатели, особенно крестьяне, любили железо ковкое, говорили:

   — Давайте нам пашковское железо, а вогауское мы брать не станем!

   И Вогау работали под маркой Пашковых. За марку платили около 200000 рублей в год.

   Но эта марка все больше и больше хирела. Акционеров интересовало коли­чество.

   Соседние заводы, как и белорецкие, тоже попали в руки акционерных обществ— немецких, французских, бельгийских... К концу XIX века Урал стал ареной столк­новения интересов иностранного капитала. Толчком к насаждению иностранного влияния на металлургических заводах России и резкому усилению капитальных вложений в русскую металлургию послужила введенная в 1882 году таможенная пошлина на иностранное железо. Не желая терять русского рынка, богатые ино­странцы начали развивать свою деятельность в акционерных обществах.

   Иностранные предприниматели на русской земле добывали руду руками рус­ских людей. Этими же руками они на русских заводах плавили чугун и ковали железо, а затем продавали русский металл царскому правительству. В этом ска­зывались и отсталость России и ее зависимость от заграницы. Царская Россия была резервом западного империализма. Она давала свободный доступ иностранному капиталу, державшему в руках такие решающие отрасли хозяйства, как топливо и металлургию.

   Велико было неверие, самодержавия в силу русского народа. Низкопоклонст­вующему перед чужеземным царскому правительству было невдомек, что иностран­цы часто ходили по тропам, давно проторенным русскими.

«ШАТКОВСКИЙ ПЛАСТЫРЬ», КОПЕЕЧНЫЙ ЗАРАБОТОК
И РУБЛЕВЫЙ ШТРАФ

   Россия переживала усиленное развитие капитализма. Первые десятилетия после падения крепостного права были наиболее хищническим временем.

   Очнулись русские предприниматели. Они заторопились. Рядом с акционер­ными обществами начали появляться новые частные заводы.

   На землях, тяготеющих к. Белорецкому заводу, в 1892 году Шамов построил Зигазннский чугунолитейный завод. Почти рядом вырос Лапыштинский, а еще через три года Инзерский, принадлежащие Дервизу. Инзерский и Лапыштинский чугунолитейные заводы явились первыми на Урале, в которые русские банки стали вкладывать свои капиталы. При участии русского Торгово-промышленного банка в 1898 году было учреждено «Инзерское горнопромышленное общество».

   Так рядом с белорецким железным ветераном выросли в собольем крае новень­кие домны, зашумели паровые воздуходувки, начали использоваться доменные газы, появились рудообжигательные печи.

   По-новому перестраивались и уральские старики-заводы. Но новшеств вво­дилось недостаточно.

   Беспорядочно стояли низкие и широкие здания Белорецкого завода. Всевоз­можные башни и навесы были нагромождены друг на друга. Торчали трубы. Над заводом носился дым; с сухим шипением вырывался пар.

   Когда раздавался свисток, завод будто раскрывал свою пасть и проглатывал порцию тесных рядов рабочих, понуря голову идущих в вечно дымную, вечно шум­ную и ужасную тюрьму.

   Внутри —стук и грохот машин, суетня людей... И все ради металла.

   Золото и серебро — дорогие металлы. Но трудно представить себе металл нужнее железа. Железо называли ржаным, насущным хлебом, а золото — пшенич­ной булкой. С величайшим трудом доставался людям этот ржаной хлеб.

   Вот громадный навес... Под ним полумрак. Людй, как тени в подземелья. Проложены рельсы. Вагонетки... И только в одном углу яркое пламя. Выбивается оно из отверстия большой каменной печи — домны. Внизу — закрытая дверка. А кверху, к конусному жерлу домны ведет помост с рельсами. Над печью в крас­ном пламени черные перекладины. Здесь невыносимо жарко. На помосте копошатся люди. По узким рельсам рабочие подвозят на вагонетках специально приготовлен­ную для сплава руду.

   Приготовление руды — хлопотливое дело. Сначала ее разогревали, затем размельчали на куски в дробилке. После перемешивали с древесным углем и флю­сом из известняка и шлака.^И только тогда отвозили для ссыпки в печь.

