Часть 2. Наследники (1784 - 1874 гг.)

15 декабря 2020 01:01

351

0

Книги о Белорецке и р-не Зеркало Белорецкого пруда

Главный редактор

   “Иные не по чину попали в сани, да не выскакивать же на ходу, коль лошади несут”.

   Племянницы, дочки и внучки

   Еще один случай из жизни заводчиков, очень похожий на легенду, однако здесь, наоборот, факт документально подтверждается, хотя и носит прямо-таки сказочный характер.

   Летом 1767 года, когда металлургическая “империя” Твердышевых-Мясникова почти сложилась в своем окончательном виде, и немалые капиталы уже вкладывались в быт владельцев, позволяя им иметь уровень выше среднего, в Симбирск прибыла Екатерина П. Город в то время влачил весьма жалкое существование. Таких предприимчивых купцов, как заводчики Твердышевы, можно было сосчитать на пальцах одной руки.

   “Город, - писала царица, - самый скаредный, и все дома, кроме того, в котором я стою, в конфискации”.

   Здесь необходимо пояснение. Дома в городе все частные, и по каким-то там экономическим причинам того времени дела шли настолько плохо, что жители не в состоянии были платить подати, задолжав казне. Ревизоры все обсчитали и оформили документы на конфискацию домов в счет долга.

   Мудрая Екатерина своим неумным чиновникам ставит простенький вопрос: “не полезнее ли повернуть людям их домы, нежели сии лучинки иметь в странной собственности, из которой ни коронныя деньги, ни люди не сохранены в целости?”

   От мрачных размышлений о недоимках в городе, кражах, частых пожарах царицу отвлекло семейство того единственного, не “в конфискации” дома, в котором она остановилась. Принадлежал он, конечно же, нашим героям Мясникову Ивану Семеновичу и его жене Татьяне Ивановне, в девичестве Твердышевой, то есть той самой сестренке трех братьев, которая в детстве пообещала им в компаньоны своего будущего мужа.

   Ко времени посещения Екатерины Мясниковы родили и вырастили четверых дочерей. Были они все давно на выданьи и старшие смотрели, пожалуй, даже и в перестарки. В самом деле, за кого выдавать самых богатых невест в “скаредном городе”?

   Екатерина, как широко известно, была не только великой царицей, но и великой женщиной. Она сразу оценила ситуацию и приняла в ней живейшее участие. Первым делом сама лично устроила судьбу младшенькой, своей тезки - Катеньки, которой и то 20 годков минуло. И жених враз сыскался, тут же в свите: грамотный, образованный и неженатый в свои сорок с хвостиком. Правда, из обедневшего польского рода, да не беда. Денег невестиных на двоих хватит, знаний жениховских тоже на двоих.

   Григорий Васильевич Козицкий стал Кате сказочным принцем. Он был одним из самых образованных людей в России. Почему и занимал место в окружении царицы, не имея ни связей, ни денег. За ум и знания покровительствовали ему всесильные фавориты, братья Орловы.

   Принц ввел свою принцессу в совершенно новый круг людей, а главное, он ввел ее в доселе неизвестный мир поэзии, красоты, в мир слова. Григорий знал несколько языков, переводил Овидия, Лукиана, Сафо, других авторов, о которых Катя и слыхом не слыхала. Затем он стал редактором и издателем сатирического журнала “Всякая всячина”, главным, но негласным автором которого была сама царица. При всесильной государыне Козицкий исполнял должность статс-секретаря, помогая перелагать мудрые мысли нерусской императрицы на понятный ее подданным язык. Что греха таить, Екатерина Великая умудрялась в слове из трех букв делать четыре ошибки. “Еще” у нее облекало форму “исчо”.

   К сожалению, прожили супруги в счастливом браке недолго, лет семь-восемь.

   Козицкий слишком зависел от расположения или нерасположения сильных мира сего. Не по нраву он пришелся другому фавориту, князю Потемкину. Вынужден был уйти в отставку, впал в меланхолию, не нашел в себе сил, чтобы преодолеть темную полосу, и покончил с собой пятидесяти лет от роду. Оставил после себя двух дочек и глубокий след в духовной жизни семьи. Выразился тот след во влиянии на жену, ставшую, по отзывам современников, “преумнейшей женщиной”, и в необычной, высочайшего накала, судьбе своей внучки. Впрочем, по порядку.

   Екатерина Ивановна Козицкая, племянница Ивана Борисовича Твердышева, жила на вдовьем положении более полувека. Не имея систематического образования, благодаря симбирской, твердышевской первоначальной базе, подшлифованной образованнейшим супругом, она сумела поставить себя на равных с дамами из высшего света. Собственно, что в том удивительного? Те дамы тоже не страдали избытком образования, скорее, наоборот.

   Средства, поступавшие из Башкирии, от унаследованных заводов позволяли жить на широкую ногу. Дом они построили на углу улицы Тверской и переулка Козицкого. Он и сейчас там стоит, по тому же адресу. Да-да, двести с лишним лет. В этом доме выросли две дочери Козицких, младшая Анна и старшая Александра.

   Младшая стала княгиней Белосельской-Белозерской, женой бывшего дипломата, служившего в Италии. Что-то у него не заладилось в первой половине жизни. Умерла жена, оставив дочь Зину, плохи были финансовые дела. И снова великая взаимная польза от брака. В семье Козицких деньги, в семье Белосельского-Белозерского титул, новые связи, жизненный опыт - Александр Михайлович на двадцать лет старше Анны. Разница та же, что у ее родителей.

   Кстати, о сходстве дочкиной судьбы с материнской: и языки знал муж, и словом владел, “депеши умно излагал, писал изящные французские стихи”. К сожалению, сходство проявилось и в раннем уходе мужа, не дожившего до шестидесяти. Тридцать семь лет Анна Григорьевна жила одна. Скучать ей, правда, было совершенно некогда. В окрестностях Петербурга у нее был собственный Крестовый остров, превращенный в очаровательную зону отдыха. Там они живали с мужем. Овдовев, поселилась у матери, в том самом доме, на углу улицы Тверской и переулка Козицкого. Постоянно общалась с интересными людьми, не выпадала из придворного круга. Отмечена орденом святого Иоанна Иерусалимского, была почетным членом Императорского Вольно-экономического общества. В солидном возрасте, под шестьдесят, получила придворный титул статс-дамы.

   Пять лет с Анной Григорьевной жила падчерица Зина, Зинаида Александровна. Помните? Дочь от первого брака Белосельского-Белозерского, она стала женой офицера Н.Волконского. Красавица, блиставшая на балах Венского конгреса (1814г.), где на нее засматривались государи всей Европы, и не в первую ли очередь Александр 1(чтоб у них глаза закрылись - мужу-то каково!)

   В доме своей мачехи Зинаида устроила салон, где бывали Жуковский, Вяземский, Баратынский и сам Пушкин! Для великого поэта хозяйка салона исполнила его элегию “Погасло дневное светило”, на музыку собственного сочинения. Какова могла быть реакция? Конечно же, Пушкин мгновенно влюбился, посвятил несколько стихотворений “царице муз и красоты”, поэму “Цыгане”, бесился, переживал, пока не увлекся новой музой.

   В этом доме, самым непосредственным образом связанным с историей Белорецкого завода, 16 мая 1824 года Пушкин впервые читал одну из своих глобальных вещей - “Борис Годунов”. Здесь он бывал часто, был и в один из вечеров 1826 года, когда Зинаида устроила прощание со своей невесткой, женой декабриста Волконского, брата ее мужа.

   Мария Волконская остановилась проездом из Петербурга в Сибирь, на каторгу к мужу.

   Дом этот знают все москвичи и все не москвичи, хотя бы раз побывавшие в столице, как Елисеевский гастроном. В семидесятые годы Х1Х века он переходил из рук в руки, пока его не купил петербургский купец Елисеев.

   Будете в центре Москвы, найдите перекресток Тверской и Козицкого, поклонитесь нашей белорецкой истории, что творит такие причудливые зигзаги.

   Несколько слов о родных дочерях Анны Григорьевны. Катя вышла замуж за генерала от артиллерии И.О.Сухозанета. Известен он в истории тем, что беспрекословно выполнил приказ нового царя Николая 1 и четко командовал расстрелом декабристов на Сенатской площади. Стрелял, не ведая того, в Волконского.

   Другая дочь Лиза замужем за генерал-лейтенантом Чернышевым, военным министром России с 1826 по 1852 год. Не самые лучшие годы истории российской армии.

   “Хоть мало скорбь его облегчить”

   Если Вы не запутались окончательно в именах и событиях, вспомним, что у младшей дочери Мясниковых, то есть у Екатерины Ивановны Козицкой была еще дочь, старшая. Александра Григорьевна родилась в 1772 году. Долго не было у нее душевного друга, и когда отец с матерью совсем отчаялись, она влюбилась, да так решительно и безоглядно, что мать стала беспокоиться по другому поводу: как бы послушная до сих пор дочь из повиновения не вышла. По ее разумению партия просматривалась неравной. Француз Жан Франсуа Лаваль бежал из родной страны от революции, где все перемешалось, потеряло определенность, лишь четко и часто работал нож гильотины, рубивший головы сегодня представителям одной партии, завтра - другой.

   Молодые решились на отчаянный шаг. Они кинулись в ноги недавно вступившего на престол государя Павла, умоляя разрешить венчаться. Тот запросил у Козицкой причину отказа. Узнав, что она считает жениха неровней своей дочери, начертал резолюцию примерно следующего содержания: Лаваля знаю. Он добрый христианин, православный. Для Козицких достаточно.

   Гордыню пришлось смирить. В 1799 году молодых обвенчали. Саша Козицкая не прогадала. Муж быстро пошел в гору, стал французским графом, она, соответственно, французской графиней. Дослужился Жан Франсуа, он же Иван Степанович, до действительного тайного советника. А все почему? Помогли башкирские заводы. Как только Жан получил приданое невесты, он помог деньгами своему приятелю Людовику Бурбону, жившему в изгнании на латышской земле в Елгаве. Разумеется, он не мог предугадать, что Людовик станет императором Франции, и помог из чисто дружеских чувств, бескорыстно. Изгнанник, став Людовиком ХУШ, тоже оказался на высоте истинно мужской дружбы, и сделал Жана графом.

   Воистину, добро добром отозвалось.

   Супруги Лаваль жили богато и счастливо четверть века. До восстания декабристов на Сенатской площади. 14 декабря вошел в семью не заживающей раной.

   Они построили в Петербурге великолепный особняк на Английской набережной, где ныне размещается Исторический архив, устроили у себя дома богатейший музей, где собрали коллекции скульптур, античных ваз, картин, книг. Только в 1817 году графиня Лаваль выписала из Италии 300 ваз. Сейчас они находятся в Эрмитаже, а ценнейшее собрание книг - в библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.

   В такой вот атмосфере утонченной роскоши росли три дочери, полуфранцуженки, полурусские, конечно, ездили на родину отца и в Париже чувствовали себя так же свободно, как в родном Петербурге. Там и познакомилась Катя Лаваль с князем Сергеем Трубецким, молодым офицером, героем Бородина, жаждущим европейской культуры и свободы для лапотной, крепостнической России. Они полюбили друг друга трепетной и нежной любовью. Той любовью, когда главное - забота, внимание, даже жалость. Той любовью, когда все беды, тревоги - ничто, лишь бы рядом, лишь бы вместе. Врозь - смерть. Поженились в 1820 году.

   Сергей Петрович служил, делал карьеру, как все в его положении и звании. Будучи членом тайного общества, он вовсе не думал, что станет одним из руководителей восстания, избрание его военным диктатором в канун выступления стало неожиданностью и тяжким испытанием.

   Какую ломку испытал этот человек, когда решал, стать во главе военного выступления или устраниться. В нашу задачу не входит исследование драмы Трубецкого, констатируем лишь факт: 14 декабря он не пришел на площадь. И все же в глазах царя он был одним из главных его противников, достойным четвертования. Казнь заменили пожизненной каторгой.

   23 июля 1826 года с первой партией его отправили за Байкал на серебряный рудник Благодатский.

   На следующий день за ним выехала Екатерина Лаваль-Трубецкая.

   Представляла ли она, что ждет ее в Сибири? Из рассказов бабушки она что-то знала об уральской тайге, крестьянских избах, суровых нравах, страшных морозах. Царь Николай 1 не раз лично объяснял, что она потеряет все в этом дворянском государстве: титулы, звания, что всех привилегий будут лишены ее дети, убеждал, грозил. Любой ценой ему хотелось сломить женщину, своим поступком ставящую под сомнение государственный порядок, решения царя, его личные решения.

   Он ничего не добился.

   Объяснить поступок Катерины можно только одним: это было проявление высшей формы любви.

   Любви самоотречения.

   Любви самопожертвования.

   “Был выбор, - писала она, - или оставить мужа, которым я пять лет была счастлива, и жить во всяком внешнем благополучии, но с убитой душой, или из любви к нему, отказавшись от всех благ мира, и с чистой и спокойной совестью, добровольно придать себя унижению бедности и всем немыслимым трудностям горестного его положения... хоть мало скорбь его облегчить”.

   Была долгая дорога по Великой равнине, через уральские перевалы, по бескрайним просторам Сибири. Наверное, картины чудесной природы успокаивали, давали надежду, что не так все плохо, живут и здесь люди, наверное, дорога укрепила молодую женщину в ее решении.

   В Иркутске она встретила Марию Волконскую, ту самую, которая последний прощальный вечер в Москве провела у Екатерины Ивановны Козицкой и ее дочери Анны Григорьевны Белосельской-Белозерской. В доме на Тверской в обществе Пушкина.

   Вдвоем веселее, надежнее. Они не знали, что им уготовили еще одно испытание, по приказу Николая полгода не выпускали из Иркутска, пытаясь снова убедить, уговорить, отправить обратно. Заставили письменно подтвердить отказ от всех дворянских привилегий. Женщины держались неколебимо. Наконец, принято решение: пусть едут.

   И все же действительность оказалась ужаснее ожиданий. В Благодатском первую ночь они провели в курной избе, с черными от копоти стенами, со слюдяным окошком, с разобранной крышей. Ноги упирались в одну стену, голова в другую. Может быть, женщин черной шутки ради разместили в какой-нибудь баньке, топившейся по-черному? Во всяком случае, впечатления были омерзительно-тяжелыми.

   Когда, пройдя через унизительные переговоры с тюремщиками, не понимавшими, что за птицы невиданные залетели к ним на рудник, Екатерина получила возможность увидеть своего возлюбленного, она упала в обморок. В щель тюремного забора она едва узнала в заросшем бородой, в армяке, закованным в кандалы, подпоясанным веревкой, бывшего князя, бывшего блестящего офицера - Сергея Петровича Трубецкого.

   Конечно, дорогой читатель, такое за пределами понимания большинства. Хочется верить, что сегодня не пять декабристок, а все бы поехали за мужьями в Сибирь, да еще и убедили бы, что они счастливы уж тем, что находятся рядом.

   Ну, спорьте, женщины, спорьте...