   С обеих сторон доменной печи стояли громадные воздуходувные меха, приво­димые в действие паром. Воздух, проходя через горящие угли, раскаливал их. От необыкновенного жара плавилась руда. Флюсы и разные примеси оставались наверху, расплавленная же масса чугуна, как более тяжелая, садилась на дно печи.                                                                                                                    

   Внутри домны сплошное море огня. Подобно лаве, кипит жидкая, почти белая масса чугуна. Кипит и клокочет...

   Опытные рабочие конец варки определяют по цвету, только их глазу извест­ному оттенку.

   Чугун дошел! Рабочий ловко открывает кочергой дверку, находящуюся вни­зу домны, почти у земли. Показалась клокочущая белая масса, вспучилась, стре­мясь вылиться сразу — и полилась... От дверцы в земляном полу проведен жёлоб; по нему чугун направляется в формы.

   От текущей раскаленной лавы полутемный сарай мгновенно заполняется лглепительным светом. Постепенно чугун твердеет и меняет окраску — сперва розовеет, потом делается пунцовым с сизым налетом.

   Рабочие отделяют болванки друг от друга и на тачках мчат раскаленные куски а передел в другие мастерские.

   Из чугунных болванок выжигалось железо — удалялся углерод. Это назы­валось пудлингованием и производилось в специальных печах. Перенесенные в пудлинговые печи болванки снова накаливали. При помсщи мехов или фурм безу­станно вдували горячий воздух. Раскаленный кислород соединялся с углеродом; образовывался углекислый газ; газ улетучивался. Чугун приобретал свойства железа: плотность, вязкость, сплавляемость. Смотря по наличию в железе угле­рода, оно делилось на сорта.

   Пудлингование было тяжелой работой. Приходилось безотлучно стоять у огня, то и дело открывать заслонки печи, длинными шестами с железными на­конечниками помешивать сплав.

   Когда кончалась выварка, рабочие расторопно вынимали из печи мягкие, ноздреватые куски раскаленного железа. Волоча их по полу, передавали, смотря по нужде, на обжимочные и прокатные машины или для дальнейшей переработки в сталь.

   Рабочие других переделов тоже с величайшим трудом превращали железо в разную продукцию. Тачку с железом подкатывали к молоту. Вот болванка на наковальне. Тяжеленный паровой молот плющит ее. Рабочий поворачивает бол­ванку с боку на бок, придавая необходимую форму. После каждого удара молота бесчисленны огненные брызги... Болванка готова — и уже отвозится на тачке дальше.

   На другой машине ходят огромные валы. Некоторые почти соприкасаются друг с другом, другие — отделены узкой щелью. Но болванка должна обязатель­но пройти между ними. Вот она исчезает в машине. Раздается шипение и треск. Можжат валы, мнут раскаленную болванку, передают другим валам.

   С одной из сторон машины меж двух валов показалась широкая, тонкая и бе­лая полоса. Ее подхватили рабочие и бросили в сторону на землю. Это — заготов­ка для листового железа...

   И так — от смены до смены.

   Сколько нужно было приложить умения, сил и здоровья, чтобы из куска бурой руды получить те драгоценные металлы, без которых люди не могли сделать шагу. Всепожирающий огонь убивал в человеке все желания, кроме одного — скорее вырваться с завода, глотнуть своими высушенными легкими свежий воздух.

   Раздавался долгожданный свисток. И завод опять раскрывал свою пасть, и словно выплевывал из цехов изможденных черных людей...

   К тысяча девятисотому году Белорецкий завод имел цеха; доменный, кричный, пудлинговый, мартеновский, прокатный ’и вспомогательные — литейный, механи­ческий и огнеупорный.

   Главное место в производстве принадлежало чугуну. Выплавлялся он из магнитных чистых и с примесью 5—10 процентов бурых руд. Этот чистый и сво­бодный от Серы чугун употреблялся преимущественно на выделку кричного железа. Далее следовали чугуны с примесью бурых и сварочных шлаков. Предназначались они для пудлингации и частью в мартеновские печи. Выплавлялись и специальные чугуны.

   В прокатном цехе стояли станы: черновой с тремя парами валков, крупносорт­ный, мелкосортный и проволочный — черновой и отделочный.

   Тирлянский завод имел такую же организацию доменной работы, как и Бело­рецкий. Здесь производилась также прокатка сортового и листового железа. С 1895 года завод стал выпускать только листовое матовое железо, размером 2X4 аршина и весом от 7 до 20 фунтов каждый лист.

   Кагинский завод наряду с доменным производством тянул проволоку. Прово­лочное дело здесь возникло вслед за появлением прокатных станов на Белорецком заводе. Из тянутой проволоки изготавливали сортовые гвозди, телеграфные крючья и разные пружины.

   Узянский завод выплавку вел на переделочный чугун.

   Руды на заводы доставлялись двух сортов: магнитный железняк и бурые. Магнитный железняк переплавляли главным образом Белорецкий и Тирлянский заводы. Кагинский и Узянский из-за отдаленности работали преимущественно на бурых рудах. Заводы пользовались и близ расположенными рудниками: Яндыкским, Явлукским, Цыган-Юртинским, Аршинским; рудники Кухтурский, Бельский и Ишлинский разрабатывались исключительно для Кагинского и Узянского заводов. Ежегодная добыча руды на всех рудниках достигала 2,5—3 миллионов пудов. Марганцевые руды, употребляемые в шихту для получения пудлинговых чугунов, брались из рудника у деревни Габдиновой, на земле, арендованной у башкир. Огнеупорные материалы и флюсы имелись в избытке рядом с заво­дами.

   Строевой и дровяной лес заводы заготавливали на земле, окортомленной у башкир Катайской, Тамьянской и Тангауровской волостей. В аренде обращалось 59937 десятин. Доставлялся лес большей частью сплавом и подвозился на лоша­дях.

   Уголь выжигали и в кучах и в углесидных печах. В 1895 году 221 печь дала 49473 короба угля.

   На всех заводских оаботах было занято 7260 человек. Основную рабочую силу составляли жители заводских поселков и башкиры-сезонники.

   Металлургическое производство Белорецкой группы заводов с каждым годом продолжало расширяться. Повышался спрос на рабочую силу. Но от этого поло­жение трудового люда не улучшалось. Труд ценился чрезвычайно дешево, рабочий день до крайности удлинялся.

   «Рачительность» белорецких хозяев-иностранцев объяснялась одним лишь неуемным стремлением к наживе. Они по-своему смотрели на технический прогресс. Там, где ручной труд обходился хотя бы на несколько рублей дешевле, оци не признавали технику.

   В то время как акционеры Вогау и К° добрели на русских хлебах, в кирпич­ном цехе Белорецкого завода рабочие месили ногами глину и ушатами носили на себе воду.

   В 1900 году наиболее совершенными считались мартеновский и прокатный цеха, но и в них процветали невыносимые условия труда. Даже завалка печей произво­дилась вручную. Жуки — куски сваренного металла от пудлинговых печей и шведских горнов возили под молоты на двухколесных железных тачках. У горнов стояли не по часам, а «по шесть криц в смену». В прокатном цехе существовала двухсменная работа по 12 часов, а с переходом из дневной в ночную по 18. Были здесь две взварочные печи, обжимной и чистовой проволочные станы. Чистовой имел 4 клети. Вальцовщики стояли с обеих сторон. С передней, на проволочных петлях. были особые рабочие — «клюшники»; работавшие с задней стороны назы­вались «квадратчиками». Квадратчики получали заработную плату в два раза меньшую. При выходе из чистовой клети находился один клюгпник. Он клал «колышки» и подавал конец прокатанного металла в барабан для последующего передела. Барабан вращали руками. Готовый пучок проволоки снимали с барабана и клали в лари; после остыва делали «поленницы».

   Работа у проволочного стана требовала исключительной внимательности и ловкости. Несчастные случаи и увечья здесь так участились, что чуть ли не каж­дая тысяча пудов прокатанного металла стоила человеческой жизни. Только в одном 1900 году было 28 несчастных случаев; Боброву И. И. горячей пррволокой пропороло ладонь левой руки — конец вышел метра на четыре. Ляндину Г. С. затащило правую руку в вальцы. Случалось, когда рабочие попадали между про­катных валков и в шестеренчатые передачи машин. Максимова К. Н. так измяло в валках, что родственники даже сомневались, его ли хоронят.