   Каташа, так звали в детстве Лаваль-Трубецкую, осталась с мужем, рядом. В конце концов, любовь пробила стену непонимания, глумления, тупоумия, жестокости, им разрешили встречаться два раза в неделю. Остальные вечера князь Трубецкой видел свое небесное создание, устало шаркая ногами на пути с рудника в казарму.

   Они прожили вместе в Сибири долго, очень долго - 28 лет. Это второй подвиг Каташи, более величественный, чем решение ехать вслед за мужем. За такое причисляют к лику святых. Странно, почему до сих пор это не пришло никому в голову?

   Она родила Сергею шестерых детей, первые двое умерли во младенчестве. Не дожила до амнистии совсем немного.

   Еще раз подчеркнем, что Екатерина Ивановна Трубецкая - прямая наследница Твердышевых-Мясниковых, правнучка Татьяны Борисовны Твердышевой и Ивана Семеновича Мясникова, правнучатая племянница Ивана Борисовича Твердышева. История ее жизни заслуживает отдельного романа. О ней написано, в общем-то, немало. Есть записки сестры Зинаиды Лебцельтерн под названием “Екатерина Трубецкая”. Другая сестра, Александра Кассановская, рассказала историю пронзительного чувства, своему знакомому французскому поэту, и тот создал поэтический шедевр “Ванда”. И все-таки, кажется, мы не совсем понимаем величие совершенного Катей Трубецкой, значение ее жизненного подвига для нас с вами, нашего миропонимания. Еще и еще раз подумаем над этой веточкой древа основателей Белорецка.

   Младшая дочь Трубецких, Зинаида Свербеева, родившаяся в Сибири, издала “Записки князя Трубецкого”. Незадолго до смерти, на девятом десятке лет она рассказала о своей судьбе Ленину. Тот, занятый гражданской войной, неразрешимыми проблемами российского бытия, нашел время черкнуть распоряжение об оказании помощи женщине, несущей на себе отсвет пассионарности своих удивительных предков.

   О двух других племянницах Ивана Борисовича Твердышева скажем коротко.

   Ирина вышла замуж за овдовевшего Петра Афанасьевича Бекетова. Жила в Москве, по адресу: Пречистенка, 470. Скончалась в 1823 году, прожив 82 года.

   Аграфена стала женой Алексея Федоровича Дурасова и тоже жила в Москве, и тоже долго. Дочь она назвала также Аграфеной, та, в свою очередь, и свою дочь назвала Аграфеной. Мол, от добра добро не ищут. Недаром называли их в московском свете евангельскими богачами, хотя порой добродушно пошучивали, что фамилия весьма подходит к некоторым хозяевам.

   Прежде чем перейти к описанию управления Белорецким заводом Дарьей Пашковой, второй дочери супругов Мясниковых, посмотрим, как складывалось дело наследования богатства, созданного братьями Твердышевыми и их зятем Мясниковым.

   Наследство

   В имеющихся в нашем распоряжении источниках нет внятного разъяснения о том, как распределялась прибыль между компанейщиками и братьями, кому принадлежали все заводы. По всей вероятности, заводы были записаны на Ивана Борисовича, а прибыль распределяли поровну между ним и главным компанейщиком Иваном Семеновичем Мясниковым. Не будем забывать, что за ним стояла сестра Твердышевых - Татьяна и ее четыре дочки 1740-х годов рождения. Яков Борисович официально носил титул директора заводов и, возможно, получал от компанейщиков жалованье, оставаясь основным наследником брата.

   После смерти Ивана Твердышева все его состояние перешло к Якову. Они с Иваном Мясниковым работали, похоже, так же дружно, как и при главном хозяине. Вместе восстанавливали порушенное хозяйство, вместе предприняли энергичные меры по увеличению числа рабочих рук. Им явно надоело хлопотать о покупке крепостных, плутая между дворянским, купеческим и заводским правом. В конце шестидесятых - начале семидесятых годов, выдав всех дочек Мясниковых замуж за дворян, чему, как мы знаем, содействовала сама Екатерина Великая, стали покупать крестьян только на дворянском праве.

   Положил начало этой практике в последние годы жизни Иван Борисович. Он оформил на племянницу Дарью Пашкову 287 душ крепостных, купленных в Унженском уезде, и переселил их в Белорецкий завод в 1772 году. Увы, что ожидало бедолаг на новом месте через год...

   Тогда же на имя Аграфены Дурасовой куплены 72 души в Пензенском уезде в Ломовской слободе, возможно, они и стали первыми жителями деревни Ломовки.

   Тяжелые потери во время пугачевщины вынудили заняться покупкой крестьян с большей энергией. На Белорецком заводе численность крепостных возросла с 1775 по 1782 год в 2,5 раза. Только в Ломовку переселено 1087 человек, больше всего из того же Пензенского уезда - 356 душ, на втором месте Унженский уезд - 129 душ, из Симбирского - 32 и понемногу из Тверского, Саранского, Нижегородского, Алатырского.

   Покупали не только на дочерей Мясникова, по-прежнему около сорока процентов сделок проходила по линии “права заводчиков”.

   Со временем возникла путаница, кому и сколько принадлежит собственности в компании. Заводы не поделены, часть крепостных по документам принадлежат племянницам. Пока живы были компаньоны, эти вопросы и не поднимались, но после того, как в 1780 году скончался Иван Семенович Мясников и все дела стал решать Яков Борисович, фактически оказавшийся единственным распорядителем заводов, возникло напряжение между племянницами и дядей Яшей.

   Поначалу они выдали ему доверенность на управление своей доли наследства. Затем, как всегда в таких случаях, показалось, что получают от дяди мало, возникла ссора, и обе стороны подали прошение о разделе.

   Екатерина П не забыла своих крестниц и сама распорядилась о выделении имущества дочерей Мясникова, назначив посредником при разделе генерала-аншефа князя Долгорукова-Крымского.

   В 1782 году сестры получили в совместное владение все железные заводы. Таким образом, года три Белорецкий завод, наряду с остальными, имел четырех хозяек: Екатерину Козицкую, Дарью Пашкову, Ирину Бекетову, Аграфену Дурасову - все в девичестве Мясниковы.

   После смерти Якова Борисовича какое-то время влияние на решения могла оказывать его жена Наталья Кузминишна, в собственности которой оставались все медные заводы. После ее кончины в конце декабря 1784 года сестры стали окончательно самостоятельны, и в 1785 году происходит окончательный раздел всего имущества. Общее горнозаводское хозяйство как единой целое, родившись в 1744 году, через сорок лет распалось на отдельные части.

   Пашковы. Дарья Ивановна (1785 - 1807 гг.)

   “Ревностно умножая”

   Как происходил раздел наследства: жребий ли бросали, принимали во внимание какие-то семейные, экономические соображения, неизвестно. Во всяком случае, разделили, кажется, поровну, по-доброму, без взаимных обид. Заводы практически все были равноценны, сделаны добротно, прочно и надежно, и все же среди медных лидером считался Воскресенский, среди железных наиболее перспективным - Белорецкий. Оба достались не самой богатой семье наследников - Пашковым.

   Дарья вышла замуж за небогатого и незнатного дворянина Александра Ильича Пашкова, зато она оказалась единственной женщиной двух поколений Твердышевых- Мясниковых, родившей двух сыновей, наследников. Все рожали дочерей. Лишь Аграфена родила еще одного мальчика.

   Старшая сестра Ирина получила Богоявленский медный и Симский железоделательный. Третья, Аграфена, стала хозяйкой Верхоторского и Юрюзань- Ивановского, после нее заводами управлял сын Н.А.Дурасов, вскоре продавший Верхоторский своей тетке Дарье Ивановне. Семья Екатерины Козицкой процветала благодаря Архангельскому, Катав-Ивановскому и Усть-Катавскому.

   Преображенский передали дочери Якова Твердышева - Татьяне Бибиковой, после ее скорой кончины он был продан брату жены Якова - Дмитрию Кузмичу Крашенинникову.

   На этом мы расстанемся с наследниками хозяйства Твердышевых-Мясниковых. Со всеми, кроме Пашковых, владельцев Белорецкого завода.

   В отличие от своего отца и от дядьев, начинавших свою деятельность купцами, потом ставших заводчиками, Дарья Ивановна по образу жизни стала дворянкой. Постепенно формировалось другое мировоззрение, другие формы и методы управления работными людьми. Не изменилось, пожалуй, лишь одно: стремление приращивать капитал, расширять хозяйство. Масштабы, конечно, были совсем не те, что при Иване Борисовиче. Речь не шла о пассионарности, владельцы старались удовлетворить сложившиеся потребности, обеспечить столичный уровень жизни.

   Надо было думать о приданом, о передаче наследства. Хозяева бились, как могли. Без прежнего размаха, полета, ухода за горизонт, и не потому, что дворяне были менее способны, чем купцы, просто время было другое, не позволявшее, как бывало, за год-два ставить новый завод и сразу получать прирост продукции в разы. И все-таки старались, и прирост понемногу получали.

   В 1789 году Пашковы переселяют из различных вотчин Нижегородского и Симбирского уездов в Белорецкое имение 276 душ мужского пола.

   В 1794 году недалеко от устья реки Тирлян поселяют 567 душ мужского пола, новое селение называют деревней Березовкой. Первоначально оно планировалось обычной помещичьей деревней по производству продуктов сельского хозяйства заводскому населению и господской семье.

   Всего при заводе числилось 2252 мужчины и 2384 женщины.

   Рост численности заводского населения давал возможность наращивать выпуск продукции, не внося принципиальных изменений в технологию производства. Если в первые годы ритмичной работы Белорецкого завода с 1769 по 1773 год среднегодовая выплавка чугуна составляла 122 тысячи пудов, то в последние годы века она достигла 154 тысяч пудов в год. Молотовые фабрики не успевали перековывать весь чугун, и вызревает решение вернуться к проекту сорокалетней давности о строительстве завода на месте впадения реки Тирляни в Белую. Благо, рабочих рук в деревне Березовке достаточно.

   В 1801 году приступили к постройке вспомогательного молотового завода. В 1803 году четыре молота начали выковку белорецкого железа. Новое предприятие в документах первое время именовалось Тирлянской плотиной, хотя на карте 1759 года и в некоторых других источниках попадается название Тирлянский завод, но как мы установили, тогда он был только в планах компанейщиков.

   Новый завод дал возможность принять ряд чисто организационных мер по увеличению производства чугуна. Резервы увеличения производительности труда были огромны, если учесть, что из-за сельхозработ заводы простаивали в самую продуктивную пору: весной и в первой половине лета. При резком увеличении числа крепостных крестьян на законном, дворянском праве, возникал соблазн применять барщинно-оброчные формы на заводе, увеличивать уроки-нормы, урезать денежные выплаты, вводить исполнение обязательных работ.

   Подобные приемы стали практиковаться достаточно широко и они давали свои результаты. В 1801 году выплавлено 196,8 тысячи пудов чугуна, в 1806 году - 206,6 тысячи. Труд крепостных широко применялся на вспомогательных работах: заготовке дров, подвозе руды, проводке караванов, заготовке необходимых материалов.

   Все это делалось и раньше, но, переселив на земли, смежные с заводом, приобретенных “покупкою на праве дворянства... общей сложностью 1.602 души крестьян мужского пола... она уже располагала оным имением не так, как просто заводчица, но как заводчица-дворянка”. На практике Дарья Ивановна “не делала никакого различения в крестьянах своих, как заводских, так и помещичьих, по хозяйственному своему усмотрению одинаково употребляла в заводские работы и располагала на них присвоение крестьянскому состоянию повинности”.

   Рассуждая по поводу различий в правах крестьян, Дарья Ивановна, писала: “Имею я непосредственное право распоряжать всею моею экономиею по собственной моей воле, а вследствие того, как небезызвестно правительству, ревностно умножая заводское действие, поселила на заводской земле своих помещичьих крестьян для размножения хлебопашества..., которые, смотря по надобностям, употребляются иногда и в заводских работах”.

   Стремясь всячески приумножить богатство, хозяйка занимается не одним Белорецким заводом. В ее ведении и Воскресенский медеплавильный, где особого прироста не отмечено, но в целом завод работал достаточно стабильно, примерно на том же уровне, что при отце Дарьи. До уничтожения восставшими он давал в среднем около 12 тысяч пудов меди в год. В последние двадцать лет восемнадцатого века в наиболее удачные годы выплавка доходила до 13-13,8 тысяч. Правда, случались и сбои, когда получали всего 6 тысяч пудов.

   Возросший доход на рубеже веков позволил Дарье Ивановне, наряду со строительством Тирлянского завода, приобрести Верхоторский медеплавильный. Она мечтала об этом давно, так как близкое расположение от Воскресенского завода, всего-то 11 верст, было удобно для управления, снабжения, отправки меди на продажу. Сестра Аграфена об этом слышать не хотела, но после того, как хозяином стал ее сын, вопрос был решен к обоюдному удовлетворению. Дарья Ивановна стала владелицей трех заводов.

   Нашей хозяйке никак не откажешь в предусмотрительности и дальновидности. Не будучи специалистом в хозяйственных делах, она хорошо усвоила хватку своего дяди, Ивана Борисовича, скупавшего огромные массивы лесов. Дарье подсказали сведущие люди о перспективности участков по берегам реки Инзер, и она активно взялась за приобретение этих земель в расчете на возможное строительство нового завода.

   Дело оказалось непростым. Не один год шел спор о принадлежности Инзерской дачи. В конце концов, она осталась за Дарьей Пашковой.

   Еще одно направление деятельности: бытовое устройство. Семья Пашковых жила в центре Москвы и в 1802 году вселилась в прелестное здание, выстроенное по проекту знаменитого архитектора В.И.Баженова в 1784-1786 годах. Нарядно украшенный декоративными вазами, статуями, сочетающий в себе элементы классицизма и романтизма, он производил впечатление не жилого дома, а сказочного дворца. Небольшой семье было весьма удобно принимать здесь своих именитых гостей.

   Впоследствии изящный дворец стал частью самой большой российской библиотеки, той самой, что носила имя Ленина, хотя он к ней имел отношение достаточно отдаленное. В историю Москвы дворец вошел как Дом Пашковых.

   Так получилось, что, рассказывая о деятельности Пашковых, мы все время говорим о супруге. Объясняется это не только тем, что заводы были унаследованы Дарьей Ивановной от отца и дяди. По всей вероятности, супруг Александр Ильич Пашков, в годы, предшествовавшие свадьбе, ничем особым себя не проявил, был в звании поручика и, в конечном счете, дослужился лишь до коллежского асессора, не особо вникая в хозяйственные дела. Во всяком случае, во всех документах, касающихся производства и финансов, расписывалась супруга.

   Родился он в 1734 году, был старше жены лет на десять. Своим сыновьям сумел дать приличное образование.

   Старший сын, названный в честь родоначальников компании Иваном, больших чинов не выслужил, в отставку ушел подполковником. Он и стал после матери владельцем Белорецкого завода. Второй сын, Василий, родился в 1764 году, на службе продвигался очень успешно. Послужной список впечатляет: обер-гофмаршал, обер-егермейстер, член Государственного Совета, председатель Департамента законов. Ему в наследство достались Воскресенский и Верхоторский медные заводы.

   Итак, роль супруга - Александра Ильича Пашкова - просматривается, во-первых, в его дворянстве, что ввело Дарью, как и всех сестер, в высшие круги российской знати, во- вторых, в воспитании вполне достойных сыновей и, в-третьих, в звучной фамилии, вошедшей в историю Домом Пашковых и пашковским железом.

   Не так мало.

   Когда скончались супруги Пашковы, к сожалению, выяснить не удалось. Источники называют 1803 год, но на отчете о работе пашковских заводов за 1807 год стоит собственноручная подпись Дарьи Ивановны. Дополнительные сведения о жизни первых “белорецких” пашковых при желании можно почерпнуть в столичных архивах. Там незадействованной информации еще масса.

   К примеру, в петербургском архиве хранится завещание, составленное Дарьей Ивановной Пашковой. Составляя его, она, конечно, думала о своих предшественниках, об истоках своего богатства, сопоставляла сделанное отцом, беспокоилась о том, что совсем не те стали темпы приращения капиталов. Особенно волновало ее дробление горнозаводского хозяйства. В меру своего представления она делала все, чтобы сыновья могли не только пользоваться сохраненным, но и дальше приумножать и развивать производство.

   Дарья Ивановна готовилась к уходу в мир иной с чувством исполненного долга. Завещая старшему Ивану железоделательное производство, мать надеялась на стабильность, надежность и долговечность Белорецкого завода, на новый завод на реке Тирляни и в то же время она заложила перспективу дальнейшего роста, дальнейшего развития на базе Инзерской дачи.

   Младшему, погодку Василию, мать не случайно к Воскресенскому прикупила Верхоторский завод, воссоздав на реке Тор единый хозяйственный организм, как он и замышлялся родоначальниками.

   В Москве же, опять-таки не случайно, в преклонном возрасте, они вместе с мужем вступили во владение архитектурным шедевром. И это сделано в расчете на долгую и благополучную жизнь наследников.

   В то же время она понимала, что самым надежным приложением капиталов является собственность на землю. В те годы земля стоила на порядок дороже вместе с живущими на ней крепостными работниками, потому она так рьяно стремилась увеличить число крестьян при заводах. Что может быть надежнее, чем земля с гарантированным производством хлеба?

   Так вот мудро приготовила все мать своим сыновьям и почти одновременно с мужем предстала перед Богом.

   Увы, даже самая мудрая мать не может предугадать будущее своих детей. Не могла Дарья Ивановна и в страшном сне увидеть, что в ее прекрасном доме-дворце, посреди древней Москвы будет гадить чужая солдатня. Не могла и подумать, что всегда такие благолепные, послушные крепостные, которых она почти за детей своих почитала, могут выйти из повиновения...

   Иван Александрович (1807 - 1827 гг.)

   “Сердобольное мое попечение”

   Есть указание на то, что сын Пашковых вступил во владение заводом в 1803 году. Оно вызывает сомнение по вышеприведенному факту о личной подписи Дарьи Ивановны за 1807 год. Кроме того, судя по приезду Ивана Александровича в Белорецкий завод в 1811 году и его действиям там, все для него было внове, все он подвергал сомнению и коренной перестройке.

   Во всяком случае, абсолютно достоверно, что в 1811 году ему было не меньше сорока восьми лет, и он был единоличным хозяином Белорецкого, Тирлянского заводов, деревень Ломовка и Березовка, где проживало 6126 человек, из них “способных”, как тогда называли мужчин трудоспособного возраста от 16 до 55 лет, - 1230 человек.

   Интересна организация расчетов со своими крепостными. У каждого работника на руках был расчетный лист - “ярлык”, в него вносили сведения о заработке, податях, сборах, штрафах. В ярлык вносили и перечень “заборов” различных припасов из заводских магазинов. Параллельно в конторе велся учет по каждому работнику в журналах. Одним словом, бухгалтерское дело было поставлено не хуже, чем в наше время.

   Средний белоречанин был женат, имел двоих детей. Легенды о том, что все семьи были многодетные, не более, чем легенды, просто их было гораздо больше, чем в наше время. Основная масса работников получала 25 - 35 рублей в год. Кричный подмастерье - 45 рублей, мастера 50 - 60 рублей. Из зарплаты надо было заплатить подушную подать, рекрутский сбор около 8 рублей, пастухам - 3, по мелочи: за помол зерна, попу в церковь, ковку лошадей, приобретение топора, колес, рукавиц набегало еще рублей 6 - 7, за обязательных три пуда соли - 4 рубля.

   Учитывая возможности личного крестьянского хозяйства, где молоко, сметана, масло, мясо, зерно свои, на неголодную жизнь хватало всем. Прилежные и нехворые могли позволить себе жизнь достаточно чистую и обеспеченную. Были и такие крепостные, кто в заводе не работал, нанимая вместо себя других крестьян или башкир.

   “Многие крестьяне мои, - писал Пашков, - по своему расчету в хозяйстве нанимали башкирцев, чему я был очевидцем”. К таким “достаточным”, крестьянам относился Никита Клочков, дровосек, “никогда заводскими работами не занимался, промышлял покупкою скота и продажею мяса”, сын его Иона в двадцать лет имел 22 головы скота. Андрей Хлескин собирал столько хлеба, что ссужал нуждающихся. Матвей Корнилов хлеб продавал в господский магазин.

   Разбогатевшие крестьяне составили крепкие хозяйства за счет своего трудолюбия, сметки, удачного стечения обстоятельств. Таким Пашков не препятствовал, “рачительные к домоводству, отмечал он, имели всегда лучших лошадей и излишних,... другие же покупали для себя жеребятами и, выращивая их дома..., тем заменяли недостаток почти задаром”.

   Были умельцы, как и во все времена, старавшиеся подзаработать на рабочем месте. Меховой мастер Сулимов “находил время услужить крестьянам, делая им без всякого позволения ножики и другие вещи, употребляя на то железо и уголь господские”. С такими мастерами, борьбу вели, конечно, жесткую. Антона Кувяткина били палками “за отлитие 5 сковородок и унесение их домой”.

   Еще одна категория жителей заводских селений получала возможность иметь достаток за счет грамотности и получения должностей при заводе. Герасим Валавин с семнадцати лет работал писчиком, потом нарядчиком, поверенным. Отличался служебным рвением, старался не просто служить, а выслужиться. Постепенно заимел до десятка лошадей, держал дойное стадо в 13 коров.

   Нефед Возмилкин тоже всегда был при конторе, потом приказчиком в Березовке. Развел стадо коров, овец, лошадей в полсотни голов. У брата Осипа 9 лошадей, 7 коров, 29 овец. Серьезные были мужики. “Приказчик Возмилкин несколько раз бил Данила Балбекова и два раза брил голову и бороду за то, что ловил он полевых птиц для себя, а не для него, и шатры его взял в магазин, где они и сгнили”. У Пелагеи Афанасьевой отобрал лошадь стоимостью 80 рублей, дав ей 10 рублей.

   К “довольным и покорным” относились сотники И.Булжанов, С.Москалев, смотритель за барской запашкой Т.Мосев, приказчик К.Медведев.

   На другом полюсе жителей заводских поселков и деревень примерно треть работников, едва сводивших концы с концами. Они брали продукты в долг, постепенно становились хроническими должниками и уже не имели ни желания, ни возможности выпутаться из долговой кабалы. У таких крестьян формировалась психология иждивенцев: “никуда хозяин не денется, прокормит”. По конторским журналам 1803 года у “недостаточных” крестьян накопилось долгу на кругленькую сумму в 36 тысяч. Хозяева не видели реальной возможности взыскать со “слабосильных” такие деньги. Долги крестьянам “простили”, начав очередной финансовый год с чистого листа.

   К 1811 году снова набежали долги, теперь на 88 тысяч рублей.

   Конечно, дело не в природной лени трети работников, как полагают иные авторы. К такому положению вело много факторов.

   Первостепенный: несовершенство производственного процесса, когда перерасход чугуна, пережог угля, невыполнение норм происходили не по вине работника, а в силу невысокого уровня развития техники, организации работ. Тем не менее, издержки взыскивали с работников в виде штрафов. Зачастую размер взыскания зависел от характера взаимоотношений с такими представителями администрации, как Валавин или Возмилкин.

   Уровень жизни семьи определялся и поло-возрастным составом. Естественно, в “мальчиковых” семьях возможности по ведению сельскохозяйственных работ, зарабатыванию денег на заводском производстве было больше, чем в “девочковых”.

   Третий фактор: состояние здоровья членов семьи, природные способности. Тут уж, что Бог дал.

   Лень и пьянство, на которые нередко ссылаются, как на главную причину бедности и нищеты части населения, это не причина, это следствие выше перечисленных факторов.

   Приведенный беглый анализ структуры населения необходим был для того, чтобы понять события, произошедшие в Белорецком заводе в первой четверти девятнадцатого века. В литературе эти события до сих пор практически не показаны, хотя все исследователи пытались раскрыть причины резкого конфликта между Иваном Александровичем Пашковым и его крепостными, длившегося на протяжении нескольких лет.

   Зарождение конфликта было обусловлено внешними причинами. В мировой металлургии в это время происходит накопление изменений в технологии, ведущее к качественному скачку. Наука и техника уже в восемнадцатом веке знали паровую машину, применение кокса, пудлингование. В европейских странах в условиях капиталистической системы изобретения постепенно пробивали себе дорогу. В крепостнической России до поры, до времени рациональнее было использовать на заводах дешевый труд крестьян, чем внедрять последние достижения.

   В первые шесть лет Х1Х века ввоз железа в Англию упал почти в два раза, и не потому, что оно стало не нужно, как раз, наоборот, спрос стремительно возрастал. Английские металлурги сами стали полностью покрывать потребности в стране и вывозить железо за границу во все возрастающих масштабах. Цены на русское железо на внешнем рынке пошли вниз и с 1801 по 1814 год упали почти в два раза.

   В то же время заводы, пусть медленно, но неуклонно наращивали выпуск железа. Рост составлял 2,25 процента в год. По сравнению с английскими темпами прироста в 11 -12 процентов небольшая цифра, однако железа все-таки с каждым годом больше, и его надо где-то сбывать. Внутренний же рынок практически не расширялся. Отсюда двукратное падение цен и в самой России.

   Выстраивается цепочка объективных факторов: железо продать все сложнее, цены все ниже, соответственно, меньше доходы. Даже самые состоятельные заводчики стали испытывать острую нужду в наличных деньгах. Невозможно без оборотных средств, сложнее не просто выдавать зарплату, сложнее использовать ее как экономический рычаг повышения производительности труда, качества продукции, сложно платить подати. Отсюда стремление всех заводчиков, Ивана Александровича Пашкова в том числе, изыскать возможности производить больше железа с наименьшими затратами. Вот почему новый хозяин бросил в 1811 году все столичные дела и развлечения и отправился в Белорецкий завод.

   Выехал он ранней весной, прибыл на место до отправки каравана, что косвенно свидетельствует о более-менее приличном состоянии дорог того времени, устройству и содержанию которых уделялось не так мало внимания, как принято думать. В самую весеннюю распутицу дороги, имеющие государственное значение, содержались в проезжем состоянии.

   Всю весну, затем лето, осень хозяин изучал главный источник своих доходов. Нашел много изъянов в техническом состоянии механизмов и агрегатов, пришел к выводу о необходимости внедрения ряда новшеств.

   Первое, что сразу бросилось в глаза: “все фабричные здания и самая даже плотина грозили совершенным разрушением”. За полвека существования завода дно пруда заилилось, поднялось и воды скапливалось меньше, чем раньше, вдобавок дренировала плотина, бесполезно упуская воду. Отсюда и первое распоряжение: немедленно приступить к подъему плотины “от старого жительства до доменного мосту”. Это, чтобы собирать больше воды для действия мехов и молотов. Одновременно стали пробивать обводной канал по левому берегу для сброса весеннего избытка и ремонтировать свинки, чтобы предотвратить утечку воды.

   По всей вероятности, Иван Пашков действовал, опираясь на грамотного специалиста, ибо сам он горным делом никогда ранее не занимался, однако в распоряжениях по внедрению различных новшеств чувствуются опыт и знания металлурга.

   Обновляя обветшавшее оборудование, коренным образом переделали почти все звенья производства: горны, меха, колеса, водопроводы. Летом разобрали 10 двухфурменных горнов и вместо них устроили 8 четырехфурменных, отремонтировав 16 основных и 4 запасных молотов. За счет одного этого новшества выпуск железа сразу возрос на 56,25 процента.

   До переделки 10 горнов давали в неделю 1600 пудов железа, к осени 8 новых горнов еженедельно выковывали 2560 пудов.

   Впечатляет подход нового хозяина к перестройке производства. Вначале он опробовал новую систему на опытном горне, устроенном на Тирлянской плотине. За 4,5 суток мастера выковали 240 пудов железа вместо прежних 160. Лишь после проведения эксперимента приступили к переделке в Белорецком заводе.

   Хозяин вправе был воскликнуть: “Вот ясное доказательство пользы одной переделки!” Правда, вместо 12 человек на горнах теперь работало 18, и показатель повышение производительности труда с учетом последней цифры не столь значителен. В том и суть крепостнической системы: делать ставку на дешевизну крепостных рук.

   Возможность выковки большего количества железа потребовало напряженной работы домен, потребовалось больше угля, дров, руды. Пашков требует включать в работу всех, “окроме одних слепых”.

   За время своего пребывания в заводе Иван Александрович проявил недюжинную энергию, подвергнув реорганизации все стороны и все звенья заводской жизни. Вник и в такие, на первый взгляд, не существенные детали: приказал построить склады для хранения угля. Там он не так крошится, значит, лучше горит, выше качество железа. По совету одного из старожилов распорядился строить барки улучшенной конструкции, с двойным боковьем. От того меньше будет аварий при ударах о скалы, коряги.

   Самое замечательное из проделанного Иваном Пашковым в 1811 году - попытка внедрения сдельной системы оплаты, стимулирующей более производительную и более качественную работу.

   До него существовала такая система: получил задание, вышел или выехал на работу, получай плату за день работы. Хорошо выполнена работа или создана одна лишь видимость, во внимание, в общем-то, принимали, но не было механизма наказания нерадивых.

   Пашков, быстро разобравшись, что “во все лето чрез пень-колоду валят и дневную работу по неделе работают”, заявил: “Поденную плату, как служащую к одному лишь беспорядку в действии и устройстве, уничтожаю”.

   Внедрялся великий принцип: “Каждому - по труду”. На самой трудной работе у кричных горнов работникам подняли зарплату на 50 процентов, остальным от 7 до 25 процентов. Поощрялось быстрое и своевременное исполнение. За доставку первых 50-ти тысяч пудов руды платили по 5 копеек за пуд, следующих 250-ти тысяч - по 4,5 копеек, остатки - по 4 копейки.

   Подобный подход к оплате внедрялся повсюду. Важен конечный результат. Если люди, к примеру, потратили месяц на проводку каравана, но в конечном счете не довели его до места, посадив на мель, все сплавщики, от караванного до бурлака, вообще не получали зарплату.