   Свои рабочие места прокатчики называли «головосплечками».

   Все это происходило из-за варварских условий труда, чрезвычайного напря­жения и усталости рабочих. Охрана труда отсутствовала. Не существовало и обо­рудования для этой цели.

   В начале недели мастер цеха проводил «переделку» — расстановку рабочей силы. Вся смена становилась во фронт, по примеру солдат. С затаенным дыханием рабочие минут по двадцать ждали, на какое место их сегодня пошлют.

   А посылали так. Сменный мастер Шатков лучшие и худшие места давал ис­ходя из того, нравится ему человек или нет. Он часто избивал рабочих. Это избие­ние прокатчики назвали «шатковским пластырем».

   Страшнее шатковского пластыря были только штрафы. Широко применялся вычет дневного заработка за неявку на работу в течение первых двух часов, неза­висимо от причины, вызвавшей ее. Штрафовали по рублю за любую отлучку с ра­бочего места без ведома мастера. Если явку на завод хотя и отметил табельщик, а мастер не видел рабочего в лицо, то за этот день ему не платили. Каждый старал­ся с утра прежде всего попасться мастеру на глаза, поздороваться с ним, чтобы не зря проработать смену.

   Штрафы, превышающие треть заработка рабочего, были обычным явлением. Они записывались в так называемую «шнуровую книгу», в которую оштрафован­ный не имел права заглянуть и получить какую-либо справку. Доступ к книге имел только инженер округа. Сплошь и рядом рабочий не ведал, за что он подвергнут штрафу, и узнавал об этом только при получении заработка.

   Заработная же плата рабочих Белорецкого, Тирлянского, Узянского и Кагинсксго заводов была настолько низка, что чуть хватало на то, чтобы не протя­нуть ноги.

   — Копеечный заработок, рублевый штраф! — говорили с горечью рабочие.

   ...Неограниченной властью пользовались управляющий заводом, заведую­щие цехами, мастера. Рабочие называли их «верховыми». По-собачьи преданные немцам-управителям, верховые творили произвол. Без взяток и угощений не­возможно было поступить на работу и удержаться на ней. И рабочие косили вер­ховым сено, рубили дрова, жены стирали им белье, мыли полы, а дети собирали ягоды. Отказаться — значило остаться без работы; мастер обязательно придерется к чему-нибудь и выживет с завода.

   Верховой механического цеха Федор Валавин, по кличке Жировой, сколотил себе таким образом не малое состояние. Сам немец—управитель Коль имел до 15 десятин посевной площади, которую бесплатно обрабатывали рабочие.

   Так за счет трудорого народа жили эти тунеядцы.

   В Белорецком поселке управляющий заводами Кузнецов, побочный сын Вогау, имел богатый особняк, окруженный большим садом. Сюда не ступала нога рабоче­го. Но дочери рабочих здесь бывали. Побывки носили унизительный характер. За высоким забором, в доме холостяка Кузнецова, рекой лилось вино. Когда управ­ляющим обуревала разнузданная страсть, сводница Евдокия Первухина постав­ляла ему на растление девушек. Ока соблазняла самых красивых и бедных, пуская в ход подарки и деньги. Евдокия подпаивала их и ослабших уводила или с по­мощью управительского кучера Селиверста увозила в особняк. И кто знает, может Несчастная была куплена на деньги, вычтенные Кузнецовым из заработка ее же отца? За это грязное дело Кузнецов построил поставщице пятистенный дом — страшный и позорный памятник прошлого.

   Все это было в глуши Уральских гор... А далеко за Уральским хребтом, па берегу Черного моря отлеживались под южным солнцем, отсиживались на верандах пышных вилл, лениво прохаживались в живописных аллеях среди душистых цветов и изящных статуй иностранцы-акционеры и русские капиталисты. Свое благополучие они строили па недоплатах и штрафах, на чудовищной эксплуатации рабочих.

   Но так долго продолжаться не могло.

 Прочнее стали. Авт. Р.А. Алферов. 1954 г.