   За нарушения, в соответствии с нравами и обычаями того времени, применяли драконовские меры: били палками, кнутами, сажали на цепь, заковывали в “рога”, насильственно брили. За что именно? “За невывоз по лености из куреня в завод угля”, “за упрямство и леность и невырубку дров к положенному времени”, “недодел железа и пережог угля”, “самовольные из дровосека в дома свои отлучки”, “отказ пойти из урочной работы в фабричную” и т.д.

   Выявленные недостатки, упущения, а порой и наглое воровство хозяин поставил в вину управленческому аппарату. В первую очередь недовольство обрушилось на приказчика, Михаила Землянского, и, похоже, не столько за дело, сколько за мягкотелость. Поставила его на должность Дарья Ивановна в 1803 году, переведя из дворовых крестьян, где он работал кузнецом.

   Михаил был старательным и добросовестным работником в кузнице, за что и доверили ему очень высокий и ответственный пост. Однако главным лицом на заводе он стать не сумел. Ни организаторских способностей, ни твердости характера в Землянском не обнаружилось, и “совсем он не радел о своей должности”.

   “Приказчики довели завод..., потворством своим они допустили крестьян производить все работы без порядка и ответственности, и не только леность, но и самые даже злоупотребления остались не наказанными”. Главный конторщик обнаглел настолько, что присвоил несколько десятков тысяч рублей.

   Видимо, в последние годы жизни прежняя хозяйка, Дарья Ивановна, занятая устройством дел всего имения, не вникала в детали, и часть заводских служащих потеряла чувство меры.

   Разобравшись во внутренней жизни заводов, Пашков “прежних начальников, расхищавших капитал его и разорявших крестьян сбором подушных денег по 2, по 3, по 4 рубля в треть без записки в приходскую книгу, сменил и почти всех отдал в рекруты”. Интересно наблюдение Ивана Александровича за своими крестьянами, по странной прихоти крепостническо-заводской системы, ставших начальниками: они склонны “по родству, приязни, мздоимству одним отягощение, а другим льготы недолжные сделать”.

   Новые назначения оказались тоже не самыми удачными. Вместо Землянского, битого, лишенного имущества и возвращенного в кузню, назначили Евграфа Полянского, имевшего опыт работы управителем в Симбирском имении. Самое главное качество нового приказчика была чугунная твердость в выполнении хозяйской воли.

   В Березовку, к Тирлянской плотине приказчиком назначили Луку Сенюшкина. Он своим отношением к людям, скорее, напоминал Землянского.

   Перед отъездом к себе в Москву, где проживал в 3 квартале Мясницкой части, в доме №167, Иван Александрович составил два документа: “Положение для руководства в управлении крестьянами и заводом” и “Поименный штат распределения людей по работам с назначением плат”. Казалось, все предусмотрено, поставлена задача подъема годовой выковки железа со 115 тысяч пудов до 145 тысяч. Показана реальность такого достижения.

   Реальность и необходимость. Ибо “все сие сделано с таким намерением, чтоб, истребя в крестьянах леность, поощрить их больше к трудолюбию и домовству”.

   Ну, лукавил немного Иван Александрович, выводя строчку о том, что движет им “сердобольное ... попечение о благе крестьян”. В первую очередь, конечно, думалось о собственном благе, о благе своей семьи. И все же, заботясь о крестьянах, о процветании Белорецкого завода, он действительно заботился о собственном благе, и - наоборот.

   Мысленно обкатывая фразу: “Сердобольное мое попечение...”, кутаясь в санях в медвежью шубу, хозяин был преисполнен самых радужных надежд. В последних числах ноября резвые кони мчали по пушистому, еще не слежавшемуся, белоснежью из Белорецкого завода. Не думал, не гадал Иван Александрович о том, что в планы господ Пашковых и в нелегкую, но размеренную, вполне устоявшуюся жизнь белорецких крестьян, вмешается европейская политика.

   “Большой крик и упорство”

   В связи с перестройками и дополнительными работами по укреплению плотины в 1811 году, на Белорецком заводе железа получили только 70 тысяч пудов. Тем не менее, караван на следующий год, по обычаю, выглядел достаточно внушительно, вовремя прибыл на ярмарку, но..., бывает же такое невезение, практически все железо осталось в амбаре.

   Торговли летом 1812 года не было по известной причине: в Россию пришел Наполеон. Французская армия саранчой прошлась до самой Москвы и заняла столицу.

   Пашков оказался в тяжелейшем положении. На реорганизацию оборудования, простои в связи с проводимыми работами, повышение зарплаты работникам ушло около двухсот тысяч рублей. Он надеялся легко покрыть расходы за счет увеличения производства железа, а из-за войны не получил ни рубля. Плюс к тому, господская семья понесла убытки из-за недолгого хозяйничанья французов. Дом, к счастью, уцелел, но имущество все было разграблено, пропали документы, требовался огромный восстановительный ремонт. Сын Андрей находился в действующей армии, участвовал во всей кампании и в знаменитом сражении на Бородинском поле.

   На заводе-то дела шли вполне успешно, реорганизация принесла свои плоды, и в 1812 году выплавили 214,9 тысяч пудов чугуна. Если бы к этому да оборотные деньги, да зарплату вовремя, то дела могли пойти вполне успешно. Настоящей бедой обернулось стечение обстоятельств, вызвавшее сильнейшее социальное напряжение.

   “Война внутри государства и заблаговременное еще до того великое приготовление к оной отвлекли всех от покупки металлов, - писал младший Пашков, Василий. - Все терпело расстройство и с тем вместе хозяева их - чувствительное разорение”.

   Положение сложилось таким, что в мае 1813 года Василий Александрович вынужден был отдать распоряжение о прекращении всех работ на своих Воскресенском и Верхоторском заводах и временно предоставил крестьянам полную свободу в поисках заработка и продуктов питания.

   Нарастала тревога и в Белорецком заводе. Отражением неблагополучия стали участившиеся кражи. Трое мастеровых украли семь медных подшипников от резного стана общим весом в 6 пудов. Вернуть похищенное не удалось, обвиняемые показали, что продали подшипники неизвестному татарину за 50 рублей.

   Кричных мастеровых поймали на краже 54 полос железа весом в 101 пуд 10 фунтов. У крестьянина Мамыкина нашли 265 рублей и 3 пуда 23 фунта железа, у Козлова - 8 пудов 5 фунтов, у крестьянских женок Казанцевой и Толпегиной - 4 пуда, 17 фунтов железа, 2 пуда 2 фунта стали, 8 топоров и 60 рублей.

   Явление неприятное, но не оно определяло общую атмосферу в селениях. Ропот нарастал от “достаточных”, “избыточествующих”, от тех, кто втянулся в рыночные отношения, имел крепкое хозяйство и не особо нуждался в заводской работе, кому мешала узда крепостничества. Странный зигзаг нашей истории: с интересами зажиточной крестьянской верхушки смыкались интересы беднейшей части работных людей. Недовольными сложившимся положением были все жители заводов и деревень, из них на активные действия готово было процентов семьдесят населения. Защитниками хозяев оставались лишь такие, кто имел приличный уровень жизни за счет должностей при заводе.

   Обычно хозяин после проведения всех торговых операций, получив к осени деньги, делал расчет и высылал необходимую сумму на завод. Размер ее в среднем был в пределах 100 - 150 тысяч рублей. С 1 сентября 1812 года по май 1813 года завод получил 22 тысячи рублей. Пашков, объясняя недостаток суммы, говорил, что “не от его беспечности” то складывается, а от причин вполне объективных. Народ слушать не желал, вникать в причины не стал. Работы почти прекратились. Наводить порядок и прибыл в конце января 1813 года новый приказчик Евграф Полянский. “Ему, - писал Иван Александрович, - во всем повиноваться, что лично мне самому”.

   Первое, с чем столкнулся Евграф, отсутствие железной руды. По заведенному порядку к 1 февраля с горы Магнитной доставляли в последние годы 350 - 380 тысяч пудов. В наличии оказалось... 7,5 тысячи. Дроворубы не работали.

   Приказчик действовал решительно и беспощадно. Приказал немедленно организовать вывоз руды, за промедление своему коллеге Сенюшкину из Тирлянского завода обрил прическу и бороду, заковал в “рога” и поставил к домне. “И хотя был большой крик и упорство” за февраль, март вывез 150 тысяч пудов.

   30 марта по бездорожью отправил 375 белорецких и 183 березовских крестьян под Челябинск за семенами.

   С 13 по 27 апреля всех выгнал пахать и сеять.

   На текущие расходы попросил у крестьян взаймы деньги, что не удивительно, если вспомнить категории “избыточествующих”, “достаточных”. Получил отказ. Взял тогда с собой помощников и отправился проводить экспроприацию.

   У “бедных” крепостных за один вечер отобрал около двух тысяч рублей и сотни пудов продуктов. Разумеется, это не у тех, кто относился к “недостаточным”.

   Все распоряжения вполне разумны, вызваны сложившейся обстановкой. Чем мотивировали крестьяне, не желая подчиняться Полянскому?

   Если по большому счету, то верхушка крепостного крестьянства тяготилась своим положением зависимых людей, давно созрела для уничтожения крепостного права. Вот “низы” белорецкие, действительно, готовы были бунтовать в силу своего положения “голодных и холодных”. Так в одной толпе, выступающей против хозяев, оказывались совершенно разные по своему достатку крестьяне.

   Если говорить не о глубинных причинах, а о поводах каждого конкретного выступления, то ими почти всегда являлось грубое, барско-холуйское поведение Полянского. Метода его управления, воздействия на подчиненный люд сводилась к кулачному праву. Бил, угрожал, хамил, элементарно обманывал.

   Назара Губина били кнутом, Михаила Малченкова - палками, Павла Первухина таскали за волосы, Степана Устинова пороли розгами, Трифона Зайцева побили и в цепь заковали и т.д.

   Особенно характерный случай: крестьянина наказал розгами приказчик Возмилкин за то, что тот посмел спросить, сколько ему записали вырубленных дров, правдолюбец пожаловался Полянскому, за что получил еще порцию розог.

   По поводу обманов правительственная комиссия отметила: “в книгах конторских много записано таких выдач, которых в крестьянских ярлыках совсем нет или они увеличены”. “Нарочито браковали железо”, чтобы удерживать штрафы, в ярлыки вносили фиктивные записи о ликвидации долгов по зарплате.

   Несколько месяцев крестьяне терпели и, наконец, сговорились, страшно подумать, подать жалобу на Полянского. В воскресенье, 25 мая, молотовые до полудня занимались ковкой железа и починкой горнов, после чего обратились к управляющему с просьбой “ об оставлении на тот день кричной работы”. Полянский приказал продолжать работу, “называя всех разбойниками и говоря, что когда не хотят они работать, то бы и близ конторы не ходили, и денег им за работы нет ни копейки”.

   Обратим внимание, что дело происходило в воскресенье, потому возмущенные мастеровые направились к священнику. Когда толпа проходила мимо конторы, из нее вышел Евграф и стал кричать, “чтоб воротились”, подбежал к одному из работников, стал его бить. Мастеровые “с буйственным криком” обступили Полянского, стали произносить “разные угрозы”.

   Священник успокоил людей, убедил приступить к работе. Может быть, на этот раз бы обошлось, и все пошло своим чередом, если бы подвыпивший Полянский не приступил к расследованию “причин ослушания”. Работные объяснили, что главная причина недовольства, отсутствие денег. В ответ дубоватый управляющий подлил масла в огонь, сказав, что не денег надо просить, а лучше исправлять заводскую работу, и добавил, “и гостинцы про вас есть: ружья и пистолеты заряжены”.

   Через некоторое время прислал приказчика Валавина, сказать, чтоб народ шел в контору получать деньги. Однако молотовые, “слышав прежде, что намеревается он, Полянский, по приходе их туда разбить окна и бить в набат, чтоб огласить их бунтовщиками, идти в контору не осмелились, а вторично объявили обо всем том священнику Евладову”.

   25 мая стало первым днем открытого неповиновения заводских работников.

   В эти дни в Белорецком заводе находился подпоручик Вейде, уполномоченный по приему отливаемых для артиллерии снарядов, сочувственно воспринявший начавшиеся волнения. Он приказал писарю Ивану Лалетину составить от имени крестьян “записку о чувствуемых ими обидах” на имя пермского берг-инспектора Томилова. В записке крестьяне выставили требование убрать Полянского, “доведшего их до совершенного разорения”.

   Аналогичную записку написали на имя заводского исправника, а березовским крестьянам в Тирлянский завод послали с бумагой нарочного, предлагая стоять заодно.

   Сразу определились “начальники буйства” из “достаточных”: Андрей Хлескин, Ефим Копьев и тирлянский Никита Клочков. Действуют они решительно, но очень осторожно, стараясь не дать повода для обвинения в бунтарстве. С помощью того же Лалетина пишут прошение в Верхнеуральский земский суд, жалобу Оренбургскому военному губернатору князю Волконскому. С письмами отправляются Никита Клочков, Петр Сапунов, Потап Хлескин.

   Не дремлет и противная сторона. Ходоков по дороге вылавливают, заковывают в кандалы. Крестьяне, в свою очередь, выставляют пикеты, и стараются перехватить конвой с арестованными, недалеко от Ломовки им удается отбить Никиту Клочкова, который вместе с Шошиным добирается до Оренбурга.

   Разбор дела поручили земскому исправнику Кадомцеву и коменданту Верхнеуральской пограничной дистанции полковнику Суховицкому.

   На базарной площади Белорецкого селения 20 июля, собрав всех жителей, зачитали “официальные господина Пашкова приказы”, напомнив, кто “в доме хозяин”. Увещевали, взывая к здравому смыслу, напомнив и разорение Москвы, и непроданное железо двух караванов, однако толпа, доведенная действиями Полянского до крайней степени возбуждения, доводы не воспринимала. “Ропот с упрямством продолжался около пяти часов”.

   Наконец, посовещавшись, Кадомцев и Суховицкий зачитали Указ Екатерины П о “выходящих из должного послушания помещичьих крестьян”. Речь шла о возможном обвинении в преступлении против государственных основ дворянского государства. Странным образом такая постановка дела отрезвила горячие головы, и присмиревшая толпа стала расходиться. Воодушевленный успехом исправник, опираясь на подполковника с его 27-ю солдатами, решил, было, арестовать “главных затейщиков”, однако недооценил накал страстей. Толпа снова сцементировалась, раздались угрожающие крики, и от ареста пришлось отказаться.

   На следующий день аналогичное разъяснение провели в Тирлянском заводе, арестовав шестерых во главе с Никитой Клочковым.

   На этом дело не кончилось, крестьяне по-прежнему не выходили на работу, собирались толпами, намеревались отбить арестованных. Тогда в завод Суховицкий привел сотню солдат. Не помогло. Лишь с помощью 400 солдат, окруживших толпу крестьян и взявших ружья наперевес, арестовали 12 “главных защитников непокорливости”. Среди них Никита Плетминцев, Ефим Копьев, Игнатий Неудачин, Кузьма Шунин и другие. Солдата Лалетина посадили на гауптвахту, на поручика Вейде завели дело. В заводе оставили 28 солдат и 10 башкирских воинов, разместив на постой во дворах крестьян, принимавших активное участие в событиях.

   “Донять господина”

   Дело решили завершить в Троицком суде, предъявив обвинения двадцати крестьянам. Этому решительно воспротивился Пашков. В письме князю Волконскому он мотивирует свою позицию тем, что наказывать ослушников надо по статьям крепостного права. Выпороть плетьми по решению помещика, и - весь разговор. В Троицке же “они, судясь там, выдумывать будут разные неистовые клеветы, которым суд будет внимать..., а мне присылать запросы...

   Сии же нарушители будут торжествовать... чем легко подадут пример другим заводам”.

   Из-за юридической неопределенности возникла неразрешимая задача.

   Троицкий уездный суд склонялся на сторону непокорных белоречан. Судьи исходили из норм горного законодательства, в соответствии с которыми заводовладелец обязан содержать своих работников. Верхнеуральский уездный суд был на стороне Пашкова, считая его законным владельцем своих крепостных крестьян.

   Бюрократическая система действовала не спеша. В апреле 1814 года всех арестованных перевели из Троицка и Оренбурга в Белорецкий завод, где и находились оба состава суда. Разумеется, присутствие “защитников непокорливости” вновь накалило страсти, “сходбища возобновились, дерзость усилилась”.

   В то же время нельзя было не выполнять текущие заводские и сельскохозяйственные работы. Полянский запросил две роты солдат, сотню из башкирского войска, уверенно распоряжался ходом дел и порол непокорных прямо перед окнами здания, где размещались представители Троицкого суда.

   Ситуация зашла в тупик, и неизвестно, чем бы все кончилось, да неожиданно подоспел Манифест Александра 1 по случаю победы над Наполеоном. Пункты 16 и 18 даровали прощение всем правонарушителям, не замешанным в убийствах. Суды получили формальную базу на прекращение дела и тут же вынесли решения об освобождении из-под стражи всех арестованных.

   По случаю, казалось бы, благополучного завершения конфликта Полянский сделал широкий жест: выставил угощение с водкой. На общий пир собралось человек 500. Присутствовали все непосредственные участники событий: уцелевшие главные затейщики (некоторые скончались от тюремного содержания в ожидании суда), Суховицкий, Кадомцев, судьи и некий советник Благушин, занимавший половинчатую позицию и тем самым постоянно подававший заводчанам надежду на благополучный исход дела.

   Выступили начальствующие лица, говорившие больше о европейских делах и о победе над Наполеоном, поступило приглашение к угощению, и тут случилось невероятное: люди пали на колени и, отказываясь от выпивки и закуски, заголосили, что умирают от голода и холода.

   Подлил, сам того не желая, масла в огонь советник Благушин. Обратившись к Кадомцеву, он показал рукой на коленопреклоненных и произнес слова, услышанные в толпе: “Вы, сударь, сих бедных людей до такой крайности довели”.

   Колесо роптаний, невероятных слухов, необоснованных надежд завертелось с новой силой.

   Благушин мечется между заводом, Верхнеуральском, Оренбургом. В Белорецке успокаивает народ, с Полянского даже сумел взять подписку, чтобы впредь крестьяне не были “безвинно и жестоко наказываемы”. В уездном городке он наставляет воинское начальство, в Оренбурге подает “объективные донесения”. В очередной раз, 31 октября, Благушин выезжает из завода, убедив, по его мнению, крестьян потерпеть и подождать результатов переговоров, а на следующий день, 1 ноября, все, кроме домен, на заводе встало.

   Благушин возвращается, два дня уговаривает народ, убеждает Полянского выдать хотя бы по полтине. Тот в своем репертуаре: “Господин хлебом вас кормить не обязан, а денежной платы нет вам ни железного гроша!”

   Подоспело известие, что в Верхнеуральске в очередной раз арестовали очередных ходоков.

   Все! Лопнуло терпение. Погасили домну и толпой в 386(!) человек пошли в Верхнеуральск во главе с Иваном Федоровичем Бубновым, в недавнем прошлом служившим конторщиком в Москве у самой Дарьи Ивановны и высланным в заводскую работу за плохое поведение. К ним присоединились 80 человек из Березовки. То-то было хлопот уездному начальству разместить нежданных пришельцев.

   19 дней продолжалось “верхнеуральское сидение”. За это время снова шли ходоки во все концы, в частности, в Пермь, где размещалось горное начальство, склонное урезать права дворянских заводовладельцев, подавались прошения, вплоть до Александра 1.

   К делу подключается гражданский губернатор из Уфы Наврозов. Он побывал в заводе, терпеливо и “наитончайше” расследовал суть происходящих событий. Даже провел индивидуальную работу, проведя опрос сотен людей по всем профессиональным группам. Наврозов долго убеждал, уговаривал, наконец, пришел к выводу, что пора и власть употребить, вызвал две роты, орудие, 800 башкирских всадников, собрал народ, окружил войском, отобрал 39 непокорных и приказал всенародно выпороть. Одного - палками, 10 - плетьми, 28 - розгами.

   После экзекуции умиротворенные представители обеих сторон собрались в церкви и пришли к соглашению, что пора и честь знать. Однако и здесь свои позиции крестьяне не сдали полностью, настояв на замене Полянского прежним Максимом Землянским, и, скорее, притворились смирившимися.

   Удивительна организованность действий крестьян. Кроме признанной верхушки “старших” - Н.Клочкова, А.Хлескина, С.Кузнецова, Т.Зайцева, И.Неудачина, Ф.Мулюкина, общество избрало секретарем Василия Даянова, создало свою контору во главе с К.Грязновым. Все “недовольные” были разбиты на группы во главе с десятниками. Велся учет поданым жалобам, сбору денег на “командировочные” ходокам, вырабатывалась общая позиция, “делали обществу внушение, что они господина тем не доймут, если оставят только работы, а что надобно бросить и хлебопашество и тогда он, сделавшись обязан всех кормить, не в состоянии будет держать завод”.

   Вот на последнем общество и дрогнуло, раскололось. Многим мысль об отказе от собственной пашни сделалась невыносимой. Хотя вопрос поставили ребром: “которые станут сеять хлеб, не избегнут тягчайшего наказания”, нашлись такие, кто пошел против общества. Даже один из самых активных и упертых Андрей Хлескин украдкою сеял на башкирских землях, сняв от десяти пудов посеянных семян 8 телег урожая. Из 945 крестьян, имеющих пашню, весной 1815 года сеяли 142.

   К работе после порки приступили, но все делали через пень-колоду. Может быть, тогда и родился термин “вредительство”? Реконструированное в 1811 году переделывалось на старый лад, везде, где можно, увеличивали пропуск воды из пруда, чтобы уменьшить время полноценного действия колес, то и дело вспыхивали пожары, явно, не случайные. Осенью под предлогом недостатка воды остановили домну, якорную кузницу, три молота. Весной 1816 года едва полностью не вывели завод из строя, выпустив воду из пруда.

   В такую вот атмосферу ехал Иван Александрович Пашков к своим “детушкам”. В мае 1815 года он добрался к брату в Воскресенский завод, изучил обстановку, обратился к военному губернатору за поддержкой. Глава края ответил, что по его сведениям в Белорецком заводе “все обстоит спокойно и благополучно”.

   Все же в родной завод хозяин ехать поостерегся, остановился в Магнитной крепости, куда и стал вызывать подчиненных. Вначале получил подробную информацию от Полянского. Надежный человек Евграф проинформировал о том, что нет благополучия, а есть “маска повиновения”. Тогда пригласил Максима Землянского и порол его нещадно плетью.

   “Старших” бунтовщиков И.Бубнова, В.Даянова, Ф.Мулюкина, П.Копьева под предлогом выполнения необходимой работы направил на рудник, где их схватили, заковали в кандалы и отправили в Верхнеуральск, с просьбой отправить подальше в Сибирь.

   Тем, кто поддержал хозяина, дал немалый пряник, освободив от рекрутчины 113 крестьян.

   Ехать в заводское селение Пашков так и не решился. Окончательно испортило ему настроение поведение двух чиновников, Фролова и Мятнева, имевших задание от правительства прекратить беспорядки на Белорецком заводе. Они, узнав, что таковых там, вроде, нет, информировали об этом военного губернатора, почему он и отказал в оказании помощи военной силой, и выехали в Петербург.

   Перед отъездом домой Пашков еще раз вызвал Землянского. Тот, не единожды битый, просто-напросто спрятался и не поехал в Магнитную. Управляющим хозяин назначил Г.Валавина.

   Узнав о последнем решении, крестьяне-заводчане впали в полное неистовство и подали жалобу, что если “господин их Пашков усилится при заводе определить прежних приказчиков и управляющего, то они все побросают жен и детей малых и разойдутся, кто куда знает”.

   Видя, что события окончательно вышли из-под контроля, Иван Александрович едет в столицу и подает прошение в сенат: “пример сей может иметь опасные следствия в краю, где почти все заводы принадлежат помещикам”.

   Дело о волнениях в Белорецком заводе дошло до Александра 1. Он приказал создать комиссию во главе с действительным советником В.И.Болгарским, назначил ему 5400 рублей в год и оплату дорожных расходов. Комиссии надлежало немедленно выехать в завод с конкретным заданием:

   1. Выявить причины волнений, дабы не допускать подобного впредь.

   2. Безотлагательно привести крестьян в послушание Пашкову.

   3. Проверить, не отягощены ли крестьяне сверх меры.

   4. Достаточно ли при заводах продовольствия и соответствует ли плата производимым расходам.

   5. Составить Положение о действии завода.

   Комиссия в составе Болгарского, обербергмейстера Тетюева, маркшейдера Мензелинцева вместе с Пашковым выехала в Белоецкий завод весной 1816 года.

   “Пример другим заводам”

   Руководством к действию Болгарскому и его помощникам стала позиция, выраженная в докладе Департамента горных и соляных дел на имя министра финансов Д.А.Гурьева. “Если в отношении крестьян Белорецкого завода не принять скорых и решительных мер, то вредное влияние на все прочие заводы распространится, последствия которого тем более будут для правительства опаснее и труднее, чем шире древо непокорности разрастется”.

   Всем губернским и горным органам предлагалось выполнять все указания комиссии “без замедления”.

   Прибыв в Магнитную, Пашков и члены Комиссии выяснили, что в заводе по- прежнему властвует дух буйства и непокорности. Крестьяне даже не приступили к севу. Болгарский распорядился об отправке команды из 250 солдат и башкирских всадников в Белорецкое селение, следом, 15 июня, приехали сами. В воскресенье собрали народ, предложили пахать под озимые, в ответ получили “дерзостный” отказ.

   Понимая, что увещеваниями не сломить настроения, копившиеся несколько лет, Пашков идет на обострение, снимает избранного населением управляющего С.Гулина и назначает Афанасия Валавина, сына приказчика Гаврилы.

   Представители общества заявили, что они не станут выполнять ничьи распоряжения, кроме Гулина, или согласны на другого, избранного из “непокорных”. Тогда Болгарский распорядился арестовать представителей и заодно всех, кто попал под руку, всего 31 крестьянина.

   Через несколько часов к дому, где расположился действительный советник, собралась толпа человек в триста, “буйно” требующая освободить арестованных, угрожая в противном случае, нет, не нападением, не насилием, а просто, мол, разбежимся все из завода.

   Содаты, взяв ружья на изготовку, разогнали толпу, схватили еще 16 человек и всех перепороли плетьми.

   Снова Белорецкий завод наводнился огромным количеством войска. Из Магнитной прибыло еще 150 солдат при орудии и 200 всадников башкирско-мещерякского войска. В конце концов, воинов стало около семисот человек.

   Одновременно Пашков пытался наладить деловой разговор с работниками, пообещал проверить все ярлыки, установить размер долгов по зарплате и постепенно рассчитаться. Стали вести индивидуальную работу буквально с каждым отцом семейства.

   Опросив всех, сличив ярлыки, установили, что 1538 работникам завод должен 19.399 рублей 10 копеек, а долгов за выбранные продукты, штрафов накопилось 49.482 рубля 80 копеек. Удивительны не эти цифры, удивительно, что из почти тысячи опрошенных отцов только 159 не согласились с проведенным расчетом, 83 человека просили простить долги по бедности, остальные признали справедливость сверки.

   Проводя политику кнута и пряника, сделали некоторые уступки, списали часть долгов: всем, кто просил об этом, по бедности своей, всем “покорным”, частично списали и некоторым “буйственным”, всего на сумму 26 тысяч рублей. Провели существенное налоговое облегчение.

   Особенно эффективной индивидуальная работа оказалась при организации полевых работ. При подворном обходе каждого хозяина дома спрашивали, будет ли он сеять, в случае отказа тут же следовала порка, особо упорных сажали под караул. Выгнали в поле всех.

   Вернулась Комиссия и к рассмотрению дела по “Верхнеуральскому сидению”. Ранее Троицкий уездный суд приговорил всех “сидельцев”, более 450 человек, к наказанию плетями, 15 человек к отправке в Сибирь. Болгарский отменил решение суда. Видимо, сыграла роль информация, исходящая от Полянского и прочих “покорных”. Наказание стало более адресным, затронув самых влиятельных “старших”, организаторов волнений, главных идеологов.

   Н.Клочкова и И.Бубнова приговорили к 15 ударам кнутом и ссылке в Иркутскую губернию, А.Хлескину, П.Сапунову, М.Волкову и еще одиннадцати участникам волнений досталось по 50 ударов, после чего всех тоже отправили в Сибирь. Такое же наказание получили десять человек, среди них Н.Плетминцев, К.Шунин, Ф.Лопухов, но эту группу отправили в Екатеринбургские золотые промыслы на один год. От 25 до 50 ударов кнутом приняли еще 28 человек. Пострадали за общество бывшие управляющие М.Землянский и С.Гулин, обоих приговорили к году работы на добыче золота.

   Особо рассматривалась роль Полянского, Возмилкина, Валавина. На верных приказчиков, не воздержанных на руку, набралось много жалоб со стороны пострадавших, однако Комиссия сочла необходимым подчеркнуть, что все трое “ни в чем не виновны”. Правда, деяния Полянского порой настолько выходили за рамки полномочий, что приносили более вреда, нежели пользы хозяину. Не будь его самодурства, глядишь, события не приняли бы такой затяжной и упорный характер, не принесли бы такие колоссальные убытки Пашкову.

   Полянского рекомендовали убрать с завода.

   Проведенная “чистка”, массовые экзекуции, внесение определенности в проблему расчетов сделали свое дело. На всех участках возобновилась производственная жизнь.

   Полной стабилизации способствовала разработка нового Положения о работе Белорецкого завода. В основу его легли правила, разработанные Пашковым в 1811 году. Комиссия внесла в них ряд изменений на основе изучения опыта других заводов, в частности, выезжала в Златоуст, где подробно ознакомилась со всеми нормами, расценками, технологией производства. На своем заводе провели опыты в доменном и кричном цехах. В результате родился обширный документ, в котором по всем этапам технологической цепи были расписаны уроки, расценки, “поощрительные” платы, круг обязанностей, правила управления заводом, крестьянами.

   В значительной мере Положение было шагом вперед в приспособлении крепостнических форм к условиям развития капиталистических отношений. Определяющим моментом было установление платности всех работ на помещика, каковым и являлся заводовладелец. Большое внимание уделялось поощрению высокопроизводительной работы. Например, за дополнительную выковку железа по Положению 1811 года предусмотрена была плата 6 копеек за пуд, теперь - 38 копеек; за вырубку куренной сажени сверх урока вместо 50 копеек ввели плату в 1 рубль; за дополнительно выжженный уголь стали платить в два раза больше, чем за “урочный”.

   В то же время работники завода оставались крестьянами и по своему юридическому статусу, и по образу жизни. “Всем, кто только в силах владеть сохою”, предписывалось сеять непременно. По прежнему ставилась задача обеспечения собственным хлебом каждой семьи. Пашков предупреждал, что с лета 1817 года прекратит выдачу продовольствия из магазинов, запас будет создан только на случай неурожая.

   Устанавливался регламент на проведение всех сельскохозяйственных работ: одна неделя на весенне-полевые, три недели на сенокос, месяц на вспашку паров, уборку урожая, озимый сев.

   Деятельность Комиссии продолжалась почти год. В марте крестьян собрали и ознакомили с новым Положением, объявив: кто и после этого “возобновит буйство и неповиновение свое”, тот явит миру свою опаснейшую преступную личину, покажет себя “злонамереннейшим и ничем не довольным”. Со всеми отсюда вытекающими последствиями.

   Выполнив миссию, 23 марта Комиссия выехала в столицу.

   События в Белорецком заводе получили широкий резонанс в правительственных кругах. За год работы Комиссии положение на заводах Пашкова обсуждалось в Комитете министров несколько раз. Невольно географические названия далекой Башкирии ассоциировались с грозно-разбойной стихией пугачевщины. С явным облегчением в Петербурге восприняли известие о благополучном завершении дела. Положение Болгарского - Пашкова нашло полное одобрение в Департаменте горных дел, в Горном совете Министерства финансов, Комитете министров, утверждено Александром 1.

   Всесторонняя регламентация заводской жизни в Белорецком селении настолько пришлась по душе столичным чиновникам, что решили внедрить его на всех подобных предприятиях. Клерки сняли десятки копий с документа и разослали по всем частным заводам как “примерное всем прочим”.

   Насколько важное значение придавал император событиям на далеком Урале, видно из того, что председатель Комиссии В.И.Болгарский за успешное исполнение поручения был награжден орденами святого князя Владимира Ш и 1У степеней.

   Последствия

   Несмотря на благополучное завершение полосы неурядиц, положение заводчика Пашкова оставалось незавидным. Стечение объективных и субъективных факторов почти разорили его. Верный служака Евграф Полянский своим держимордовским управлением нанес ущерб своему хозяину намного больше, чем все французы, разграбившие московский дом Ивана Александровича. Будь на его месте человек поумнее, дело не дошло бы до четырехлетнего простоя.

   Социальное напряжение было неизбежно, аналогичные трудности переживали все металлургические заводы, однако огромных потерь никто не допустил.

   Виноват, конечно, и заводовладелец, действовавший не всегда лучшим образом, и не понявший, что управитель в тот момент был нужен совсем другой. Не растетеха Землянский, но и не самодур Полянский. Недаром говорят: один дураковатый друг хуже десятка умных врагов.

   Крестьяне, откровенно формулирующие цель “донять господина”, едва-едва не добились своего, не принеся и себе никакого прибытка. “Бестолковщина” продолжалась на заводе с 1813 по 1816 год, и когда подсчитали убытки, впору было отказаться от дальнейшего ведения хозяйства.

   По оценкам самого Пашкова, весьма близких к истине, он потерял до 600 тысяч рублей. Основная статья потерь - убытки от простоев и неполной загрузки. За четыре года при среднем уровне выковки железа завод мог дать до 500 тысяч пудов. Цена на рынке колебалась тогда в пределах одного-полутора рублей - вот уже пропало полмиллиона.

   В копеечку влетело размещение воинских команд. Солдат надо было кормить, размещать. За один 1816 год служивые съели 4 тысячи пудов заводского хлеба. Да и не одним хлебом они питались.

   На заводе перебывало несколько десятков чиновников по линии разных ведомств, и все содержались за счет завода. Пустяк? Не скажите. Одна комиссия Болгарского обошлась по официальным документам в 19.764 рубля.

   Немалые суммы потратил Пашков на свои вынужденные многомесячные поездки из Москвы в Башкирию, из завода в Петербург.

   На пропитание крестьян, прятавших свои хлебные запасы, отказывавшихся от выращивания зерна, хозяин тоже вынужденно тратил немалые суммы. За одну осень 1816 года потрачено 67.318 рублей 23 копейки на покупку хлеба не сеявшим крестьянам. Комиссия Болгарского, кстати, при подворном обходе обнаружила запасы зерна, зарытого в землю, хранящегося в хлевах, подпольях, под крышами, в количестве 35 тысяч пудов хлеба.

   Пришлось вновь тратить средства и на повторную реконструкцию. Многое из того, что было сделано в 1811 году, “непокорные” переделали на старый лад.

   Спасло Пашковых от полного разорения несколько обстоятельств.

   Во-первых, фамилия в Москве была хорошо известной и пользовалась, как когда-то Иван Борисович Твердышев, “везде кредитом довольным”. Пришлось первым делом брать деньги взаймы у частных лиц. У Хвостовых - 200 тысяч, у Сушковых - 90 тысяч и т.д.

   Во-вторых, потомки Твердышевых-Мясниковых хорошо известны были царю, Александру 1. Помните? Падчерица Екатерины Ивановны Мясниковой-Козицкой блистала в 1814 году на Венском конгрессе, на нее заглядывался и российский царь. Дом-дворец Пашковых знала вся Москва.

   Кроме того, и это главное, события на Белорецком заводе получили резонанс во всей России, не один помещик, не один заводчик с тревогой ждали сообщений из глухого уральского угла.

   Не полыхнет ли опять кровавая замять на просторах России, не объявится ли новый самозванец? Кто тогда мог предвидеть ход событий, взвесить все “за” и “против”? Вот почему дворянин Иван Александрович с полным основанием мог обратиться за помощью к первому дворянину государства Александру 1.

   В прошении на имя царя он напоминал, что волнения на Белорецком заводе имели общественное звучание в силу того, что они могли послужить дурным примером крестьянам других заводов, но благодаря принятым мерам белорецкое Положение вменили в пример всем прочим. Между строк читалось: я один сражался за интересы всех дворян, а остался гол, как сокол. Справедливость требует оказания помощи. Конкретно Пашков просил беспроцентную ссуду сроком на десять лет в размере 400 тысяч рублей.

   Прошение рассмотрели в Комитете министров, с доводами согласились, однако денег не нашли. В конце концов, удалось получить в Государственном заемном банке 254.400 рублей на 24 года из расчета 6 процентов годовых, через год на тех же условиях получено еще 589.800 рублей.

   Суммы немалые, да беда известна: долги с кредитами отдавать надо. Единственное, что полезного удалось сделать в тот период: в Тирлянском заводе построили доменную печь. Остальные деньги ушли на возврат части долгов и на текущие расходы.

   Чтобы понять, что такое текущие расходы, рассмотрим некоторые факты из завещания Ивана Александровича Пашкова от 20 июня 1827 года, написанного им за год до смерти.

   Со дня подписания завещания (оно же и раздельный акт) во владение заводами и вотчинами вступал старший сын Андрей. Сам Иван Алексанрович и его супруга до конца жизни должны были получать от заводов по 51 тысячи ежегодно, трое младших сыновей в течение шести лет по 30 тысяч, а затем до окончательного отделения по 50 тысяч в год каждый. Дочери до выхода замуж по 3 тысячи, а к свадьбе каждой единовременно по 300 тысяч. Сыновьям на свадьбы дополнительно по 50 тысяч. Детям умерших двух дочерей по 9 тысяч в год.

   Спустя шесть лет по расчетам Ивана Александровича долги должны быть погашены и накоплено несколько миллионов рублей. Тогда следует разделить хозяйство следующим образом. Сын Егор получает вотчины, находящиеся в Тульской и Симбирской губерниях. Они дают 70 тысяч в год.

   Белорецкий завод и Тирлянский остаются старшему сыну Андрею. Он должен накопить 3 миллиона и отдать пополам своим братьям, Николаю и Сергею.

   Все скрупулезно прикинул Иван Александрович, подсчитал и долги свои в размере 1.740.000 рублей. Расчеты в принципе были реальны, если учесть, что Белорецкий завод мог давать ежегодно 300 тысяч чистого дохода, да оно известно: гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

   Андрей Иванович (1827 - 1839гг.)

   Упование на милосердие царя

   Андрей Иванович был далек от металлургии, от сельского хозяйства. Предыдущая жизнь его проходила вдали от родного дома, где он бывал наездами между военными походами. Служба проходила достаточно благополучно, его любили за лихость, готовность к тяготам и лишениям, за исполнительность и покладистость. Довелось участвовать в 14 сражениях, где был отмечен наградами и продвижением в чинах. Дослужился до генерал- майора, приближен ко двору, получил звание егермейстера. Все хорошо, и вдруг, будучи еще молодым, на подступах к сорокалетию, стал испытывать некоторое разочарование в службе.

   В самом деле, по походам мотаться поднадоело, а при дворе своих шаркунов, умеющих локтями работать, хватает. Дальше карьеру делать, душе утомительно, да и проблематично - чем выше ступень в Табели о рангах, тем она уже, все меньше помещается на ней, шагающих вверх. Он и без того взошел высоко, и, когда отцу стало за шестьдесят, пошли разговоры о ранних хворях, Андрей Иванович решился.

   Жалко было отца, измотавшего нервы с устройством дел в обширном хозяйстве, бьющегося в разрешении больших и малых проблем, наделавшего кучу долгов и не очень представляющего пути выхода из создавшегося положения.

   Первым к решительному разговору приступил отец:

   - Андрюша, как думаешь, не оставить ли тебе службу, смотрю, тяготиться ты ею стал?

   - Ты как в воду смотришь, отец. Что надоело, то надоело.

   - Так сделай милость, бери-ка заводы в свои руки.

   - Надо ли? Ты и сам еще далеко не старик.

   - По годам, действительно, не так оно и много, да сам видишь, частенько хворать стал, сколько сил положил на устройство дел, и не все ладится. Дочки вот..., - он совсем по- стариковски махнул рукой, взял платок, вытер слезы, уставился в окно.

   - Отец, справлюсь ли? Я же чугун от крицы не отличу.

   Иван Александрович молчал, думая о своем, потом тряхнул головой, отгоняя тягостные воспоминания, с доброй усмешкой глянул на сына.

   - Я ведь тоже не с железа жизнь начинал, как-никак до подполковника дошел. Ты войском командуешь, тоже ведь не за каждого подчиненного дело знаешь. Людей подобрал, расставил и требуй с них результат.

   После того разговора и пришло окончательное решение посвятить жизнь “на устройство дел, вверенных отцом”.

   Дела могли поправиться при условии стабильной работы заводов и регулярного сбыта железа. Если с первым проблем особых, кажется, не предвиделось, то со вторым становилось все сложнее. Сохранялась прежняя тенденция на вытеснение с внешнего рынка российского железа английским. В 1832 году из России вывезли немногим более полутора миллионов пудов, из Англии шесть миллионов. В 1844 году масштабы просто несопоставимы: Россия - значительно меньше 1 миллиона, Англия - 22 миллиона. Внутренний рынок оставался незначительным. На складах лежали миллионы пудов нераспроданного уральского железа, это означало кризис всей горной промышленности.

   Андрей Иванович, вникнув в дела, решает продать в казну Инзерскую дачу, но прежде пришлось доказывать в суде свое право собственности. Утрата многих документов во время оккупации Москвы французами весьма осложнила ведение дел. Удачно завершив тяжбу, он никак не может завершить торговую сделку, в Кабинете министров не находят необходимой суммы. Незадолго до кончины отца Андрей пишет на имя царя отчаянное письмо с просьбой о содействии в продаже дачи: “Одно милосердие и благость царя могут спасти нас от совершенной гибели”. Снова, как и отец, ищет возможность для долгосрочных займов, кредитов.

   В феврале-мае 1830 года купил за 200 тысяч у наследников И.Е.Демидова Кагинский и Узянский заводы, тут же заложил их и получил ссуду в 250 тысяч. Вряд ли такая сделка могла улучшить положение.

   В условиях хронической нехватки наличных денег в Белорецком заводе производство действует далеко не на полную мощность. В 1828 году выковано всего 88.205 пудов, в 1830 - 115.446.

   Андрей Иванович пытается ужесточить требования к работным людям. Штрафы за перерасход материалов переходят все границы. В 1830 году с кричных мастеров из 13.745 рублей заработной платы удержано 10.582 рубля. Не выдаются наличными деньгами и остатки, в замен - продукты по высокой цене, фураж, вещи, изделия.

   Снова растет напряжение в среде крепостных. В марте 1829 года группа работников подает в суд на хозяев, требуя своевременной платы, сокращения вычетов, понижения цен в заводских магазинах. Суд не поддержал жалобщиков, и Пашков отдал всех в солдаты, что мало, чем отличалось от пожизненной ссылки или тюремного заключения. Служили тогда по 25 лет, и шансов вернуться на родину было немного.

   Тем не менее, через год другая группа вновь обращается в суд, даже заводской исправник Поступальский признал жалобу справедливой и потребовал отдать под суд самого хозяина. Пришлось Пашкову искать контрдоводы. Он перешел в наступление и обвинил Поступальского во взятках и аферах. Проверять, кто прав, кто виноват, прислали чиновника по особым поручениям Пузыревского. И что бы вы думали? Чиновник подтвердил, что зарплата не выдана за год-два, а если и выдается, то вместо денег “довольствуются железом и чугуном, мукою, солью, маслом постным и прочими необходимыми для людей и лошадей припасами и вещами”.

   Снова ситуация тупиковая: не наказывать же Пашкова за то, что он своей частной собственностью плохо распоряжается. С другой стороны есть официальная жалоба, чиновники по особым поручениям, свидетельства нарушений.

   Здесь надо, видимо, еще раз вернуться к вопросу о дворянском и казенном праве. Дело в том, что казенное право олицетворяло так называемое горное начальство, созданное для того, чтобы управлять казенными заводами, и, кроме того, наблюдать за тем, чтобы частные владельцы не выпадали из сферы государственных интересов. Заводы производили материалы, необходимые для защиты тех же самых дворян-заводчиков. Железо всегда было стратегическим сырьем.

   Горное начальство с тревогой поглядывало на нарушения заводовладельцами элементарных норм содержания своей рабочей силы вовсе не из любви к крепостным крестьянам. Они выполняли свои должностные обязанности, делали все от них возможное, чтобы заводы работали стабильно и продуктивно. По долгу службы горные чиновники постоянно вступали в контакты с заводовладельцами, их подчиненными, что не могло не порождать конфликты, так как зачастую они решали разные задачи или, точнее, они решали одни задачи противоречиво скроенного государства. По большому счету крепостничество все чаще вступало в конфликт с новыми буржуазными отношениями, это и проявлялось в таких вот всплесках на конкретных заводах.

   По полученной информации министр финансов Е.Ф.Канкрин предписал Главному начальнику горных заводов хребта Уральского сделать распоряжение Пашкову об исполнении Положения 1817 года и о выдаче зарплаты без промедления. В том же предписании рукой самого министра выведена многозначительная фраза: “распоряжение не должно быть оглашено пред работными”.

   Надо чтобы заводы работали бесперебойно, но ведь и дворянин, генерал-майор, егермейстер Андрей Иванович Пашков в понимании министра финансов не может жить на уровне белорецкого работника.

   В общем Поступальский, понятно, должность потерял, остальное все пошло по прежнему.

   Положение Пашкова не улучшалось. В середине тридцатых годов вдобавок ко всему случился неурожай, резко возросли расходы на хлеб. Покупать же его пришлось больше, чем обычно: вместо 40 тысяч рублей, как это было в 1832 году, истратили на следующий год 68 тысяч. По цепочке пошло: лошадей овсом на перевозке руды кормить надо, иначе не вытянут, на проводку каравана мужикам запас хлеба нужен, и везде расходы растут. Увеличили и горную подать с 8 копеек за пуд до 12 копеек.

   В последнем повышении видны “происки” горного начальства. Дело в том, что кроме чисто казенных и чисто частных заводов, была такая промежуточная категория - имеющие пособия от казны. Вот с них брали повышенную подать.

   Кто-то докопался до сомнительного права собственности белорецких заводовладельцев на гору Магнитную. Коль рудники не принадлежат Пашковым, то значит, они пользуются казенной собственностью, то есть, как бы, имеют пособия от казны.

   От новой напасти Андрей Иванович отбивался со всей присущей ему горячностью, категорически утверждая, что рудники те принадлежали его предку Ивану Борисовичу Твердышеву на праве частной собственности. Документы же сгорели в 1812 году. Отбился.

   Если и обманывал хозяин, то понять его можно. Чуть не сто лет пользовались белоречане без всяких проблем богатейшим кладом, считали его своим, а тут нашелся какой- то умник, из-за которого надо на ветер выбрасывать дополнительные деньги.

   Между тем денег не хватало уже катастрофически. Ну и, как известно, беда беду находит. В 1833 году караван в ста верстах от Белорецкого завода прочно сел на мель. Неурожай-то из-за засухи, а в засуху и в реке Белой воды - воробью по колено. Потерян целый год работы!

   По подсчетам самого Андрея Ивановича “на годовое действие потребно, и то с наблюдением большого порядка и экономиею, включая взнос подушных и других податей - 250 тысяч рублей, на казенные подати за чугун - 24 тысячи, на уплату долга в Заемный банк - 68 тысяч. Итого 342.000 рублей”. Фактически на завод он посылал 60-70 тысяч рублей.

   Андрей Иванович колотился, как мог. Не видя другого выхода, снова обращается к министру финансов, затем к Николаю1с просьбой о выдаче ссуды. “В случае неполучения испрашиваемого пособия, - пишет он, - неминуемо должны возродиться величайшие беспорядки”. Граф Канкрин высказал царю своеобразное мнение: денег нет, но и отказать нельзя. Совместно нашли общее решение: ссуду выдать из Коммерческого банка, а ответственность за возврат возложить на казну. Кабинет министров 18 июля 1833 года постановил выдать ссуду в размере 200 тысяч с возвратом немедленно по продаже металла.

   На следующий год Пашков вернуть долг не смог, попросил отсрочку, потом еще, уже на десять лет, на что царь милостиво согласился. Дворянин дворянину - поневоле брат.

   Меж тем заводское оборудование без финансовых вливаний изнашивалось все больше. По свидетельству берг-инспектора Любарского все заводские устройства в середине тридцатых годов “дурны и весьма ветхи”, вода текла из-под плотины “рекой”. “Вагранки для отливки чугунной посуды и гвоздильня с колотушечными молотками заимствуются дутьем от доменных и кричных мехов, которые и без того уже слабы, будучи деревянные и весьма ветхие; следовательно, ими затрудняются главные производства, особенно кричное”. Чугун “выпускается сырой”, происходит “пережог его при деле железа”.

   У читателя от перечисления всех неурядиц может сложиться такое представление, будто вообще жизнь в тот период замерла. Это далеко не так. По распоряжениям Андрея Ивановича устроили 9 новых горнов, в 1830 году достигли рекордной выработки: выплавили 307.915 пудов 28 фунтов чугуна и выковали 170.835 пудов 11 фунтов железа. Всемерно поощрялось земледелие. Размер пашни с 1812 года по 1834 год увеличился на душу в три раза, заложили господский сад, огород. Бывший боевой офицер сохранил любовь к лошадям, да и прибыль в хозяйстве думал иметь, создавая конный и мериносовый заводы.

   Жизнь, как всегда разнообразная, мозаичная, в Белорецком имении шла своим неспешным ходом. По переписи 1834 года проживало в заводах и деревнях 7.730 душ мужского пола.

   И все же, несмотря на непрестанное движение жизни, общая тенденция, которую трудно было выявить в суете будней, для заводовладельцев сложилась отрицательная. Явным признаком упадка служили данные по производству металла. В двадцатые годы среднегодовое производство железа держалось на отметке 141.091 пудов, в тридцатые - 124.058.

   Очередной взнос в Заемный банк по ссудам, взятым в свое время отцом, Андрей Иванович внести не смог. Недоимки составили 79.204 рубля 31 копейку. В марте 1836 года по требованию Государственного заемного банка Белорецкие заводы взяты в казенный присмотр до продажи с публичных торгов. Срочно пересмотрев свои статьи расходов, владелец внес в мае 55.800 рублей, добившись отсрочки остального платежа.

   В сложившейся ситуации, видимо, единственно разумный выход заключался в резком ограничении семейных расходов, составлявших основной канал, по которому вытекала вся получаемая прибыль. На такой радикальный шаг Пашковы были не способны ни в силу своего социального положения, ни в силу полученного воспитания.

   Андрей Иванович не нашел ничего лучшего, как заключить кабальное соглашение с купцами Сарычевыми. Погнавшись за сиюминутным решением текущих дел, он получил 500 тысяч рублей в счет будущих поставок железа в течение пяти лет. Положения контракта предусматривали ежегодную продажу по 150 тысяч пудов по крайне низкой цене в 2 рубля 80 копеек. Рыночная цена же колебалась от трех до четырех рублей.

   В первый год действия контракта железа произвели меньше, и по условиям заключенного соглашения Пашков должен был выплатить неустойку в 79.086 рублей. Условились, что долг будет погашен в будущем дополнительной поставкой 28.245 пудов железа. Дальше в лес, больше дров. За 1838 и 1839 годы не хватило уже 64.120 пудов.

   Долговая петля затянулась окончательно.

    Упорствующие

   После наведения порядка Комиссией Болгарского в заводе лет двадцать было относительно спокойно. Не будь долгов, возникших большей частью по обстоятельствам, не зависящим от хозяев, жизнь бы так и текла в русле покоя и благонравия. В том-то и беда, что остались все причины, вызвавшие волнения 1813-1816 годов, потому достаточно любой искры, могущей послужить поводом, чтобы начались новые возмущения.

   Искры посыпались в 1834 году, когда и засуха, и прошлогодний караван застрял, и выработки нет. На следующий год случился в заводе пожар, горел годовой запас угля и кирпичные сараи. Причин не установили, но мнение сложилось однозначное: поджог. Раз поджог, должны быть и поджигатели. Таковых не нашли, да подоспел другой случай.

   С жалобой на постоянные нарушения со стороны хозяев поехали в Уфу Андрей Локоцков и Михаил Ломакин. В жалобе, кроме стандартного набора, были факты чисто уголовного характера: от побоев одного из приказчиков умер крестьянин Чумаков, Ломакина скончалась от удара квартального надзирателя. Рукоприкладствовал и новый управляющий Герасимов, двоюродный брат хозяина заводов. Крестьяне обещали “разорвать его в клочки”.

   Вместо рассмотрения сути обращения, взяли белоречан, да в кутузку. Раз недовольны, они, вероятно, и подожгли. Суд за недоказанностью обвинения обоих оправдал, выпустили, потом снова арестовали. Так манежили четыре года! В 1838 году доставили Андрея и Михаила в Белорецк для проведения следственного эксперимента. Следователь, видимо, не верил в виновность обвиняемых и создал им вполне терпимые условия: отпускали арестантов в церковь помолиться, дома в баньке помыться.

   Общение сильно обиженных людей с земляками, конечно, не способствовало спокойствию в поселке. Говорили, Локоцков и Ломакин “подбивали народ к восстанию”. Кончилось тем, что 2 июля белоречане работу бросили.

   В дело активно вмешивается Горное правление, требуя от Пашкова выплатить работным людям накопившийся долг по зарплате в сумме 86.941 рубль. Хозяин уязвлен в самое свое владельческое сердце; “едва ли Горное правление имеет право вмешиваться во все вообще расчеты сии!” Тогда представители казенного органа выдвинули предложение отдать заводчика и приказчиков под суд.

   Вмешивается дворянская сторона в лице всесильного министра финансов графа Канкрина: “приостановить без огласки, приличным образом, дальнейшие разыскания по Белорецкому заводу, контору же оного и заводовладельца... суду не предавать”.

   Заводское крестьянство давно разуверилось в своих хозяевах, какое-то время им казалось, что на их стороне Горное начальство, так рьяно доказывающее свое приоритетное право в решении горнозаводских проблем. Однако разногласия между двумя ветвями власти в России не носили антагонистического характера. Какой бы остроты ни достигали конфликты между чиновниками государственного ведомства и частными владельцами, они вполне были разрешимы. Вскоре белоречане и убедились, что надеяться на освобождение от крепостной зависимости с помощью представителей ведомственного аппарата абсолютно бесполезно.

   Очередную проверку, причем с вполне определенной предвзятой установкой против Пашкова, проводил знакомый нам берг-инспектор Любарский. Многочисленность жалоб и жалобщиков, назойливость и постановка неразрешимых вопросов со стороны крестьян довели чиновника до белого каления. Для начала он приказал четверых выпороть, троих посадил в острог и повел допросы с пристрастием. Прошли через него 500 человек, многие отвечали “предерзостно”, таковых он тут же и приказывал пороть. Но вот же “таковой бойкий народ, каков есть народ Белорецкого завода” по выражению, кстати, Андрея Ивановича Пашкова, несмотря на порку, не смирился. На сходе, когда принялись в который раз увещевать крестьян и читали предписания хозяина, они отзывались “дерзкими насмешливыми выражениями”.

   Сергей и Николай Ивановичи (1839 - 1874 гг.)

   На последнем отрезке

   Установление казенного присмотра в 1836 году означало ограничение финансовой самостоятельности Белорецкого и Тирлянского заводов. После заключения кабального соглашения с купцами Сарычевыми текущие недоимки были уплачены, и заводовладелец добился отмены казенного присмотра, но принципиального улучшения дел это не могло принести. Вдобавок ко всем бедам в семье Пашковых возник разлад. Из-за финансовых трудностей Андрей Иванович не мог выполнять в полном объеме условия отцовского завещания и выплачивал братьям и матери меньше оговоренной суммы. Увы, понимания у близких людей он не нашел. В 1837 году Николай и Сергей обратились в суд, а мать обратилась с жалобой на старшего сына к царю Николаю 1.

   Дело о положении на Белорецких заводах рассматривалось в Государственном Совете. Формальным предлогом послужило обращение матери, фактически многолетняя эпопея с волнениями крестьян, переходящих в массовое неповиновение властям, давно вызывало напряжение в правительстве. Теперь появилась возможность рассматривать ситуацию не на уровне противостояния в разноликом многоугольнике: заводовладелец - горное начальство - правительство - крепостные крестьяне - не крепостные - дворянское право - горнозаводское право, а свести все к семейному конфликту. При всем желании помочь одному из своих видных представителей, дворянское государство исчерпало свои возможности. Аппарат управления вынужден был принять нежелательные, с точки зрения правящего слоя, меры.

   Николай 1 без промедления 13 января 1839 года утвердил решение Государственного Совета о переходе Белорецких заводов “в опеку, в виде секвестра, устранив генерал-майора Андрея Пашкова от всякого участия в управлении тем имением и в получении доходов”.

   Не смотря на принимаемые меры по улучшению дел на заводах, первые два года не принесли ничего утешительного. Возможно, в какой-то форме в этот период в управлении принимали участие остальные Пашковы. Активнее других проявлял себя Сергей Иванович. Неподъемным грузом на хозяйственной деятельности лежало соглашение с купцами Сарычевыми: весь металл за 1839 и 1840-й годы они забрали по оговоренной цене за 2 рубля 80 копеек, а продали в Лаишеве по цене от 3 рублей 50 копеек до 5 рублей.

   В декабре 1840 года положение на Белорецких заводах вновь рассматривалось на заседании Государственного Совета. Пришли к выводу, что надо устранить от заводов всех пашковых и установить новую опеку в более жесткой форме. И снова не нашли приемлемой формы. По прежнему главная контора находилась в Москве.

   Неизвестно, какие подводные течения привели, в конце концов, передачу дел из московской дворянской опеки в оренбургскую. Здесь люди оказались более компетентными и более решительными, они первым делом анулировали договор с Сарычевыми и прочно взяли производство в свои руки. Конечно, было это не просто, долго судились, Сарычевым пришлось довольствоваться тем, что они успели получить с белоречан. Купцы пытались убедить суд в огромных вложениях, сделанных в Белорецкие заводы, но аргументы оказались не очень убедительными.

   Новые управленцы исходили из двух постулатов: на заводах есть замечательные мастеровые, способные выполнить любой заказ, и, во-вторых, люди должны быть заинтересованы в результатах своей работы. Берг-инспектор Любарский писал о белоречанах: “хотя и способны ко всем заводским работам..., но неохотно ими занимаются, стараясь укладываться более для своей пользы..., заводского человека не палкою, а рублем погонять” надо.

   Оренбургская дворянская опека довольно быстро добилась существенных успехов. Взявшись за дело, новые администраторы имели возможность все доходы направлять на заводские нужды. Во всяком случае, баснословных трат на содержание господ первое время не делали. Как бы ни пеклось царское правительство о дворянах, оно в интересах того же дворянства заботилось о наполнении государственной казны. Хорошо работающий завод - стабильные платежи, плохо работающий - недоимки. И все же надо иметь в виду, что установление опеки не означало изъятия Белорецких заводов из частной собственности Пашковых.

   В 1841 году денежный остаток в годовом балансе составил 19.026 рублей, на следующий год цифра перевалила за 100 тысяч. И вот он незыблемый принцип частной собственности: Пашковым тут же позволили получать по 7 тысяч рублей на каждого сонаследника, чуть дела пошли лучше, им подняли “зарплату” до 17,5 тысяч рублей.

   Опекунское правление стало не наказанием заводовладельцам, а их спасением, дворянская Россия проявляла прямо-таки отеческую заботу о своих сыновьях дворянского звания. В 1843 году на семью Пашковых уходило 20,1 процента остаточной суммы заводского дохода, в 1849 - 50,6.

   Расторжение договора с Сарычевыми и ограничение господских расходов (остаточная сумма!) позволили к апрелю 1845 года рассчитаться и с крестьянами. Среднегодовое производство в первой половине сороковых годов вышло на отметку 156,2 тысячи пудов.

   Важнейшим достижением этого период для Пашковых было завершение спора о принадлежности горы Магнитной. Указом Правительствующего Сената от 2 мая 1849 года она была отдана Пашковым “в единственное, вечное и потомственное владение” к их Белорецким заводам. Возможно, проблемой занимался Андрей Иванович, получив много свободного времени.

   После отстранения от дел он вел активную переписку, стараясь объяснить, доказать, что не он виноват в тяжелом финансовом положении. Первое время не мог отрешиться от прежнего отношения к заводам, как к объекту управления, постепенно отошел от дел, увлекся чтением, узнал много нового и даже увлекся спиритизмом, магией.

   Скончался Андрей Иванович Пашков в 1851 году.

   После кончины старшего брата Сергей и Николай стали хлопотать о снятии опеки. На заводе с 1841 года ничего не строили, уделяя все внимание организации стабильной работы и увеличению выплавки чугуна и выковке железа на имеющихся агрегатах. Часть получаемых средств по решению вышестоящих властей откладывали в накопительный фонд

   Вновь Пашковым идут навстречу. К управлению заводами становятся средние братья. Напомним, что младший Егор жил за счет доходов от имений. В очередной раз заводовладельцам выдают ссуду. Они получают 508.090 рублей и деньги, скопленные опекой. Огромной суммы почти хватило рассчитаться с частными долгами и иметь на первое время необходимые оборотные средства.

   По инициативе Сергея Ивановича ведется реконструкция, перестраиваются 12 кричных горнов и молотов. Больше внимания уделяется Тирлянскому заводу, где “несравненно хуже, чем в Белорецком заводе”, кричная фабрика пришла “в такую ветхость, что грозила разрушением”. Надо было ставить новые корпуса, ремонтировать старые, менять оборудование, и планы были, они начали претворяться в жизнь. Мешали старые долги, тиски прежней системы вокруг и в собственном мышлении. Реконструкция велась на базе старой технологии.

   Бытие определяет сознание. Вырваться за рамки гениального постулата удается немногим.

   Заводы производят больше железа. Правда, рост очень незначителен - около процента в год. Выработка железа к 1860 году достигает 175,5 тысяч пудов. Такой результат в основном был следствием естественного прироста населения в заводских поселках и деревнях, просто больше было рабочих рук, с помощью которых можно было больше добыть руды, приготовить уголь, реже останавливать механизмы на период полевых работ.

   Вновь образуется долг перед Заемным банком. Сергею Ивановичу удается добиться отсрочки в платежах и перерасчета платежей на новый, 37-летний, срок. Вновь повторяется ситуация с купцами перекупщиками. Заключен контракт с семейством Кони на поставку железа по самой низкой цене.

   Что могло помочь Пашковым работать “по-английски”, резко поднять производительность? Надо было отказываться от колеса, кричного производства, гужевого транспорта. Нужны были деньги, большие деньги, чтобы закупить в Европе паровые двигатели, внедрять пудлинговое производство железа. И нужны были воля, новые взгляды, новые подходы к управлению, распределению доходов.

   Пашковы сделали немало. После кризиса, вызванного волнениями, беспорядками, построили доменную печь, четыре вагранки, гвоздарное заведение, девять кричных установок, две мукомольных мельницы. Каждый из Пашковых, разумеется, стремился улучшить производство, добиться выпуска большего количества чугуна и железа. В силу своего разумения, способностей они вели хозяйство своего Белорецкого имения в рамках тогдашней системы России, скажем так, не лучше и не хуже других. К замене формы собственности, формы управления шли все заводы.

   Владимир Сергеевич

   Сто лет спустя

   Прошло сто лет с того времени, когда началось строительство Белорецкого завода. Кажется, не так много. Что век на весах истории? А в жизни человеческой это - бездна. Не одно поколение “работных крестьян”, владельцев сменилось за долгие годы. Отношение между ними строились на основе дикого права собственности одних людей над другими.

   Крепостное право, тяжелыми веригами виснувшее на ногах экономики России, настолько изжило себя, что даже самым закоснелым правительственным чиновникам было ясно: без его отмены дальнейшее развитие невозможно. Все волнения, массовые отказы от выполнения обязанностей, жалобы крестьян, поджоги, ужасы пугачевщины - все объяснялось, в конечном итоге, существованием крепостнических порядков.

   Низкие темпы, невозможность массового внедрения технических достижений, резкое отставание от ведущих стран мира вызывали настоятельную потребность в кардинальной реформе. Провел ее сын Николая 1, получивший почетное прозвище Освободителя, Александр П.

   Сергей Иванович Пашков оказался седьмым по счету хозяином, представителем четвертого и последнего поколения владельцев Белорецкого завода на праве частной собственности. Его сыну Владимиру уже не довелось в полном объеме унаследовать главный источник семейных доходов. В 1862 году, 10 июля, по поручению отца он присутствовал в Белорецком поселке, тогда еще остававшимся собственностью Пашковых, на общем сходе.

   Собрался работный люд на торжественное мероприятие по случаю из ряда вон выходящему. Крестьянам даровалась свобода, избавление от крепостной неволи, казавшейся незыблемой и вечной. Актом, переводившим царский Манифест от 19 февраля 1861 года в практическую плоскость, должна была стать Уставная грамота. В ней определялся новый статус жителей горнозаводских поселков и деревень. Составлять Грамоты должны были представители крестьян совместно с хозяином, затем шло обсуждение на сходе и утверждение губернатором.

   Крестьянство белорецкое снова уперлось. Не может быть, чтобы не обманули - вот извечная, основанная на горьком опыте поколений, позиция “низов”. Представителей выбирать не стали, грамоту, как полагалось, проверять отказались. Присутствие отставного ротмистра, сына хозяина завода, не помогло.

   Новые разногласия сложились вот из чего. Крестьяне, получая долгожданное освобождение, ждали если не манны небесной, то чего-то близкого к ней. Естественно, они полагали, что по-прежнему станут работать на заводе, своевременно получать приличную зарплату и вести прежнее подсобное хозяйство, имея те же самые земельные наделы, что до реформы. При этом никакой принудиловки, бесплатных работ, господских запашек.

   Однако смысл Манифеста заключался вовсе не в том, чтобы осчастливить крестьян. Освобождение подразумевало сохранение власти дворянства через монополию на владение крупной частной собственностью и, в первую очередь, крупной земельной собственностью. Свобода крестьян означала свободу выбора хозяина, свободу найма. Не больше того.

   Когда белорецкие крестьяне впервые ознакомились с содержанием царского Манифеста, они восприняли его спокойно, и чиновники с облегчением докладывали, что беспорядков не произошло. Первоначальное спокойствие объяснялось просто: читали текст в марте 1861 года в битком набитой церкви, попробуй, разберись так сразу в сложном документе, кардинально менявшим прежние представления. Разобравшись, что освобождают без земли, без пашни, оставляя в пользовании одни приусадебные участки, работники заволновались. Если предыдущие волнения происходили не в последней степени по причине навязывания занятий сельским хозяйством, то теперь народ заволновался из-за перевода одних в разряд мастеровых, других в разряд сельских работников. Первые - те, кто на технических работах, вторые - на вспомогательных, их большинство. Освобождаются на разных условиях, но суть одна: земля оставалась в руках хозяев. Хочешь сеять, плати за участки или выполняй отработки.

   Вдобавок к неопределенности, новизне новых отношений самые, что ни на есть, родные приметы старого: зарплата не выросла, да и с чего бы, и ее как не было вовремя, так и нет. Горное начальство присылает на завод письмо с прежней просьбой: “Ради предупреждения беспорядков сделать безотлагательное распоряжение об улучшении содержания крестьян во время переходного периода и начать выдачу провианта по дешевой цене или увеличить зарплату настолько, что после приобретения хлеба осталась еще некоторая часть заработка”.

   Два замечательных момента: улучшение положения крестьян на “время переходного периода” и “некоторая часть заработка”, видимо, на соль.

   Хозяин бы рад, да денег ни на что не хватает.

   В общем, все повторилось один к одному. Народ бросает работу, не подчиняется. Новый управляющий Парфен Галанин примерно такой же тип, каким был Полянский, на руку не сдержан, на язык - само собой. Снова толпы, войска, аресты, порки. Ничего не изменилось, лишь имена действующих лиц другие. Первыми на этот раз начали тирлянцы Степан Изосимов с сыном Григорием, работавшие углежогами. По их инициативе администрации предъявили требование о сокращении уроков в два раза и повышении зарплаты в два-три раза. От отчаяния планку чрезмерно завысили.

   Попали в документы в качестве подстрекателей Иван Разин, Михаил Потапов, Леонтий Сулимов, Андрей Козлов, Козьма Салов, Плетинцев, Губин, Волков, а ломовский крестянин Федор Зайцев так разошелся, что десять солдат едва его скрутили.

   Арестованных по пути в Верхнеуральск пытались отбить, и лишь заряженные ружья солдат, взятые на перевес, остановили разгоряченных заводчан.

   Волнения продолжались года три и, конечно, не способствовали нормальному ведению хозяйства. Сгоряча в апреле 1863 года несколько сот отчаявшихся крестьян пешком отправились в Оренбург, чтобы передать просьбу - требование о получении наделов земли в собственность бесплатно. И ведь до самой Магнитной дошли. Там войска окружили крестьян, отделили от толпы 66 человек и жестоко выпороли, отсчитав каждому от 60 до 100 ударов.

   Несмотря ни на что, белоречане так и не признали уставные грамоты, однако в принципе это ничего не изменило. С одних высчитывали за пользование землей деньги, другие выполняли трудовые повинности. Зависимость осталась практически прежней. Вольготнее стало, может быть, таким зажиточным крестьянам, какими были Клочков, Хлескин и другие. Неизвестно, как сложилась судьба “несогласных” после сибирской ссылки, удалось ли им вернуться на родину. Разбогатеть, конечно, не пришлось, подбили тогда крепостных на взлете.

   Во всяком случае, предприимчивым, умелым, ну и не обремененным чересчур высокими понятиями, умеющим считать денежки, богатеть теперь было можно. К последним относился управляющий Парфен Галанин, “человек смышленный, но малограмотный и пекущийся более о своих собственных интересах”. Крепостной, начавший заводскую карьеру надзирателем, выслужившийся в приказчики, потом в управляющие, он сумел присвоить столько хозяйских денег, что после отмены крепостного права быстренько покинул Белорецкий поселок, переехал на жительство в Верхнеуральск, где построил мукомольную мельницу и зажил купцом.

   Братья Сергей и Николай Пашковы и активно помогавший им Владимир Сергеевич не сумели преодолеть бремя денежных долгов, висевших на Белорецком имении с двадцатых годов. Рассчитавшись с частными займами, они с трудом вносили текущие платежи по банковским кредитам. На ведение начавшейся реконструкции, подчеркнем еще раз - на прежней технической основе, то есть водяное колесо, крица, “кабаны”, лошадь, хронически не хватало денег. Да еще учесть надо масштабы хищений местных управителей.

   Вполне возможно, на общее положение дел влияли и неприязненные отношения, сложившиеся с горным начальством. Дворянство шло к неизбежному закату, на смену Пашковым, Обломовым, Раневским (помните, из школьной программы по литературе?) шли Вогау, Штольцы, Рахметовы.

   В 1866 году Пашковы в очередной и последний раз отстраняются от управления, над заводами вновь установили опеку.

   Пашковы владели заводами около девяноста лет. Из них более полувека потомки Александра Ильича и Дарьи Ивановны в силу объективно сложившихся обстоятельств управляли хозяйством в условиях постоянных займов, и, тем не менее, были уважаемы в обществе, слыли богатеями, получали чины и звания. Характерный пример, свидетельствующий о высоком общественном статусе семьи Пашковых. В феврале 1832 года Василий Александрович Пашков, владелец Воскресенского и Верхоторского заводов, согласовав свою позицию с племянником, Андреем Ивановичем Пашковым, владельцем Белорецкого имения, обратился к министру финансов с письмом о необходимости ограничения влияния горных чиновников на частные заводы. Очень достали они своим вмешательством во взаимоотношения хозяев и крепостных.

   Мы видели, как непросто развивались отношения двух ветвей власти на уральских заводах. Дело здесь не в том. В письме Василий Александрович подал интересную идею о создании общества горнозаводчиков Урала или всей России, с тем, чтобы можно было обсуждать общие проблемы, вырабатывать общие подходы в связи с изменениями политики, конъюнктуры рынка.

   Настороженно относящееся ко всем обществам, давно ли декабристы выступали, правительство взяло на вооружение часть идеи. Общество создавать не стоит, ибо никогда не знаешь, что из него получится завтра, а реагировать на изменения надо. Образцовое Положение 1817 года по Белорецким заводам, конечно, с течением времени нуждается в корректировке. Кто может быть автором предложений, поправок? Разумеется, сами заводчики, но не все, а лишь те, которые “судя по устройству имений их и по собственным их достоинствам внушили полное доверие правительству”. Немногих перечисляет министр финансов в своем ответе Василию Александровичу, человек десять, и среди немногих знакомые нам имена: генерал-майор А.И.Пашков, правнук Татьяны Борисовны Твердышевой-Мясниковой; княгиня А.Г.Белосельская-Белозерская, внучка; генерал И.О.Сухозанет, муж правнучки.

   Пожалуй, самое ценное свидетельство высокого рейтинга твердышевских- пашковских заводов и Белорецкого в том числе.

   Не следует забывать и такое обстоятельство: несмотря на жесткую конкуренцию английского железа, побеждавшего количеством, белорецкое железо оставалось востребованным на рынке. Оно имело свою нишу, имея репутацию высококачественного, чистого, производимого на древесном угле. Недаром термин “пашковское железо” сохранился и при новых хозяевах, как синоним “отличного товара”.

   Финансовые проблемы, волнения на заводах были естественным следствием развития общественного организма, уровня культуры в самом широком ее понимании. Пашковы застали расцвет “золотого” екатерининского века, жили в период стабильного функционирования помещичьего государства и пережили закат дворянской эпохи.

   Расставаясь с пашковским периодом, отметим, между прочим, что оказался он самым протяженным в нашей истории, и, несмотря на всплески агрессии, самым мирным, почти бескровным. Под кнутами, конечно, немало пролилось красных ручейков, да все же не смертных. Крестьянство тоже, кстати, жилы из хозяев потянуло немало. И все-таки в крае в эти годы ни разу не горели дома, не стреляли ружья и пушки. Да, он не был особо продуктивным в техническом плане, а разве цель человечества в развитии техники ради техники? Почему-то чем стремительнее она развивается, тем глобальнее становятся проблемы.

   Как мы убедились, во времена крепостнические, пашковские были возможности нормальной жизни, материального, духовного развития и у “верхов”, и у “низов”. Шансов у первых неизмеримо больше, так и среди крестьянства процентов семьдесят жило вполне здоровой, сытой жизнью.

   Впрочем, оставим философию, думай, читатель, фактов для осмысления немало. Пойдем по дороге нашей истории дальше, попытаемся понять, почему на смену русским купцам, русским дворянам к управлению заводов пришли иностранцы, и что из этого вышло.

Зеркало Белорецкого пруда. Авт. А.Егоров. 2004 г.